Мистика. Князь Расуль Ягудин (Париж, Франция). Черный ход

– Да я не про это. – вяло повёл Эрнестик рукой в воздухе, для чего ему пришлось отпустить заднюю автоматную рукоятку. – У Леонида Леонова в “Дороге на океан” один персонаж-алкоголик выдал такое: “Чертей видал! Я их щупал…, плешивые, с то-оненькими плечиками, и сквозь шкурку синенькое, ровно плохие чернильца, просвечивает…” – Он чуть шагнул вперёд и сказал вдруг задрожавшим голосом. – Кажется, Леонид Леонов сам видел чертей, настоящих, во плоти… а ведь Леонид Леонов не был ни шизофреником, ни алкоголиком, ему не могло показаться и… не показалось.
Рафик тут же вспомнил и этот роман, и эту реплику, и он молчал и, не споря, смотрел на груды тел со сметёнными автоматными пулями головами. Тут нечего было спорить – черти выглядели в точности так, как их описал советский писатель, один крупнейших корифеев социалистического реализма в годы, когда разнообразные фантазии о чертях м прочей нечисти в литературе были совсем не в ходу. И всё-таки даже в то строгое время великий писатель нашёл способ донести до людей правду – выкрикнуть её отчаянным душераздирающим голосом со страниц романа, во всех остальных отношениях выдержанного полностью в коммунистическом ключе и ставшего, как со временем стало ясно, одним из лучших произведений социалистического реализма – Господи, подумал Рафик, сколько труда, целеустремлённости, упорства и таланта применил этот человек лишь затем, чтобы попытаться донести людям правду о чертях, существующих прямо возле наших домов, он не пожалел времени и сил и написал прекрасный роман, такой роман, который должен был быть непременно издан вне всяких сомнений, Леонид Леонов не имел права на ошибку и он не ошибся, он написал удивительный, блестящий роман, который не мог не пробиться к людям, и в этом романе, в одном из самых ярких эпизодов, в одном из самых ярких диалогов он вложил в уста одного из самых необычных и привлекающих внимание персонажей свой отчаянный крик предупреждения людям, “очнитесь, люди, – кричал он в этой внешне спокойной реплике, – очнитесь и оглянитесь и вы увидите, что черти здесь, среди нас, наши предки знали, что говорили, черти совсем рядом и готовы в любой миг прийти за нами к нам, и они плешивы, с то-ненькими плечиками, с просвечивающей сквозь шкурку синеватой кожицей чуть светлее, чем кожица перезрелых слив!”
– Интересно, а они были плешивы? – зачём-то спросил Фара, глядя на чертей, у каждого из которых на месте головы после шквального автоматного огня оставалось лишь кровавое месиво.
– Я думаю, да. – тяжело и с трудом выговаривая слова, ответил Эрнестик. Его лицо блестело от пота, и мелко, чуть заметно дрожали щёки возле губ, но автомат, тем не менее, он держал всё так же твёрдо и прямо, не позволяя ему трястись в руках. – Если Леонид Леонов не ошибся во всём остальном и описал их настолько точно, то почему он должен был ошибиться насчёт плешивых голов?

Рафик подошёл к мёртвым чертям вплотную, продолжая удерживать меч в правой руке, и держа только что вновь взятый со стены фонарик в левой. Их небольшие худенькие тельца были полностью забрызганы густой тяжёлой кровью, и шерсть от этой крови свалялась и неопрятно бугрилась небольшими и невысокими комочками, особенно возле хрупких плеч и сразу голых, как у степных стервятников – без всякого перехода шерсти – серо-черноватых шей с морщинами и складками по всей длине. Шерсть на груди была менее густой, чем повсюду, и поэтому сквозь неё отчётливо просвечивала тёмная, очень тёмная синяя кожа, которая как бы равномерно загустевала, становясь чем ближе, тем темнее вокруг чёрных маленьких морщинистых сосков, плоских, как у детей, а к низу живота шерсть почти полностью сходила на нет, и от этого сразу бросались в глаза зримые мощные гениталии в области паха, тоже безволосые, в упругой блестящей коже, чёрной и сверкающей, как антрацит, которые выглядели бы в точности, как человеческие, если бы не их противоестественный, огромный для таких хрупких телец размер, и, взглянув на громадные пенисы, перевитые выпуклыми сетками вен и жил, Рафик почему-то подумал, что эти полуживотные-полухрен-знает-кто должны быть сексуально очень притягательны для испорченных женщин определённого склада – например, для сатанисток и ведьм. Спины монстров, полностью покрытые густой гладкой шерстью, были чуть сгорблены, как у ночных гиен, и при внимательном взгляде даже сквозь густой слой шерсти можно было разглядеть могучие полусогнутые позвоночные столбы с выпуклыми неровными позвонками – позвоночные столбы, заканчивающиеся длинными и бесшёрстными хвостами с кисточками на концах – эти хвосты путались под ногами повсюду, и Рафику пришлось, бродя меж трупов, ступать крайне осторожно, чтобы не запутаться в хвостах ногой. Ноги у них были изогнуты противоестественным образом и в точности напоминали задние конечности вставших на дыбы зверей.
У них были раздвоенные копыта на ногах. Копыта, как у козлов.
– Так. – сипло сказал Фара и дрожащими мокрыми руками начал менять в автомате магазин. – Мы, кажется, зря так долго болтаемся тут с пустыми волынами, Эрнестик, оружие к бою, перезаряжай давай, чё, бл…, стоишь ср…ся!
– А сам-то. – попытался огрызнуться Эрнестик, но его голос так дрожал и вибрировал, что получилось не страшно, хотя и совсем не смешно. Тем не менее он тоже взялся пятернёй за рожок у самого тела автомата и начал с видимым усилием давить крохотным большим пальцем на рычажок фиксации.
– Ребята. – негромко сказал Рафик, глядя поверх трупов остекленевшими глазами прямо перед собой в бездонную мглу. – Постарайтесь не приближаться к ним на расстояние рукопашного боя, и это не потому, что они сильнее, а потому, что они слишком уж ужасны – вы сломаетесь от ужаса, взглянув на них живых… я даже сам не уверен, что смогу спокойно и без содрогания заглянуть им в глаза и хари с близкого расстояния. – И его голос потонул во внезапном спаренном грохоте сразу двух автоматов.

Мальчики открыли огонь одновременно, на сей раз прямо “от бедра”, удерживая автоматы в нижней позиции, просто не успев, по всей видимости, вскинуть их к плечам для фиксирования у плеч лёгкими стальными прикладами и хотя бы кратковременного прицеливания, всё произошло слишком быстро – вот только что они, пыхтя и отдуваясь, возились с заменой рожков, вот только что щёлкнули новые рожки, плотно сев в продолговатые пазы, вот коротко и в унисон лязгнули затворы, досылая патроны в стволы, и – уже, тут же, сразу, не вскрикнув, не дёрнувшись, успев лишь повернуть стволы куда-то в глубину тоннеля, где сам Рафик не успел ничего разглядеть, они вдруг нажали на спусковые крючки, и грохот коротких очередей вновь заметался в узком канале нечистого лаза, освещаемого пульсирующим автоматным огнём, похожим на светоэффекты в какой-нибудь дерьмовой вонючей дискотеке, и Рафик вновь застыл, оглушённый грохотом и ослеплённый огнём, сжимая в потной руке бесполезный и словно сразу охладевший к нему меч, тут затворные рамы оружия в руках детей щёлкнули опять же, как и в прошлый раз, одновременно, обрушив на мир бездонную ватную тишину, и сквозь эту ватную тишину, как сквозь тяжёлую стоячую воду, Фара зачем-то одним прыжком проскочил слева от Рафика, уже в прыжке отводя онемевший автомат в правый замах обеими руками, удерживая его одной рукой возле рожка и другой – возле основания приклада, разворачиваясь всей верхней половиной тела назад – вслед за автоматом, и его прыжок-полёт сквозь задымленное пороховыми газами и тускло освещённое фонариком пространство закончился в тот самый миг, когда ребёнок наконец-то закончил и замах тоже, и тут же, с силой оттолкнувшись только что соприкоснувшимися с полом ногами, рывком повернул корпус обратно в направлении движения и описал прикладом автомата полукруг, нанося удар в какую-то несомненную пустоту, куда-то в область чуть выше собственной головы, и верхняя округлая часть этой несомненной пустоты с треском разлетелась кровавыми хлопьями, и что-то мягкое и неразличимое смачно шлёпнулось наземь вбок, освобождая путь, и Фара закричал:
– Эрне… – бросаясь в освободившийся проход, и тут же слегка подался назад и выставил перед собой оружие, удерживая его поперёк в полусогнутых руках на уровне груди и с отчаянным усилием напрягся всем телом, слегка наклоняясь плечами вперёд, и что-то тоже невидное и тоже неразличимое с глухим звуком ударилось в автомат, и этот удар швырнул Фару на землю, он упал спиной вниз, всё так же упорно удерживая перед собой автомат и яростно отталкивая им от себя навалившуюся на него глыбу мрака, затем он вдруг с бешеной силой нажал вверх стволом автомата в левой руке, явно намереваясь перевернуться через правый бок, и он даже вроде начал переворачиваться вправо, и потом внезапно дёрнул левым локтем вниз, давая неясному врагу возможность упасть вслед за ним, в сторону внезапно исчезнувшей подпорки, и одновременно с этим как-то резко и гибко прянул всем телом вверх через левый бок, отталкиваясь от пола правой стороной туловища, и, уже почти перевернувшись, оттолкнулся от пола уже левой ногой и левым локтем, закидывая на глухую подвижную черноту правую ногу и сталкивая его вбок-вниз правой стороной автомата, тугой пружиной вылетел на неё, как встающая кукла-неваляшка, и, навалившись сверху, захрипел сдавленным голосом:
– Эр…нест..ттт…тиииик, свииииистиии!!!

