Мистика. Князь Расуль Ягудин (Париж, Франция). Посторонние

– Тем более тебе нечего бояться, – рассудительно заметил Фарит и, шагнув вперёд, прижал её всем телом к стене, ограничивая пространство для увёрток, и, просунув колено меж её бёдер, раздвинул ей ноги одним рывком, и тут же сунул руку ей под пальто, нащупывая плотную и выпуклую, хорошо ощутимую сквозь эластичную обтягивающую ткань вульву, и даже сквозь эту ткань он почувствовал, как вульва словно нежно вздохнула и раскрылась лепестками под его рукой.
– Фарит, угомонись, – сердито сказала Лялька прямо ему в лицо, и в этот момент Фарит поймал её рот своими губами, и тут же обхватил её лицо ладонями, не давая вырваться. Лялька вздохнула и неожидано ответила на его поцелуй, глубоко, страстно и влажно, поцелуем, от которого у него на миг помутилось в голове. Затем она вырвалась одним мягким, но решительным движением, выскользнув из-под него, как змея, и отвернулась, встав лицом к сомкнутым дверям лифтам.
– На хрен, – злобно высказался Фарит и облизнулся, с удовольствием ощущая на языке вкус её тёплых губ. – Я этих уродов всех похороню.
– Каких уродов? – спросила Лялька, не оборачиваясь.
– Которые не дали мне выиграть один доллар прямо этим вечером, не откладывая на завтра то, что можно было сделать уже сегодня, – объяснил Фарит и, наклонившись, поцеловал её в спину ближе к левому плечу.
– Но я-то не хочу проиграть пари,– слегка недовольным тоном ответила Лялька, всё так же упорно глядя в двери перед собой.
Фарит нежно обнял её сзади и, прижавшись к её спине грудью, с наслаждением вдохнул тёрпкий душистый запах её волос.
– Лялька, мы оба знаем, что ты уже проиграла это пари, – мягко сказал он ей в самую душу, согревая ей горячим дыханием мочку правого уха. – Мы оба знаем, что ты уже моя – просто нам временно негде лечь, и это единственная причина некоторой проволочки.
Лялька промолчала, но чуть вздохнула, и Фариту показалось, что едва заметно кивнула головой, отвечая не ему, а лишь самой себе на какой-то внутренний вопрос, и лифт с грохотом остановился, прервав их разговор.
– Лялька, – с выдохом сказал Фарит и плавно достал из-за пояса пистолет. – Если что, не дай им уйти
Двери лифта задребезжали, раскрываясь и заглушив его последние слова, и Фарит рыбкой скользнул в расширяющуюся щель, едва только она оказалась достаточной для того, чтбы он смог туда пролезть. Глухая чернота подьезда ослепляюще брызнула ему в глаза после ярко освещённого лифта, и Фарит инстинктивно пошёл низом, мгновенно скользнув на полусогнутых ногах к плинтусу противоположной стены, и яростно напрягая взгляд, чтобы иметь возможность хоть что-то разглядеть – ему на миг показалось, что едва заметное призрачное мерцание мелькнуло, отшатываясь, в двух шагах от него, и тут же грохот выстрела взорвался над самым его ухом.
– Ты видел?!!! – захлёбываясь воздухом и учащённо дыша, заорала Лялька. – Ты видел?!!! В этот раз точняк, она там была, сука!!!
– Что за сука-то хоть? – поднимаясь с корточек в полный рост и зябко передёрнув плечами от сдавливающего его стальным коконом мороза, хмуро спросил Фарит, и последнее облако пара погасло, вырвавшись у него изо рта, едва только угас последний звук его голоса.

– А хрен её знает. – уже остывая, пробормотала Лялька. – Но она тут была, точно, такая… прозрачная.
И Фарит ей почему-то поверил. Сразу и бесповоротно.
– Какая она была из себя? – содрогаясь от внутренней дрожи, спросил он и быстро скользнул вдоль стены в темноту, перегораживающую выход.
– Я говорю, не знаю, – раздражённо огрызнулась Лялька. – Такая... прозрачная и изогнутая, как лупа, за которой искажаются предметы и окружающий мир.
– Ты в неё попала? – задал Фарит ещё один вопрос и пинком распахнул дверь на улицу. Прозрачная тень стояла перед дверью почти вплотную и исчезла в тот же миг.