И Эрнестик засвистел. Он легко перекинул автомат на ремне себе за спину и сунул оба указательных и оба средних пальца себе в рот, соединив их кончиками под косым углом, и сделал глубокий, очень-очень глубокий вдох. Свист был настолько пронзительным и яростным, что Рафику на миг показалось, что на него обрушился шквальный, невыносимый ветер и что он с трудом удерживается на ногах под его напором, сносящим и сталкивающим его вбок, к стене, и в следующий миг свист оборвался так же внезапно, как и начался, и Эрнестик метнулся мимо Рафика, низко пригибаясь и летя, как таран, с выставленной вперёд коротковолосой головой, этим тараном он с разбега врезался во что-то в обычном пустом месте, где как будто и не было ничего, и это “ничего” согнулось пополам и опрокинулось на спину под его ударом, тут же Эрнестик вскочил на ноги лишь для того, чтобы вновь броситься на землю под ноги теперь уже явственно различимой очередной глухой сгустившейся тени, дёрнувшейся невесть откуда к дерущимся на земле Фаре и его противнику, и тень споткнулась об Эрнестика на полном ходу и закувыркалась бесшумным чёрным шаром, мягко шурша по полу, как катящийся клубок неплотных шерстяных ниток, и тут же словно что-то сгустилось в двух метрах от Рафика и неслышно скользнуло мимо него, как мимо пустого места, в сторону ещё не успевшего встать на ноги Эрнестика, и тогда Рафик наконец-то пришёл в себя.
Он вышел из оцепенения внезапно и быстро, словно вынырнув из тошнотворно тёплой обморочной воды, и тут же пустил в дело меч так просто и естественно, словно тот составлял часть его руки – он ударил клинком сбоку чуть по наклонной линии, идущей вверх, перед ударом слегка взмахнув локтем и кистью, при этом их чуть расслабив как при нанесении пощёчины, и там, где клинок должен был встретить тёмную пустоту, он со смачным свистящим звуком просквозил через чью-то тугую плоть, и фонтаны горячей, тоже почти не видной крови плеснулись Рафику в лицо, отчего кожа на лице загорелась и её защипало, как после одеколона или спирта, тут перед ним смутно замаячили сразу несколько сгустков мрака, и Рафик заработал мечом, как лесоруб, с огромной скоростью размахивая им во все стороны, почти ничего не видя в изменчивом свете фонаря и тем не менее каждый раз попадая в цель, и меч, успевший остыть и похолодеть, почти превратившийся в мёртвый кусок металла, теперь вновь ожил и нагрелся в его руке, и Рафику даже показалось, что его вены и жилы мгновенно проросли сквозь ладонь в плоть меча и теперь горячая злая кровь пульсирует в стальном стройном теле, разбрасывающем вокруг лучи, словно молнии, пульсирует синхронно с ударами сердца, всё более размашисто и мощно, раскаляя рукоять – тут неразличимая тень нависла над Рафиком слева, именно “нависла", хотя и была ниже его самого, и Эрнестик запрыгнул на эту тень сзади, уже успев каким-то образом вскочить с оставшейся лежать неподвижно груды мрака, и обхватил её ногами за спину и левой рукой за верхнюю часть, похожую на тень от головы, – он дёрнул эту верхнюю часть чужого тела сгибом локтя назад и лёгким, почти не заметным движением полоснул откуда-то взявшимся в его руке сверкающим ножом по открывшемуся горлу, и тут же соскочил с него обратно и кинулся на одну из двух теней, рванувшихся к Фаре, тоже вскочившему на ноги с мёртвого неразличимого комка, а тень, оставленная Эрнестиком даже стоящей на ногах, чуть слышно захрипела, стискивая себе горло едва различимыми руками с крючковатыми когтистыми пальцами, и из-под этих пальцев тонкими струями, с трудом и шипением прокладывая себе дорогу, ударила чёрная и тоже едва различимая во мраке кровь, а Эрнестик уже опять запрыгнул сразу руками и ногами, как обезьяна, на следующую тень сзади, и тень сразу изогнулась назад, запрокинула руку за собственный затылок и, ухватив Эрнестика за шиворот, выдернула его оттуда, из-за спины, одним рывком, словно котёнка, и теперь уже Фара, отшвырнув ударом автоматного приклада второго из нападавших, бросился к тени с Эрнестиком боком и плечом, пригибаясь низко к земле, и когда он ударил в неё с разгону всем телом, они все трое смачно влепились в стену и распались на три отдельные особи, посыпавшиеся на пол со звуками стряхнутых с дерева груш, и тут же Фара с Эрнестиком вскочили и тяжело дыша мгновенно переместились по площадке, встав спинами друг к другу так плотно, что смогли бы даже опереться один на другого, если бы кого-нибудь из них кто-нибудь толкнул, и ещё одна подвижная пронырливая тень метнулась к ним явно с такой или похожей целью, и Рафик разрубил её пополам в области поясницы горизонтальным рубящим из бокового замаха, и тогда несколько текуче приближающихся к нему теней вдруг остановились, подались назад и слились со стеной глухого мрака, и Рафик лишь сейчас заметил, что возле них появился вот этот, как сказал бы Расуль Ягудин, новый персонаж – медленная и неостановимая, тяжело и вязко натекающая на них глухая чёрная стена, полностью непроницаемая, если не считать множества поблёскивающих в разных местах, словно мигающих, маленьких острых красных глаз, стена приближалась спокойно и равномерно, как наползающий чёрный ледник, и Рафик невольно сделал шаг назад, ощущая холод в середине позвоночного столба, но тут Фара и Эрнестик отлипли друг от друга и одновременно бросились на стену, вместе дико закричав:
– А-а-а-а, бллллля-а-а-а-а-а!!!

Они ударили в глухую и вязкую, податливую, как вата, стену сразу в двух местах плечами с оборотом чуть назад, удерживая автоматы за спинами, и стена, словно расколовшееся зеркало, распалась на множество подвижных и всё так же трудноразличимых сутуловатых фигур, и Рафику пришлось очень-очень быстро вывести удар мечом через круговой замах прямо снизу, неожиданно для себя попав в самую серёдку уже отчётливо проявившегося во мгле тёмного лица с низким лбом и выпуклой, как у гориллы, нижней частью с громадными коровьими ноздрями, и ему тут же пришлось резко передёрнуть мечом вбок, встречая лёгкий и неслышный прыжок к нему следующего монстра, и лезвие меча, как сквозь масло, пролетело сквозь тонковатую кожистую шею, отделив плешивую голову от плеч, и голова, отлетая, завертелась в воздухе, вроде даже разбрасывая по сторонам тонкие и острые красные лучи незакрывшихся крохотных глаз, Рафик краем глаза отметил, что ребята держатся молодцами, стоя плечом к плечу и стремительно отбиваясь прикладами автоматов от бросившихся на них монстров, и тут же на него самого полетело сразу несколько, и Рафик отпрыгнул назад, вновь перехватывая поудобнее рукоять двумя руками, и он уже снова качнулся вперёд, клоня плечи чуть книзу и тоже сутулившись и выгибая спину горбом, удерживая во руках под косым углом свой раскалённый меч, готовясь к очередному замаху снизу, когда множественным шорохом и лёгким гулким далёким топотом огромного количества ног вдруг наполнился весь тоннель, и Рафик непроизвольно дёрнулся вбок, мгновенно разворнувшись всем телом на пятках, и прижался спиной к стене, выставив перед собой меч вперёд и вверх, готовясь отразить нападение сзади нового врага, – тут же на него прыгнул кто-то из прежних врагов, и Рафик срубил его прямо с полёта коротким и аккуратным движением клинка, тут же вернув его в исходную позицию и удерживая боковым зрением под контролем пространство с той стороны тоннеля, откуда они втроём только что пришли, тут с противоположной стороны к нему снова быстро и юрко сунулась расплывчатая тень, и Рафик снова дёрнул клинком вправо, до миллиметра и сотой доли градуса повторив свой собственный предыдущий удар, не испытывая никакого стремления к разнообразию и вариациям, пока проверенный стиль боя продолжает оставаться эффективным, и снова вернул оружие в ту же позицию, что и прежде, и тут к нему опять кинулось сразу несколько теней, и одновременно с этим возникло и замельтешило что-то далёкое и неясное в противоположной стороне – это что-то уплотнилось, потяжелело и набрякло, словно налилось плотью, стремительно приближаясь к ним, вот в сплошном кипении далёкой и словно однородной массы проступили отдельные бегущие фигуры, и Рафик, одним мгновенным взглядом измерив расстояние до приближающихся маленьких силуэтов с учётом скорости их передвижения сюда, решил, что успеет сначала разобраться с теми, что находятся поближе с этой стороны, и повернулся к ним лицом и уже на повороте диагональным ударом слева направо разрубил самого резвого, и тут же ударил клинком справа налево, и вновь поток чёрной крови и слизи из перерубленного тела окатил его горячей волной с головы до ног, следующего чёрта Рафик встретил, одним твёрдым движением всадив клинок ему в костистую мохнатую грудь по самую рукоятку так, что остриё вышло него из спины далеко-далеко и стало видным даже отсюда, спереди – он напряг руки, пытаясь вытащить завязший в тонких и гибких мощных костях клинок, тут к нему кто-то сунулся сбоку, и Рафик машинально провёл прямой правой ногой ему в середину груди, отшвырнув его этим ударом назад, и повернул мечом насаженного на клинок чёрта в сторону очередной метнувшейся на него тени, и тот тоже напоролся на остриё и тоже повис на нём, изгибаясь в конвульсиях и оседая на подгибающихся ногах, и клоня книзу меч увеличивающейся тяжестью своего обмякающего тела – теперь меч завяз в тугих упругих телах окончательно, и Рафик вдруг с отчётливым ужасом понял, что ему конец уже через мгновение, когда кто-либо из этих маленьких и мощных монстров с плешивыми головами, с огромными толстыми когтями на руках и узловатыми переплетающимися мышцами по всему заросшему шерстью телу сумеет дотянуться до него из-за своих умирающих товарищей из темноты – тут же ответным эхом на его мысли с той же стороны, что и прежде, к нему дёрнулась ещё одна красноглазая тень, и теперь Рафик ударил его тоже прямым правой ногой, но в челюсть – это оказалось нетрудно, черти всё-таки были не очень высоки ростом – и мелкие острые зубы с треском разлетелись в стороны из лопнувшей широкой пасти с тонкими губами, вытягиваясь серебристо-кровавой полосой вслед за опрокинувшимся смутным, гасящим свет телом, тут оба повисших на клинке чёрта, наконец-то, медленно сползли на пол, окончательно наклоняя вниз меч и открывая перед обезоруженным Рафиком открытый узкий проём тоннеля, весь заполненный десятками остреньких, полыхающих алым пламенем глазок в круглых неразличимых головах, и Рафик яростно задёргал мечом, пытаясь вытащить его из вязкой чужой массы, и
– Рафик-агай!!! – заорал Эрнестик за мгновение до того, как на Рафика кинулись все разом, из темноты, с которой они все сливались даже сейчас, на предельно близком расстоянии, и Рафик, уловив мгновенное тёмное движение прямо перед собой, выпустил рукоять меча и отпрыгнул назад как можно дальше, падая на спину с оборотом через голову.

Он перевернулся через голову и, используя инерцию движения, вылетел на ноги в полный рост, словно распрямившаяся из согнутого положения пружина, он на мгновение застыл в замешательстве, не зная, что делать дальше: бесполезный разряженный пистолет валялся на полу, а меч, торчащий из сразу двух лежащих друг на друге смутных тел, высился в нескольких шагах перед ним, а тем временем скользкие расплывчатые тени уже обтекли торчащую вверх рукоять с обеих сторон, словно затопляя темнотой, вот темнота прянула к нему двумя параллельными, справа и слева от меча, смутными и бесформенными лапами, и Рафик снова дёрнулся назад, уходя от лёгкого прыжка очередного серого силуэта, и, оказавшись вне досягаемости этого прыжка, тут же остановился, вдруг поняв, что нельзя отступать дальше – Фара с Эрнестиком уже были достаточно далеко от него, оставаясь одни, стоя спинами друг к другу и с криками и хрипом отбиваясь прикладами автоматов от клубящегося вокруг них мрака, и если он, Рафик, сделает назад ещё хотя бы шаг, их команда окажется расколотой на две малобоеспособные части.
Он переступил по неровному, выщербленному полу, устанавливая ступни на ширине плеч, и, расположив центр тяжести тела строго посередине, встал левым боком к тьме, поблёскивающей красными искрами глаз, и поднял руки с полусогнутыми кистями вверх, к лицу, левую – спереди и повыше, прикрывая ею голову почти до верху, правую – сзади и пониже, удерживая её возле нижнего правого угла подбородка и, на миг обернувшись, бросил короткий взгляд назад, в сторону приближающейся расплывчатой тёмной толпы, вспыхивающей почему-то бело-жёлтыми, а не красными, лучами.
– Ну, чё, чертяйки? – приятным баритоном сказал он, и его голос, эхом метнувшийся было в узком канале, завяз и заглох в шевелящейся перед ним мгле. – Ну, чё, – повторил Рафик, ничуть не смутившись этим фактом, – пришло время честной мужской драки?
Приземистая круглоголовая тень прянула к нему, не дослушав, и Рафик, тугой пружиной распрямив руку с плеча, ударил прямым левым чуть ниже узкого широкого рта прямо в область вертикальной оси – ощущение было, как будто он ударил по камню, кожа на костяшках тут же лопнула и закровоточила, но ублюдок, тем не менее, упал, как подкошенный, прямо на месте, никуда не отлетев, и остался лежать округлой, бесформенной, с трудом улавливаемой в темноте грудой. Рафик тихонько зашипел от боли и потряс в воздухе ушибленной кистью, и тут же снова встал в позицию, упруго переступил по полу ногами, стремясь лучше почувствовать гармонию всёх напряжённых мышц, и повёл головой из стороны в сторону, разминая шейные мускулы и позвонки, тут к нему из застывшей в замешательстве тёмной массы метнулась, отпочковавшись от неё и оставляя за собой сужающийся след, как оторвавшаяся капля, ещё одна тень, и Рафик, памятуя о боли в предыдущем схватке, постарался распределить нокаутирующую силу удара по обеим рукам, чтобы не ушибить костяшки и в этот раз – он встретил двойным дуплетным ударом: сначала вполсилы прямым левым, останавливающим приближение врага, и тут же, без паузы, с коротким выпадом вперёд всем телом, прямым правым, выбившим дух из очередного придурка точно так же, как из предыдущего.

“Так, – подумал Рафик, – поодиночке я их мочу, зверята как зверята, ничего сверхъестественного, удар не держат, вырубаются не хуже людей, нормально, брат, это всего лишь зверь, прорвёмся” – и он коротко щёлкнул опять прямым левым, вырубив ещё одного, и кость в его руке вновь заныла от этого удара, как от удара по скале, и он тут же встретил ещё одного, на сей раз ногой туда, где. по его соображениям, у этих неизвестных науке особей должна была быть печень. “Щас должны попробовать ломануться толпой, – размышлял Рафик, нервно пританцовывая на месте, – ясно же, что поодиночке не могут, да только вот тоннель для них узковат, как ни старайся, а больше чем вчетвером в одной линии атаки не пролезть, то-то вон Фара с Эрнестиком вдвоём их держат уже кучу времени – пошире надо было лазик прогрызать, пошире, козлята…” – и тут же в голове Рафика промелькнула какая-то смутная и страшная мысль, на миг заставившая сжаться его мозг от ледяного ужаса, но тут на него кинулись действительно целой передней шеренгой, и мысль исчезла, оставив, тем не менее, саднящую холодную рану где-то в глубине головы и ломкую морозную боль в надбровных дугах, и он уже развернулся на сей раз для бокового левого, уже не думая о том, что может ушибить руку, когда невесть откуда взявшийся маленький ребёнок с яростным тонким воплем проскользнул мимо него сбоку и бросился на шеренгу врагов – на хрен, как ни старался Рафик удерживать под контролем тыл, а они всё-таки подобрались неожиданно, ладно хоть пришли свои, а не какие-нибудь другие, был бы номер, если б он, Рафик, проморгал нападение сзади, это ж надо было такому случиться – только что никого не было позади в достаточной близости, и вот разнополые и разновозрастные детишки один за другим с бешеным рёвом проскакивали мимо него и справа, и слева, и мгновенно запрыгивали на колышащуюся перед Рафиком черноту – буквально через миг вся толпа нечисти оказалась погребённой под яростно вопящей, вцепляющейся в неё и колотящей по ней фонариками, автоматами и ножами грудой детей, следующий ребёнок, пробегая мимо, задел Рафика плечом, слегка толкнув его, и Рафик от этого толчка качнулся вперёд и не стал останавливать это движение и выпрямляться обратно, а тоже побежал к чертям в ревущем потоке детской армии и вместе с ними с разбега бросился на врагов и, ухватив за шею первого, кто попал ему под руку, впервые заглянул с близкого расстояния в наконец-то отчётливо видное тёмное кожистое лицо с близко посаженными маленькими красными глазками и, как он только сейчас заметил, парой толстых, но резко сужающихся, смотрящих остриями вперёд рогов, монстр напряг шею и, выворачиваясь из рук Рафика, левой рукой крепко ухватил его за запястье и резко и быстро взмахнул правой, пытаясь достать когтями до его горла, и Рафику пришлось, продолжая давить ему на горло одной рукой, вторую поставить в ближний блок, рука чёрта, ударившись о его нижнее предплечье, согнулась в локте, и Рафик тут же толчком просунул руку в узкий просвет впритык к его жилистому локтевому сгибу резко согнул и, ухватив покрытую шерстью руку в локтевой хват, сломал её одним резким движением, и белая окровавленная кость вышла наружу острым обломанным концом, пропоров мохнатую чужую плоть, демон чуть хрипнул, как свинья, получившая удар по заднице, и тут же Рафик дёрнулся вперёд верхней половиной корпуса, одновременно притягивая его за шею и нырком снизу вверх с сокрушительной силой ударил его головой в лицо, почувствовав, как со смачным хрустящим звуком расплющились под ударом носовые хрящи, и когда чёрт нелепо качнулся у него в продолжающей сжимать ненавистное горло руке и, выпустив запястье Рафика, зачем-то замахал неповреждённой рукой перед собой, Рафик, наконец-то, разжал пальцы и вновь сунулся рукой вперёд, чуть ниже острого мохнатого уха, растущего прямо под рогом, и тоже ухватил в локтевой хват ещё и шею и тоже её сломал движением локтя снизу вверх, он ещё не успел выпустить ставшую тряпично мягкой шею, и обмякшее, утопающее в тени под ногами тело только начало падать, оседать на пол, когда возле уха Рафика обжигающе и хрипло ударила короткая автоматная очередь и расколола такую же круглую и рогатую кожистую тёмную голову на плечах монстра, которые, в принципе, находился не так уж близко и которому Рафик вполне мог бы успеть организовать достойную встречу. “Поберегли бы патроны, – подумал Рафик, выпрыгивая ещё на полшага вперёд ближе к слитной тяжёлой стене мохнатых тел, – я вон расстрелял все сразу, ну и хрен ли?”, и словно эхом его мыслей чей-то знакомый голос закричал откуда-то из самого пекла драки, перекрывая её гул и шум:
– Лишка не шмалять!!! Работаем в рукопашной – стволы на самый крайняк, если уже ваще хреново!!!