– Попала, – односложно и твёрдо ответила Лялька, выскакивая на улицу вслед за ним с оружием наголо, и Фарит опять ей сразу и бесповоротно поверил – никаких сомнений не было, Лялька в неё действительно попала, это уже было объективной реальностью, данной им, по Ленину, в ощущениях. Лялька в неё попала, но вот куда же эта долбаная “она” тогда делась, думал Фарит. И почему эта самая “она” – именно “она”, а не “он” или, на худой конец, “оно”? Этот вопрос он задал вслух:
– Почему ты считаешь, что это женщина? – спросил Фарит и, повернув голову, внимательно посмотрел Ляльке в глаза. Лялька ответила на его взгляд с искренним недоумением. Было видно, что вопрос поверг её полнейшую растерянность, и она совершенно не знает, что ответить.
– Не знаю, – слегка обалдело начала она. – она какая-то… такая… не такая…
– Ладно, – согласился Фарит. – Дёрнули к твоей подруге – где она, кстати, живёт?
– Да здесь, в Сипайлово, – вновь обретя уверенность, ответила Лялька и первой двинулась вдоль стены беззвучно, как тень. Фарит пошёл за ней тоже неслышным скользящим шагом, передвигаясь боком вперёд, чтобы удерживать под контролём как можно больший объём пространства по кругу, и он вдруг взглянул с близкого расстояния в прозрачные мёртвые продолговатые глаза, внезапно оказавшиеся прямо перед ним – Фарит дёрнулся, хрипло вскрикнул и выстрелил прямо между ними, где смутно угадывалась в темноте переносица, тоже прозрачная – изгибающая, словно кривое выпуклое стекло, тёмный силуэт бойлерной позади неё, и он словно увидел, как и глаза, и переносица вдруг исчезли, словно во внезапно потухшем телевизоре, прежде чем пуля успела пролететь два сантиметра, отделяющие от них выходное отверстие ствола. Фарит хрипло и прерывисто дышал, чувствуя, как настоящие потоки пота стекают по его телу со всех сторон, и лихорадочно шарил дулом пистолета перед собой, ища внезапно исчезнувшую цель.
– Не отвлекайся, – с мягкой жалостью и состраданием напомнила Лялька из некоторого отдаления, которое они без слов и инстинктивно определили между собой, как боевую дистанцию. – Нам бы побыстрее, Райка может уснуть, – и она снова двинулась в путь, теперь уже совершенно спокойно и сосредоточенно просматривая тёмное ночное пространство впереди, как будто имела дело с самым обычным врагом наподобие тупорылого братка из плоти и крови, и удерживая пистолет в жёстко вытянутой и опущенной вниз, чтобы не устала преждевременно дельтовидная мышца, правой руке. Фарит шёл за ней следом тоже с оружием в руке, всё время глядя вбок и назад, почти пятясь спиной, и потому он первым заметил, как что-то следует за ними неотступно, словно его собственная тень, это двигалось плавно, неслышно и почти невидимо, и только благодаря смещающимся и изменяющим привычный облик позади этого прозрачного силуэта домам и предметам Фариту удалось его разглядеть.
– Лялька, – еле слышно шепнул, почти выдохнул он прямо перед собой, будто бы случайно удерживая ствол, направленным на скользящий следом за ними силуэт.

– Понято, – негромко и спокойно, почти равнодушно, как будто вела беседу на совершенно отстранённые темы, отозвалась Лялька. – Держи под прицелом и не суетись, похоже, пули её не берут, давай-ка для начала выиграем время, может, выкрутимся – вдруг она, вообще, сама подохнет.
“Хорошо бы”, – с сомнением подумал Фарит, но промолчал – он успел сообразить, что говорить так, как Лялька, отстранённо и равнодушно, он не сможет, а это могло оказаться важным, если беззвучная тварь, плывущая по их следам, не понимает человеческую речь, а ориентируется лишь на голосовые интонации, как и полагается зверю.
В этот момент они вошли в глубокую черноту, отброшенную, похоже на конус, серой замшелой стеной, и призрачный силуэт вдруг оказался на расстоянии вытянутой руки от Фарита – он на какой-то миг едва не захлебнулся странным смешанным запахом мороза и гниения, когда:
– ФАРИТ!!! – безумным голосом заорала Лялька, и ночь вокруг взорвалась грохотом выстрелов и и вспышками пистолетного ствола в её руке, и странное неясное лицо с ускользающими чертами, нависшее было над Фаритом, как будто недовольно, как ему показалось, поморщилось, когда его всколыхнули, словно извивы утреннего тумана на воде, пролетающие насквозь пули, и вновь исчезло, словно погасло в свете ночного фонаря, отбрасывающего на землю неровный освещённый круг, грани которого Фарит уже успел достичь. Фарит обессиленно привалился к столбу, на котором висел источающий мёртвенно-бледный ночной свет фонарь, и с хрипом в лёгких сделал глубокий вдох, чувствуя, как мелко дрожит от пережитого страха и омерзения каждая клеточка в его теле. Кровь безумно колотилась мелкими молоточками почему-то, в основном, в кончиках пальцев, и липкий удушливый пот обхватил его, облепив, с головы до ног, словно тонкий и смертельно ледяной пластиковый саван.