– Да я за Рафик-агая испугался! – тонкий детский голос крикнул это рядом с Рафиком с той стороны, откуда только что ударила автоматная очередь, и Рафику захотелось повернуть голову и посмотреть, что это за сопляк посмел о нём заботиться в бою, но тут неясная тень, сбрызгивая по сторонам острые алые лучи из глаз, словно парная лазерная установка, вдруг замаячила перед ним в непосредственной близости, и Рафик крайне торопливо, пока за него не успел испугаться ещё какой-нибудь карапуз с автоматом, ударил тень пальцами по сразу чавкнувшим, лопаясь, глазам, погасив их алый огонь, и, качнувшись телом сбоку, ударил ребром ладони чуть ниже уха, вложив всю силу в этот удар – человека он бы таким ударом убил, а что было дальше с этим чёртом, Рафик так никогда и не узнал – чёрт рухнул на землю вялым мешком, и Рафик не стал проверять, всё ли с ним в порядке, он просто перепрыгнул через мягкую груду его тела и бросился на следующего, оказавшегося на пути, тут коротко и резко жахнула автоматная очередь где-то в отдалении, и тут же ударила ещё одна – с противоположной стороны, и Рафик почувствовал смутную тревогу – был приказ применять огнестрельное оружие только в крайнем случае, дети же, как он успел заметить, соблюдали жёсткую дисциплину, как настоящие солдаты, и ослушаться приказа не могли – так что же? крайние случаи уже наступили сразу у двоих?.. тут заполыхали выстрелами сразу два ствола рядом друг с другом, Рафик скрутил руку своему противнику, разворачивая его спиной к себе, и из этой позиции выбросил отвесно вверх с такой силой, что рогатый череп, врезавшись в близкий каменный бугристый потолок, лопнул и пополз во все стороны белыми длинными извивающимися червями, необычайно, по сравнению с ним самим, отчётливо видными и даже словно светящимися бледным, как у гнилушек, светом в темноте.
Рафик проскочил мимо него, когда он ещё падал на землю, и бросился к своему мечу, который уже вновь стал виден среди теснимой назад чужой плоти, тут на него бросились сразу двое по диагональным линиями с двух сторон, и угловатый костистый мальчишка в свободной майке, чем-то отдалённо смахивающий на Уллу, как и все, наверное, подростки его возраста, кинулся одному из них навстречу и, ударив его всем телом, с криком боли опрокинулся на пол вместе с ним.

– Да хватит меня опекать!!! – заорал Рафик с такой силой, что шум битвы на миг стал совершенно не слышен, резким ударом согнутых пальцев сломал горловые хрящи оставшемуся из двух нападавших чертей и, на миг дёрнувшись вниз, выдернул чёрта из-под мальчишки одним рывком и тут же, не останавливаясь, преодолев брезгливость, ухватил его одной рукой за сухо затрещавшие громадные гениталии, другой – за шерсть на груди, словно за одежду, – и, перевернув в воздухе, хватил головой об пол со смешанным хрустом ломаемых позвонков и раскалываемого черепа, и все: и дети, и черти на миг шарахнулись от него, как шарахнулись бы от любого безумного и страшного в своём гневе человека, тут трескуче ударила автоматная очередь где-то ещё, и Рафик, уже не в силах сдерживаться, заревел звериным воплем и со всей силы обрушился на зыбкую живую сплошную мглу перед собой, раскалывая и ломая кости и черепа возникающих перед ним лишь в последний момент прямого боевого контакта сутулых мощных тел, тут автоматные очереди забили, полыхая огнём, повсюду, и фронт детей начал медленно сдвигаться назад, сминаемый чужой массой, мимо Рафика пролетела отгрызенная детская рука с упрямо зажатым в ней громадным автоматом, и рядом из вспоротой мгновенным ударом когтистой лапы мальчишеской груди алым пенным фонтаном ударила кровь, ещё одна лапа с растопыренными, мёртвенно поблескивающими когтями дёрнулась мимо него к ещё одному ребёнку, и Рафик, перехватив её движение, сломал её в локте в противоположную направлению сгиба сторону ударом ладони, ещё какая-то расплывчатая тень легко подняла ребёнка в воздух, и ребёнок сгруппировался и сжался в тугой комок мышц, поджав ноги и аккуратно устанавливая раструб автомата впритык к покатому тёмному лбу, ствол полыхнул короткой вспышкой, брызнувшей из-под краёв упёртого в лобную кость ствола, и демон начал медленно падать на пол, раскачивая голой безголовой шеей с белым торчащим из неё огрызком позвоночного столба и равномерно бьющими, пульсирующими и извивающимися, как живые, жгутами крови – ребёнок одним гибким движением выскользнул из его так и не разжавшихся рук и встретил ударом ножа прямо в горло следующую дёрнувшуюся к нему тень, тут что-то мокро чавкнуло левее и чуть позади Рафика, и он, глянув туда, увидел, как мальчик с раздавленной грудью падает лицом вниз, закатывая глаза и заливая подбородок сплошным потоком хлынувшей изо рта крови, и резкими, грохочущими, яростными и неровными огнями засверкали автоматы уже повсюду, и Рафик понял, что это конец и что они проиграли. Почти.

Он бросился вперёд к своему мечу, уже не пытаясь особо старательно убивать – лишь убивая тех из монстров, кто удачно попал под удар, и расталкивая и расшвыривая остальных, с каждым прыжком и ударом ощущая уходящие секунды, словно

ытекающую из тела кровь, каждой клеткой своего тела чувствуя, как с очередным погибшим ребёнком уходит из него частица жизни – лязг и грохот, и рев битвы обтекали его по мере того, как он углублялся во вражеские шеренги, и теперь бой грохотал не только впереди, но и вокруг, и он всё бил и бил, не останавливаясь, руками, ногами, коленями и локтями всех, кто попадался ему на пути, слыша, как кричат в ярости дерущиеся дети и слыша, как грохочут автоматы, давая каждому из них последний шанс выжить и победить, и слыша, как кричат они предсмертными криками, убиваемые монстрами, внезапно и незаметно выплывающими из тьмы прямо возле них, а его меч всё сверкал нестерпимым светом где-то вдалеке, маяча и раскачиваясь во воздухе рукояткой, полыхающей во мгле Божественным пламенем, становясь всё всё больше и ярче, по мере того, как с хрипами и визгами подыхали вокруг Рафика убиваемые им черти, и вот меч неожиданно вырос перед ним, громадный и прекрасный, словно солнечный луч, проникший из яркого тёплого мира сюда, в подземелье, он казался бесконечным, и его свет терялся где-то в необозримой высоте, и Рафик, подбегая к нему, вдруг с отчаянием понял, что если он не смог вытащить меч из мёртвых тел, в которых тот увяз, в прошлый раз, то вероятнее всего, он не сможет этого сделать и сейчас – Рафик подскочил к мечу вплотную, ударом локтя отшвырнул сунувшуюся к нему сбоку неясную тень и этой же рукой, вернув её из выпада, используя выпад, как замах, ударил в переносицу чёрта, вдруг возникшего возле меча – чёрт отлетел в сторону со стремительностью планирующей птицы, и Рафик ухватил меч за раскалённую рукоять и вытащил его из мягкой нечеловеческой груды так же легко, как если бы вытаскивал его из кучи дерьма.

Клинок засверкал в его руке нестерпимым сиянием, похожим на сияние солнца, встающего из-за минарета посреди аравийских пустынь, и черти вдруг с визгом, как будто это сияние их обжигало, шарахнулись от него в стороны, прилипая к неровным стенам, уже забрызганным нечистой кровью, и начали сползать вниз, закрывая синевато-чёрными когтистыми руками лица и глаза, и затем они медленно начали расползаться от него, один за другим исчезая во мгле, словно ставшей ещё более кромешной и непроницаемой, но уже неумолимо сдвигаемой ровно плывущим за ней светом – те, кому повезло, отползли назад, в глубину по-прежнему уводящего вниз колодца, а кому не повезло – вслепую поползли в сторону входа навстречу своей смерти, в сторону солнечного света и зелёных поздних трав, откуда только что за ними пришли люди, в сторону всё так же твёрдо держащих оборону детей, сейчас добивающих ползущую по дну тоннеля нечисть автоматными очередями в затылок и ударами ножей и топоров, перерубающих им сзади шеи насквозь, клинок полыхал в руке Рафика, словно молния, павшая с неба и остановившаяся в своём полёте, пойманная его рукой, и его огонь ослепляющим факелом освещал всё вокруг: и зловонные трупы монстров, и остатки живых монстров, ползающих и скулящих вокруг, покорно принимая смерть от человеческого оружия, и округлую изгрызенную глотку тоннеля, покрытую шевелящимися при каждом движении меча в руке Рафика острыми подвижными тенями, и бледные жёсткие лица детей, страшно медленно снова и снова вздымающих оружие над головами и шеями караемых ими монстров, и этот свет теперь уже словно проникал до самого дна в неровный провал, только что казавшийся бездонным – во всяком случае, темноты, поглотившей недобитых чертей, уже не было видно, и весь бесконечный тоннель был освещён сияющим светом до самого дальнего предела, где стены и пол, и потолок словно сливались в одну крохотную точку страшно далеко внизу и впереди, и за которую пока не мог проникнуть человеческий взгляд – пока не мог, но это было поправимо, и с этой мыслью Рафик быстро и яростно, словно летящий по рельсам локомотив, зашагал вперёд лёгким на наклонной вниз поверхности шагом, удерживая меч над головой, словно факел или чьё-то горящее средце, и освещая им перед собой уже спрямившийся и вытянутый, словно древняя боевая стрела, путь.

Путь вёл его вперёд и вниз, спускаясь по пологой наклонной линии куда-то в пустоту, всё не отткрывающуюся перед ним, хотя и словно дующую навстречу леденящим холодом, и холод становился сильнее с каждым шагом по выщербленному обгрызенному полу, и теперь Рафик, то ли по наитию, то ли в связи с Божественным озарением знал всё – не догадывлся, а именно знал, и именно всё – о том, куда он идёт и что его ожидает впереди, и с кем ему сейчас, через пару сотен шагов, придётся сойтись лицом к лицу, и он даже испытывал искреннее недоумение, вспоминая, что буквально несколько минут назад не догадывался о настолько очевидных вещах – теперь Рафик знал и природу того мимолётного ужаса, который охватил его не так давно, в самой горячке боя, в момент, когда он удивился тому, что черти не прогрызли ход пошире, теперь он знал всё об этом хреновом лазе со странными, непрерывными, пересекающимимся – словно проникающими друг в друга – выбоинами на стенах, полу и потолке, теперь он знал, куда, кому и зачем эти долбаные черти утаскивали мёртвых или умирающих захваченных ими детей, вместо того, чтобы сожрать их на месте и затем раскидать косточки по всей округе, где их никто бы не нашёл, он знал, почему эти тупые черти так одновременно и слаженно вдруг появились перед ним, когда он только-только начал сюда спускаться вниз, и, главное, он знал, что там, куда он сейчас стремится, куда идёт, почти летит, пружинистым неудержимым шагом, будет достаточно свободного места для того, чтобы как следует размахнуться мечом и нанести удар со всей страстью и всей ненавистью, не экономя больше силы и не боясь задеть стену или потолок – и тут проход словно распахнулся и разошёлся в стороны в необозримую даль, именно так – необозримую даль, хотя она теперь не утопала в чернильной темноте, похожей на бездну, как, наверное, утопала всего лишь миг назад, когда он ещё не ворвался сюда с мечом – теперь необозримая даль вся, до самых своих не видных отсюда пределов была освещена пылающим факелом нестерпимо яркого, словно молния, стального огня в его руке, и всё-таки даже сейчас, даже будучи освещённой из конца в конец, она оставалась необозримой, и её поверхность – гладкая, безжизненная, чёрная, словно какое-то мерзкое адское стекло, терялась в бесконечности со всех трёх открытых перед Рафиком сторон, в бесконечности, залитой полыхающим светом оружия в его руке, который как перевёрнутое солнце, отражался в гладком и чёрном стеклянном полу, и освещал всю эту долбаную бесконечность, но в бесконечность эту мог проникнуть лишь Божественный свет меча, и туда был бессилен проникнуть слабый человеческий взор.
“Впочем, – подумал Рафик, – на фига мне смотреть хрен знает куда в “даль необъятную, непроглядную, непонятную, одним словом, природу” – откуда это? кажется, пародия Чехова на славянофильскую прозу, надо бы Эрнестика спросить, он сейчас наверняка подоспеет, до сих пор-то он ни разу не опоздал к началу драки вместе со своим Фарой, ну, в общем, как бы то ни было, мне совсем и к чему пялится в какую-то хренову бездонную даль – всё равно та, сука, вот она, прямо здесь, осталось только кинуться вперёд и закончить это ё…ое дельце”.
И он кинулся вперёд, с ходу перейдя с быстрого шага на бег и на бегу спокойно разминая плечевые мышцы круговыми движениями крепко зажатого в обеих руках меча.
– Подожди. – мягко сказала та с высоты своего роста неожиданно приятным глубоким грудным голосом. – Давай поговорим.
– Какой приятный голос. – усмехнулся Рафик, продолжая бежать к ней по твёрдой стеклянной глади. – Кто же тогда мусорам по телефону звякнул, пощёлкивая зубами и причмокивая, как будто хрен сосал.

– Если будешь торопиться, не узнаешь и этого. – торопливо ответила она. – Вообще, ничего не узнаешь, твоё расследование так и останется фактически незавершённым.
Рафик засмеялся вслух демонстративно громким смехом и побежал ещё быстрее, уже выводя меч в боковой замах.
– Рафик-агай. – тихо сказал ему сзади Фара, и этот тихий голос, прозвучавший довольно-таки издалека, от самого входа в эту долбаную громадную пещеру, был слышен как-будто в самых дальних её уголках, во всяком случае, Рафик расслышал его с чрезвычайной отчётливостью, как будто слова “Рафик-агай” были сказаны ему в самую душу, и Рафик невольно сразу сбавил темп, хотя и не прекратил движения совершенно.
– Рафик-агай. – так же негромко повторил Фара, но теперь голос его по-взрослому отвердел и налился силой.
– Рафик-агай. – эхом отозвался стоящий рядом с ним Эрнестик (“ну, разумеется,” – с неудовольствием подумал Рафик) – Наши братья и сёстры погибли от рук и клыков этой мерзости. Мы хотели бы знать всё. Мы все хотели бы знать всё, а в данной точке данного пространства, по нашему общему мнению, не наблюдается экземпляр, который смог бы дать более исчерпывающие объяснения, чем та сука, наблюдать которую мы имеем сомнительное удовольствие прямо здесь и прямо сейчас.
Рафик вздохнул и окончательно остановился. Он повернулся и посмотрел на детей – всех, кто остался в живых после недавней битвы – не совсем правильным строем стоящих позади него у выхода на чёрный лакированный пол.
– Как вы думаете, с какой целью она хочет с нами поговорить, уж не для того ли, чтобы протянуть время и дождаться чего-нибудь там, что изменит ситуацию и поможет ей в очередной раз всех надуть, как лопухов?
Эрнестик серьёзно кивнул головой.
– Схожая мысль приходила мне в голову. – сказал он. – Возможно, она действительно каким-то образом хочет использовать некоторые потенциальные резервы, время которых пока не пришло и исчерпывающей информацией о которых мы пока не располагаем, и которые, возможно, могут изменить сложившийся было в нашу пользу дисбаланс сил на прямо противоположный. – Он неожиданно и порывисто шагнул вперёд с внезапно и страшно потемневшим лицом. – Но нам представляется оправданным такой риск в свете необходимых задач, мы обязательно должны узнать многое из того, чего мы пока не знаем, это необходимо. Расуль Ягудин любит повторять древнюю моряцкую пословицу: “Плавать по морю необходимо. Жить не так уж необходимо”. Вообще же, у нас всех есть основания быть уверенными в том, что наблюдаемая в настоящий момент сука никуда от нас не денется, даже если у неё имеются дополнительные возможности избегнуть Божьей кары в текущий момент.
– Достанем суку. – подтвердил кто-то из ребят, сумевший, как ни странно, понять всю заковыристую речь Эрнестика от первого до последнего слова. – Достали раз – достанем снова.