– Вот, сука! – дрожащим голосом сказал он и покрепче сжал в мокрой руке рифлёную рукоять запоздало выхваченного оружия. Его продолжала колотить непрерывная дрожь, и в глубине груди, прямо возле сердца, пронзительной, пронизывающей иглой жило ощущение того, что странное лицо с неуловимыми, текучими, как полосы тумана, чертами, никуда не исчезло, а плавает всё так же рядом, словно раздувшийся труп утопленника, просто здесь, под фонарём, оно невидимо, заслоняемое светом, как бывают невидимы звёзды средь бела дня.
– Ничего, Фарит, – таким же дрожащим голосом произнесла Лялька. – Похоже, она боится света… или просто заслоняется светом и не может действовать наиболее активно. Вот ты сколько раз её видел без меня?
– Один раз, мельком, – не задумываясь, ответил Фарит. – Утром, перед выходом из дома.
– Свет горел?
– Да, – просветлевшим тоном ответил Фарит, сразу поняв, что она пытается ему втолковать. – На улице было ещё темно, но свет в квартире был включён повсюду.
– Вот так, – подытожила Лялька. – Значит свет каким-то образом ей мешает, а значит, стараемся идти, держась освещённых мест, – и она с неожиданной яростной уверенностью двинулась в путь, даже на Фарита не оглядываясь.
Фарит помешкал, но жуткая перспектива оказаться наедине с чьим-то неясным ускользающим образом, которое, возможно, в данный момент присутствовало рядом с ним, прячась за светом, как крысы прячутся за стеной, заставила его очень быстро догнать Ляльку, которая, как он внезапно и с удивлением понял, в этом походе почему-то оказалось главной.

Они прошли всего несколько шагов, когда невидимый пристальный взгляд заставил его оглянуться. Теперь пустые прозрачные глаза, наполненные равнодушием и беспощадностью, казались настолько огромными, что перегородили собой всю улицу – вот они исчезли, вот двумя параллельными искрами мелькнули чуть в стороне, теперь уже в натуральную величину, и сразу же Фарит увидел в отдалении, возле тени, на самой границе света и тьмы ещё один неуловимый, но ощутимый каким-то шестым чувством призрачный силуэт, и оба призрака двинулись за ними, плавно летя над самой мостовой, и теперь Фарит более или менее отчётливо видел их, идя боком вперёд и всё время удерживая взгляд, обращённым в ту сторону, откуда они только что пришли.
Оин проходили мимо какого-то проулка, где неясно и рыхло замаячила ещё какая-то тень, и тогда у Фарита не выдержали нервы.
– МЛЛЛЛЯАААА!!! – в бешенстве заорал он и выстрелил в новую, только что появившуюся тень несколько раз – он стрелял, не целясь, и вспышки выстрелов на миг ослепили его, но даже сквозь секундную слепоту он увидел, что призрачный силуэт от ударов пуль весь всколыхнулся и заволновался, словно отражение в потревоженной ударом камня воде, он несколько мгновений покачался в воздухе, словно вновь обретая равновесие, и затем неспешно и медленно растворился в окружающем полумраке, и тут же в другом месте возник ещё один… или это был тот же самый.
– Спокойно, Фарит, – мягко и напряжённо сказала Лялька. – Кажется, они только и ждут, когда ты выйдешь из себя и бросишься на них очертя голову, чтобы увлечь тебя за собой в темноту. Спокойно, Фарит, прорвёмся, это всего лишь тварь. – И она опять двинулась дальше, так спокойно и уверенно, словно всю жизнь бродила по безлюдному ночному городу под прицелом невыразительных и равнодушных призрачных глаз.
Свет на дороге кончился внезапно, словно кто-то отчертил черту, отделяющую освещённую и живую часть города от глухих адских закоулков, где не было ничего, ни людей, ни света, где темнота тяжёлым толстым слоем непроницаемой битумной смолы лежала на крышах, просачиваясь в улицы и дворы, темнота сплошная и и ровная, как стоячая стена чёрной свинцовой воды, лишь слегка разбавленная редкими огнями окон и случайно уцелевших фонарей, и они оба, и Лялька, и Фарит, замерли в замешательстве у незримой грани, за которой открывался глухой провал в плотную чёрную мглу.
– Обойти нельзя? – некоторое время помолчав, спросил Фарит.