– Я попрошу всех не выражаться неприличным образом. – холодно отрезал Рафик, вновь невольно начав подражать интеллигентской речи Эрнестика, но тем не менее отошёл в сторону, давая детям пройти. “Чёрт, – подумал он, – как бы детишки не проблевались, когда взглянут на суку с близкого расстояния.” И он снова взглянул на громадное, студёнистое, голое тёмное тело с прозрачной, как у полиэтиленового мешка, кожей, внутри которого двигались и изгибались длинные плоские белые черви, плавая в чём-то жидком, то и дело тыкаясь безглазыми мордами изнутри в кожу, словно в стенки аквариума – тело с крохотными для него, рудиментарными, как сказал бы Эрнестик, жирными ручками и ножками и со свисающими до самой земли синеватыми грудями, и от этого зрелища Рафик снова ощутил внутри себя спазм отвращения и гадливости.
– Дорогие дети. – начала сука и шевельнула отвислыми тёмно-вишневыми губами взад-вперёд, словно сделав сосательное движение, и кто-то из детей не выдержал и громко, истерически засмеялся.
– Тихо. – мрачно приказал Фара. – Пусть своё отбазарит. – И он исподлобья тяжёлым взглядом взглянул снизу вверх в нависающее над ним рыхлое жирное лицо с огромным количеством морщинок и складок, словно на ляжках у новорожденного младенца.
Сука на миг смешалась под этим взором и нервно дёрнула глазками в узких отвислых веках по сторонам.
– Дорогие дети. – снова начала она, и на сей раз никто не засмеялся и ничего не сказал, все молчали и пристально смотрели на пятиметровую бесформенную тушу, колышащуюся перед ними. – Вам в вашем, уже вполне достаточном возрасте следует начинать свой путь самостоятельного мышления, который освободил бы вас от окостеневших общественных норм и морально-нравственных категорий, в чрезвычайной степени ограничивающих, приходится с огорчением констатировать данный факт, вашу личную молодую свободу.
Кто-то из детей чуть слышно фыркнул в тишине, но сдержался и промолчал. Сука опять нервно забегала глазками по сторонам и продолжила:
– Между тем замшелые консервативные догмы не должны стоять на пути общественного прогресса и личной независимости каждого индивидуума. Вот взять вас, например. Вы, я думаю, не станете спорить с тем, что ваши родители и ваши педагоги, используя повсеместно противозаконные методы, грубо нарушающие ваши гражданские и элементарные человеческие права, перманентно подавляют вашу свободу личности и свободу волеизъявления, насильственно склоняя к действиям, противоречащим естественным человеческим потребностям – “учись” да “будь послушным”, да “помой полы”, да “сходи в магазин”. Но ведь ребёнок тоже должен иметь право на времяпровождение в русле отправления физиологических потребностей – элементарно, почему вы должны лишать себя удовольствия скушать шоколадку лишь потому, что мама или папа считают, что вы сначала должны принять в себя суп, который вы не хотите. А почему вы должны подстригать ногти, когда вам на это укажут, что, с ногтями вам разве плохо жить?
– Во-во, – ехидно подтвердил Фара, – заставляют зубы чистить, мол, так они будут целее, а на хрен мне зубы, чё я, б…, без зубов, что ли, не проживу? А ещё не дают в штаны насрать, говорят, надо в унитазик, а мне, может, ходить с тёплым гавном в штанах по кайфу.
– Вот видите, – обрадованно воскликнула сука, явно не поняв или не заметив иронии, и Рафик с удивлением понял, что, несмотря на гладкую речь, сучка довольно тупа, – всё заставляют вас чистить зубы и мыть руки, а ведь совсем рядом, буквально в двух шагах, существует мир чистой свободы, где любое поведение любого идивидуума не ограничивается ничем, кроме его собственных природных желаний, желания счастья и удовольствий, желания жить так, как хотите вы, а не какие-то там взрослые, присвоившие себе, непонятно на каком основании, незаконное право всё решать за вас.

Эрнестик культурно прикрыл рот ладошкой и широко зевнул. Сука покосилась на него и начала закругляться.
– К чему я всё это говорю… – с пафосом высказалась она, повышая голос.
– Как громко. – тут же отметил данный факт Эрнестик. – Прямо как на митинге сексуальных меньшинств.
– Я всё это к тому, – зачастила скороговоркой сука, видимо, боясь, что её опять выставят на посмешище, – что вам следует самим научится определять свою судьбу и свой образ жизни без оглядки на дутые взрослые авторитеты и прийти к нам, в наш мир чистой страсти и ничем не ограничиваемых плотских удовольствий, подумайте дети, ведь молодость даётся лишь один раз, стоит ли растрачивать её впустую в погоне за призрачным общечеловеческим счастьем, не лучше ли прямо сейчас получить те удовольствия, которые вам доступны, а не слушать всякое взрослое враньё о каких-то там надуманных Божественных идеалах…
– Прямо как моя кошка Муська. – задумчиво и совершенно серьёзно произнесла одна из девочек. – Насчёт прямо сейчас получить те удовольствия, которые доступны, ей нет равных, она только и делает, что жрёт и трахается. Да вот только Муська так и не научилась ни говорить, ни ходить на задних лапах, у неё времени, наверное, не нашлось, не отвлекаться же ради этого от жранья и траханья.
– Насколько я поняла весь этот бред, – точно так же задумчиво и внешне без тени иронии начала другая девочка, – каждый делает, что хочет, ни перед чем не останавливаясь. Значит, если эти мерзкие чертенята захотят меня изнасиловать толпой, а потом зарезать и съесть, ничто не ограничит эту их свободу волеизъявления. Ну, просто кущи райские, спасибочки, блин, за непристойное предложение.
– В точности. – кивнул головой Фара. – Весь смысл в том, что ты можешь дрючить, как хочешь кого хочешь, пока силёнки хватает, а потом тебя дрючит как хочет кто хочет из тех, у кого силёнки больше, чем у тебя. Блин, как говорит, Эрнестик, “преле-э-э-э-эстно”.
– Поняла, сука? – наконец-то вновь подал голос Эрнестик, глядя суке прямо в глаза – Вот он, сука, глас народа, а вовсе не твоё фуфло о свободе среди недоумков с когтями, копытами и клыками. Смысл человеческого объединения заключается в двух вещах – в добровольном ограничении каждым членом общества своей личной свободы во имя общественного блага и таким образом достижение личного блага путём достижения общественного – “свобода есть осознание необходимости”, ты бы хоть классиков почитала, коли уж всё равно сидишь без дела. Если выражаться проще – специально для такой тупой суки, как ты – в одиночку любой из нас свободнее, чем в человеческом объединении, но в одиночку никто из нас не смог бы создать мир, где можно летать на луну и писать стихи, и готовить крылышки колибри на электрической плите и где нет места мрази наподобие тебя… А ведь все вместе, в своё время отказавшись каждый от частицы личной свободы во имя объединения усилий, мы, люди, такой мир создали, совместно трудясь на протяжении многих миллионов лет. И не вкручивай нам свою лабуду о свободе индивидуума, она не главное для людей, потому-то мы и живы, и стоим на ногах, а ты, свободная индивидуалистка, всю жизнь просидела толстой ж…й на одном месте и сейчас умрёшь. Вряд ли ты читала Хайнлайна, а он много высказывался по этому поводу, вот, например: “Мы, люди, более индивидуалисты, чем кошки, а научились трудиться с большей согласованностью, нежели пчёлы или муравьи” – это как раз его. Даже если взять наш случай – мы объединились в армию, чтобы добраться до тебя и положить конец смертям в нашем городе, а ведь, вступая в эту армию, каждый из нас поступался некоторой частицей той убогой свободы, о которой ты сейчас вела здесь речь – мы вынуждены выполнять приказы командира, мы вынуждены подниматься, когда слышим сигнал боевой трубы, мы вынуждены слаженно действовать в бою, каждый миг оценивая каждое своё движение в русле общей стратегии и тактики на данный момент. А ведь у нас был выбор – мы могли не объединяться в армию и таким образом поступаться частицей личной свободы каждый, а сидеть – вольно волеизъявляясь – сиднем, ожидая, когда, как баранов, ты сожрёшь и нас.

– Слышь, сынок… – вкрадчиво начала было сука.
– Я тебе не сынок, тварь!!! – с внезапным бешенством оборвал её Эрнестик. – Называй меня Эрнест Абдуллович, если ты, сука, ещё не всё сказала.
Сука захлебнулась воздухом и начала медленно сереть. Она сидела на громадных жирных ягодицах, смятых гладким чёрным полом в два огромных и безобразных, сморшенных десятками мелких складок блина, и на её лобке меж крохотных кривых ножек курчавились еле заметные на громадной туше белые, словно седые, волоски, и вялые половые губы свисали из её промежности до пола длинными багровыми кишками.
– Слышь, Эрнест Абдуллович. – дрожащим голосом, всё больше серея и начиная обильно и зловонно потеть, начала она, – ведь я же всё для вашего блага…
– Ого, – ехидно ответил ей уже кто-то из слитной и молчаливой детской армии, – значит то, что она нас жрёт, нам во благо, а то, что учителя и родители не позволяют нам курить – нам во вред. Слышь, Эрнест Абдуллович, она, по-моему, ё…ая, это ж надо такое фуфло заряжать как перл мудрости.
– Она скорее нас держит за ё…ых. – пробурчал Эрнестик, не отрывая отт суки холодного взгляда.
– Если она нас держит за настолько ё…ых, то она даже более ё…ая, чем я предполагал секунду назад. – отпарировал мальчик и повернулся к Рафику. – Вы, кажется, хотели задать ей какие-то впросы, Рафик-агай?
– Я никогда не хотел задавать ей вопросы. – честно напомнил Рафик. – Это она хотела, чтобы я задавал ей вопросы и без толку терял время.
Сука тряслась непрерывной дрожью всем своим громадным телом и роняла на гладкий блестящий пол крупные капли пота, источая нестерпимое зловоние и невыносимый смрад, и всё её тело колыхалось, словно студень, от дрожи, припадком падучей сотрясавшей её изнутри, из самых недр полужидкой мерзости, распиравшей её, словно сизый, переполненный гноем бурдюк.
– Слышь… – снова начала она.
– Заглохни!!! – заорал Эрнестик таким безумным голосом, вздувая на шее жилы, что дети шарахнулись от него, как от бешеного зверя. – Заглохни, сука. – повторил Эрнестик чуть тише и повернулся к Рафику. – Время пришло.
– И никаких вопросов. – подтвердил Рафик, поднимая меч. – Мы, кажется, уже наизусть знаем, что она может нам сказать – опять какую-нибудь чушь насчёт счастья сношаться без тормозов, как свиньи, по всем углам, ожидая момента, когда тебя, как свинью, заслуженно сожрут. Вот только… Эрнестик, скажешь что-нибудь?
Эрнестик кивнул головой и поднял к лицу обе ладошки, сложив их лодочками.
– Ля-илляха-иль-алла-мухаммедмммм-расуль-улла…– негромко заговорил он.. – агузивелла-хиии-шайтан-иии-ражим-бисмилла-хиии-рахман-иии-рахим. – И он сказал “оооминь” и провёл ладошками по лицу со словами “Аллах акбар”. – О, Аллах, великий, всемилостивый и милосердный, дай шанс и этой твари тоже, ибо даже она была создана Тобой. – И он отошёл в сторону, давая Рафику место для взмаха мечом.
– Размахиваться не обязательно. – раздался позади новый голос. – И прилагать чрезмерное усилие теперь не обязательно тоже. Достаточно ткнуть остриём эту суку.
И все дружно повернулись назад, в сторону входа, где стояли две девушки с мечами, одна женщина постарше тоже с мечом и маленькая девочка, прижимающаяся к её боку и небрежно удерживающая в опущенной ручонке громадный пистолет.
- Я Рая. – представилась одна из девушек и объяснила. – Нас Улла прислал. Сказал, что вы все пошли на битву. Мы чуть опоздали, уже не обессудьте. А размахиваться теперь действительно ни к чему– твой меч уже налился Божественной силой в бою – ибо убивая нечисть, ты уменьшаешь её присутствие на земле, а значит, увеличиваешь присутствие Божественности, а эта вновь поступающая Божественность в первую очередь наполняет силой твой клинок. В общем, всё как и у них, но с обратным знаком: они становятся сильнее, убивая нас, а мы становимся сильнее, убивая их. Сейчас ты убьёшь эту суку, и после настолько святого дела твой меч станет настоящим оружием Господа, вложенным в твою руку. Ну, давай, спокойненько, без нервов и усилий, ибо это не бой и не убийство, а казнь, кара Господня за все грехи, ну же, покарай её именем Аллаха – молитва прочитана, и нам пора.
- Последние её слова почти утонули в диком визге суки, заверещавшей, запрокинув голову, на весь долбаный ад, этот визг взметнулся к выщербленному потолку, и тугой удушливой волной мгновенно заполнил всё окружающее пространство, словно выдавливая потолок вверх, а пол – вниз, и растекшись с огромной скоростью по плоскости пола во все бескрайние концы, и Рафик слегка прижмурился, чувствуя, как от этого визга, словно от плотного и непроницаемого ядовитого дыма защипало у него в глазах, его уши словно умерли под этим визгом, как под тяжёлой толстой водой, задавившей их массой километрового слоя, и грудные мышцы болезненно напряглись, под страшным давлением звука с трудом раздвигая грудную клетку, чтобы впустить в лёгкие кислород, и глаза ныли и пульсировали, и ломило виски и затылок под напором безумного вопля, распирающего череп изнутри, и Рафик торопливо, чтобы прекратить этот адский крик, и в то же время медленно, с трудом протискиваясь всем телом сквозь тяжёлую плоть этого крика, двинулся вперёд, удерживая меч остриём перед собой и таким образом словно прорезая себе путь сквозь визг, как сквозь тухлую гниющую массу – вот огромное студёнистое тело выросло и нависло над ним, как странная и жуткая колышащаяся гора, и тупые концы белых червей ткнулись изнутри в тёмную мерзкую кожу, словно в стекло, пытаясь на него напасть, и Рафик, чувствуя, что уже окончательно оглох, машинально встал в позицию для проведения выпада и грамотного укола, сучка судорожно замахала перед собой крохотными ручками, раскачивая безобразными раздутыми грудями, и укол остриём меча пришёлся ей в правую руку – рука тут же зажглась нестерпимо ярким, ровным пламенем, не рождающим языков и не разбрасывающим искр, словно люминисцентная лампа, сучка тут же захлебнулась собственным криком и, выдавливая из себя воздух, захрипела тонко и еле слышно, с набрякшим и ещё более раздувшимся от парализующего болевого шока лицом, и в следующий миг она с низким тяжёлым гулом вспыхнула ровным белым светом вся целиком, и ещё через миг Фара крикнул, дёрнув Рафика за рукав:
– Ложись!!!

Эрнестик кивнул головой и поднял к лицу обе ладошки, сложив их лодочками.
– Ля-илляха-иль-алла-мухаммедмммм-расуль-улла…– негромко заговорил он.. – агузивелла-хиии-шайтан-иии-ражим-бисмилла-хиии-рахман-иии-рахим. – И он сказал “оооминь” и провёл ладошками по лицу со словами “Аллах акбар”. – О, Аллах, великий, всемилостивый и милосердный, дай шанс и этой твари тоже, ибо даже она была создана Тобой. – И он отошёл в сторону, давая Рафику место для взмаха мечом.
– Размахиваться не обязательно. – раздался позади новый голос. – И прилагать чрезмерное усилие теперь не обязательно тоже. Достаточно ткнуть остриём эту суку.
И все дружно повернулись назад, в сторону входа, где стояли две девушки с мечами, одна женщина постарше тоже с мечом и маленькая девочка, прижимающаяся к её боку и небрежно удерживающая в опущенной ручонке громадный пистолет.
- Я Рая. – представилась одна из девушек и объяснила. – Нас Улла прислал. Сказал, что вы все пошли на битву. Мы чуть опоздали, уже не обессудьте. А размахиваться теперь действительно ни к чему– твой меч уже налился Божественной силой в бою – ибо убивая нечисть, ты уменьшаешь её присутствие на земле, а значит, увеличиваешь присутствие Божественности, а эта вновь поступающая Божественность в первую очередь наполняет силой твой клинок. В общем, всё как и у них, но с обратным знаком: они становятся сильнее, убивая нас, а мы становимся сильнее, убивая их. Сейчас ты убьёшь эту суку, и после настолько святого дела твой меч станет настоящим оружием Господа, вложенным в твою руку. Ну, давай, спокойненько, без нервов и усилий, ибо это не бой и не убийство, а казнь, кара Господня за все грехи, ну же, покарай её именем Аллаха – молитва прочитана, и нам пора.
- Последние её слова почти утонули в диком визге суки, заверещавшей, запрокинув голову, на весь долбаный ад, этот визг взметнулся к выщербленному потолку, и тугой удушливой волной мгновенно заполнил всё окружающее пространство, словно выдавливая потолок вверх, а пол – вниз, и растекшись с огромной скоростью по плоскости пола во все бескрайние концы, и Рафик слегка прижмурился, чувствуя, как от этого визга, словно от плотного и непроницаемого ядовитого дыма защипало у него в глазах, его уши словно умерли под этим визгом, как под тяжёлой толстой водой, задавившей их массой километрового слоя, и грудные мышцы болезненно напряглись, под страшным давлением звука с трудом раздвигая грудную клетку, чтобы впустить в лёгкие кислород, и глаза ныли и пульсировали, и ломило виски и затылок под напором безумного вопля, распирающего череп изнутри, и Рафик торопливо, чтобы прекратить этот адский крик, и в то же время медленно, с трудом протискиваясь всем телом сквозь тяжёлую плоть этого крика, двинулся вперёд, удерживая меч остриём перед собой и таким образом словно прорезая себе путь сквозь визг, как сквозь тухлую гниющую массу – вот огромное студёнистое тело выросло и нависло над ним, как странная и жуткая колышащаяся гора, и тупые концы белых червей ткнулись изнутри в тёмную мерзкую кожу, словно в стекло, пытаясь на него напасть, и Рафик, чувствуя, что уже окончательно оглох, машинально встал в позицию для проведения выпада и грамотного укола, сучка судорожно замахала перед собой крохотными ручками, раскачивая безобразными раздутыми грудями, и укол остриём меча пришёлся ей в правую руку – рука тут же зажглась нестерпимо ярким, ровным пламенем, не рождающим языков и не разбрасывающим искр, словно люминисцентная лампа, сучка тут же захлебнулась собственным криком и, выдавливая из себя воздух, захрипела тонко и еле слышно, с набрякшим и ещё более раздувшимся от парализующего болевого шока лицом, и в следующий миг она с низким тяжёлым гулом вспыхнула ровным белым светом вся целиком, и ещё через миг Фара крикнул, дёрнув Рафика за рукав:

– Ложись!!!
и тут же сбил его с ног короткой чёткой подсечкой и навалился на него сверху лицом вниз, закрывая себе руками затылок и верхнюю часть спины, и всё пространство над ними с хлопающим звуком полыхнуло огненной волной, мгновенно прокатившейся нестерпимым жаром по спинам попадавших ничком детей и тут же исчезнувшей, как после короткого газового взрыва, оставив после себя какой-то кислый запах и словно на миг сгустившуюся после этой яркой вспышки темноту.
Все некоторое время лежали неподвижно, как будто где-то поблизости могла оказаться ещё какая-нибудь тварь, которую Рафик тоже убьёт и которая перед этим тоже будет орать, как недорезанный поросёнок, а потом, тоже получив своё, тоже вспыхнет огненным шаром, едва не спалив всех окружающих. Наконец Фара пошевелился и негромко, так, чтобы услышал только Рафик, сказал ему в ухо, всё так же продолжая лежать на нём:
– Как она орала! Я уверен, что моя маленькая сестрёнка, когда эта сука её жрала, не плакала и не кричала, а молча и с достоинством встретила смерть. – На последних словах его голос задрожал от сдерживаемых слёз, он резко шмыгнул носом и начал слезать с Рафика вбок.
Вокруг уже все зашевелились и, пыхтя и мирно переругиваясь, начали снова вставать, привычно не выпуская оружия из рук.
– Зря я её не допросил. – высказался Рафик и, тоже вставая в полный рост, с болью в сердце мельком взглянул Фаре в совершенно спокойное внешне лицо.
– А зачем её допрашивать? – с недоумением спросила вторая из тех девушек, что появились в самом конце заморочки.
– Ну, – несколько смущённо ответил Рафик, – должен же я был уяснить для себя полную картину.
– А картина и так полная. – ответил Эрнестик, прежде чем девушка успела что-либо сказать. Стандартный случай биологической колонии, какие бывают у пчёл или муравьёв: эта толстая сука явно была маткой, которой черти таскали жратву, а она тем временем вынашивала в себе личинки – те самые черви у неё в брюхе, помните? – и рожала их, и те затем, через какое-то время, превращались либо в чертей, которых мы видели и поимели, либо во что-нибудь еще, например, в принципе, теоретически, в колонии должны быть рабочие и производитель потомства и тому подобное.
– Может, их надо бы найти и примочить? – неуверенно спросил Рафик.
– Зачем? – пожал плечами Эрнестик. – Без матки и нового выводка выб…ков, которых мы только что уничтожили, колония всё равно обречена, она утрачивает жизненный потенциал и потихоньку издыхает – во всяком случае, в мире насекомых именно так, а я не думаю, что эти говорливые сучата живут как-то иначе, Божьи законы-то едины для всех схожих биологических организаций, будь то муравьи или хреновы черти с толстой сучкой во главе.
И тут Рафик вновь вспомнил внезапный и в тот момент необъяснимый приступ парализующего ужаса, который испытал в самой горячке битвы, когда подумал, что чертям надо было прогрызать тоннель пошире, и теперь он откуда-то знал причину этого приступа ужаса.

– А как же быть с тем выб…ком, что прогрызал вот этот вот ход клыками такой величины, что в следы клыков легко помещается, как в ступеньки, нога взрослого человека, моя нога? – спросил он, направляясь вслед за неспешно потянувшейся к выходу армией детей. – Если у него телеса под стать клыкам, он должен быть здоровенным, да и клыки у него мощные, явно не такие, как у чертенят.
Но теперь уже Фара легко передёрнул плечами, как и Эрнестик секунду назад.
– Пфе, – сказал он, – каким бы здоровенным он ни был, а он всего лишь работяга, даже не солдат в этой долбаной колонии, его дело – дырки в земле сверлить. Подумаешь, клыки, – у мамонтов, вон, клыки были ещё круче, ну и хрен ли?, мамонт так по жизни и оставался обычным травоядным животным наподобие очень большой коровы, и люди их ели, несмотря на клыки и размеры. А впрочем, даже если этот крот, прогрызающий ходы для всякой швали, не травоядный, а плотоядный, то без матки он всё равно ничего не стоит, он сдохнет сам естественным порядком в полном соответствии с теми законами, по которым эта шваль, вообще, по жизни существует. Эрнестик, как тот закон называется, по которому, короче, кто слабее или без бригады, дохнет, его даже свои же мочат, чтобы бл…ми не делиться?
– Закон естественного отбора. – равнодушно ответил Эрнестик, аккуратно ставя ступни в следы громадных клыков на полу. – Во всяком случае, господину Чарльзу Дарвину это название показалось подходящим, хотя, на мой взгляд, название весьма и весьма дискуссионно. Впрочем, сущность естественного порядка вещей это название в некоторой степени отражает – действительно, особям послабее или оказавшемся вне соответствующей биологической организации, суждено найти смерть любым и очень скорым способом, в том числе и на клыках собственных сородичей в борьбе за получение возможности произвести потомство.
– Ну, вот и зашибись. – подытожил Фара, и в рядах детей кто-то не выдержал и засмеялся. – Пусть вся эта чертотня поработает немного на нас.
Последние слова он говорил, когда они уже один за другим проскользнули в лаз, выводящий в мусороприёмник, и уже в следующий миг начали выходить на Божий свет, невольно жмурясь при свете дня и облегчённо вздыхая в тёплом, обнимавшем их воздухе с запахом асфальта и поздних летних трав и цветов. И тут все как-то разом, одновременно, поняли, что не знают, что делать дальше. Они стояли полукругом и растерянно смотрели друг другу в глаза, и никто не решался первым начать разговор. Наконец, Рафик вздохнул и аккуратно всунул за пояс меч, тёплый и настолько живой, что ему казалось, он слышит в нём гул крови, разгоняемой по длинным острым артериям толчками ровно и мощно стучащего стального сердца.
– Ну, ребята, – смущённо сказал он и бросил торопливый взгляд на тех двух девушек с мечами и женщину с ребёнком и тоже с мечом, почему-то выжидательно смотрящих именно на него. – Спасибо, что помогли. – Он зачем-то поёрзал ступнями на мостовой и ещё раз вздохнул. – Если чё, обращайтесь… с любыми проблемами, уроки там… помочь готовить… то, сё.
Кто-то среди детей чуть слышно фыркнул, но это было не обидное фырканье, фырканье было одобрительным и добрым, и совсем не обидным, и Рафик не обиделся.
– И приходите в гости. – неожиданно для себя сказал он. – В любое время. Чаем напою, тудым-сюдым. Я живу воооон там, вон, короче в…
Удар об асфальт невесть откуда вновь оказавшегося в руках у Фары мяча прервал его. Рафик мрачно и непристойно выругался про себя, но сдержался и промолчал, ничего не сказав вслух. Фара стукнул мячиком об мостовую ещё раз и затем перекинул мяч с правой ладони на левую.
– Мы знаем, где ты живёшь, Рафик-агай. – объяснил он. – Придём обязательно.
И он ещё раз хлопнул мячом об асфальт с самым философским видом и, вновь подхватив его, когда тот подлетел вверх, неожиданно задумался. Короткоствольный автомат небрежно висел у него на правом плече, и Фара, чтобы ремешок автомата не соскользнул, держал плечо слегка приподнятым вверх, и от этого выглядел немного скособоченным.
– Ладно, Рафик-агай, – наконец, медленно произнёс он, – если чё, кричи.
– Ну, – подтвердил Эрнестик, – типа “спасите” или “на помощь”.
На сей раз дети засмеялись все дружно и вслух, и взрослые тоже засмеялись, и Рафик почему-то, удивляясь самому себе, смеялся громче всех, и после этого все как-то легко и без напряжения двинулись в разные стороны небольшими группками, с небрежными прощальными жестами и возгласами “пока” и “бай-бай”, словно расходились по домам после легкой, но утомительной детской игры – в футбол, например, или в скакалки – впрочем, мальчики, явно не чувствуя себя чрезмерно утомлёнными, уже пустили мяч по асфальту и, удаляясь, легко и стремительно, и с необычайным азартом, свойственным лишь детям и больше никому, начали перепинывать его друг другу, лёгкой танцующей походкой опытных игроков передвигаясь в сразу образовавшемся среди них кругу, и они становились словно всё меньше по мере того, как между ними и оставшимися взрослыми увеличивалось расстояние, и вскоре их одинаково хрупкие и угловатые подростковые силуэты в одинаковых широких майках навыпуск и таких же широких шортах, и с почти одинаковыми небольшими автоматами на спинах и на плечах, как будто растворились в мягко и нежно затопившем их солнечном свете, и Рафик почему-то почувствовал, что у него стало горячо в глазах, и затем все вещи и предметы вдруг на миг расплылись, потеряв очертания, и от этого ещё ярче, хотя и менее отчетливо, засверкали в глазах солнечные лучи, заставив его зажмуриться и, шмыгнув носом, тряхнуть головой.
– Ничего, Рафик-агай. – неожиданно сказала девочка с мамой и пистолетом, который она теперь уже не держала в руке, а засунула за пояс впереди прямо посередине, отчего временами казалось, что пистолет вот-вот перевесит, и тогда девочка опрокинется лицом вниз. – Ничего, – повторила она, глядя на Рафика недетскими мудрыми глазами, – они нас не забудут и мы их тоже не забудем, и если что, они придут на помощь опять. – Она вдруг взглянула куда-то мимо него и крикнула во всё горло: – Улла! – и побежала к стоящему в отдалении, глядя на них, худому высокому подростку с гривой непокорных чёрных волос и одетому в одни только джинсы не по росту, морщинящиеся вокруг обнажённого торса, где их стягивал громадный старый ремень. Мальчик поднял руку и с неожиданной нежностью положил ладонь на плечо сразу прижавшейся к нему девочки, всё так же не отрывая от Рафика сумрачных и узких раскосых глаз со слегка припухшими веками – припухшими, словно от долгих мучительных слёз – типичных глаз деревенского пацана-башкирёнка.
– У нас ещё много дел, Рафик. – неожиданно подала голос её мама. – Моя дочь, Альбина, не случайно сказала, что дети придут к нам на помощь опять. Она имела в виду, что будут ещё битвы и кровь, и нам ещё понадобится помощь всех, кто готов умирать в бою за Аллаха и против нечисти, а моя дочь чувствует такие вещи – она когда-то совершенно случайно, по наитию, подобрала на улице дворнягу, которая затем спасла наши жизни, когда нелюдь ворвалась к нам в дом. Так что готовься и будь начеку и никогда не выходи на улицу без меча, твой меч теперь свят и полон Божественной силы, как и все наши мечи – мечи ведунов. – Она слегка поправила за спиной свой собственный длинный меч в инкрустированных серебром ножнах и с теплом в голосе сказала. – Бай-бай, Рафик. Ещё увидимся не раз. – И добавила с удивительной, яркой улыбкой на лице. – Если что, кричи. Зови на помощь. И никогда не стесняйся просить помощи у людей.
- Бай-бай, Рафик. – вразнобой добавили две девушки, с неподдельным интересом выслушавшие тираду подруги, и одновременно двинулись по мостовой вдоль бесконечного сипайловского двора, и к ним тут же присоединились Улла с Альбиной, и теперь они удалялись, не оглядываясь, впятером, почему-то при этом разворачиваясь цепью, словно идя в рукопашный бой.

Князь Расуль Ягудин