Лялька молча покачала головой и подтвердила отрицание голосом:
– Нельзя. И дело даже не в географии города. Просто нам необходимо пройти через это. Как там у одного классика фантастической литературы, помнишь? – “Пробиваться к свету приходится сквозь тьму”. Мы должны пройти сквозь тьму, чтобы добраться до света.
– Хмммдааа, – подытожил Фарит. – Твоего классика фантастической литературы я не знаю, а эпизодец у нас точно из Эдгара По – рукотворная грань, отделяющая живой веселящийся город от царства неминуемой смерти – смерти неважно от чего, от чумы или просто какой-либо дряни. Только в новелле у По, по-моему, была специально возведённая стена, а здесь, значит, вон, просто отключённые или разбитые фонари: не слабо – и стены нет, и пройти невозможно. Жуть, – Он вдруг дёрнулся и нервно посмотрел назад, и это лихорадочное движение не ускользнуло от внимательного лялькиного взгляда.
– Опять? – спокойно поинтересовалась она.

Фарит кивнул и сказал:
– Надо двигать отсюда хоть куда-нибудь. Их всё больше и больше, они нас тут, как волки, возьмут измором.
– Давай держаться поближе к окнам, где горит свет, – по-деловому сказала Лялька и лёгкой упругой походкой пошла вдоль стены, инстинктивно держась к ней спиной.
Они не прошли вместе и шага, как слева от них в полуметре от земли поплыл приизрачный неуловимый силуэт с тонко намеченными чертами лица и глазами настолько невыразительными, что они больше напоминали провалы пустых глазниц у обглоданного человеческого черепа, вот он внезапно приблизился вплотную, и Фарит, размахнувшись, что есть силы с криком ударил его тяжёлой пистолетной рукояткой – ощущение было таким, что он ударил по воздуху, силуэт вновь слегка всколыхнулся, но, по крайней мере, отлетел чуть в сторону. И тут же Фарит каким-то шестым чувством ощутил присутствие ещё одного позади себя, и в следующий миг призрак коснулся сзади его шеи холодным, как у медузы, прикосновением, и всё тело Фарита конвульсивно сжалось от невыразимого отвращения, и горло судорожно сократилось от на миг парализовавшего его рвотного спазама. “Господи, – подумал он, шарахнувшись вперёд, – эта тварь меня потрогала. ОНА МЕНЯ ПОТРОГАЛА, О, БОЖЕ!!!”, и тут же к нему вплотную приблизилось что-то туманное с другого боку, словно выплыв их глухой чёрной стены, вдоль которой они шли, и тут они с Лялькой достигли небольшого прямоугольника света, падающего из окна, и призрачный силуэт вновь исчез, словно растворился в свете.
– Нужно чуть быстрее! – задыхаясь словно после долгого продолжительного бега, сказала Лялька и первая стремительно рванулсь к следующему куску света сквозь темноту.
Они неслись в плотном удушливом мраке, облепляющем их, как гнилая чёрная болотная вода, и с той же самой скоростью рядом с ними полетело сразу несколько силуэтов со всех сторон, медленно и планомерно беря их в кольцо, вот расплывчатый, неуловимый белёсый абрис возник перед лицом Фарита и заглянул пустыми изменчивыми глазами ему словно в самую душу, и на миг приблизался к его лицу вплотную, словно склоняясь для поцелуя, и тут же мимо лица Фарита с рёвом пролетела пуля, вспарывая воздух с глухим, жёстким шелестом, и на миг обдав его лицо теплом, и лишь потом Фарит услышал оглушающий грохот выстрела, близкий и оглушающий, от которого у него на миг помутилось в голове, силуэт чуть исказился от удара пролетевшей сквозь него, как сквозь туман, пули, и незаметно погас, открывая проход, и тут же сзади вновь легли на шею Фарита холодные и как будто мокрые, как у утопленника, пальцы и с лёгкостью обхватили всю шею, сомкнувшись чуть ниже кадыка длинными параллельными полосами, как сразу несколько удавок, одновременно накинутых одна над другой – Фарит и Лялька достигли очередного островка света именно в этот миг, и обжигающе ледяные пальцы вдруг словно истончились и растворились, исчезнув, прямо на его шее, как оказавшийся на горячей сковородке лёд, Фариту даже показалось, что он услышал шипение и почувствовал забивший из-под плотно лёгших на его шею пальцев горячий пар.

– Хреново, – тяжело дыша и захлёбываясь вязким неподвижным ночным воздухом, пробормотала Лялька побелевшими губами, и тогда Фарит ощутил настоящий страх, безумный и душераздирающий, страх, от которого ему захотелось кричать и кричать, не останавливаясь, на одной ноте “ААААААААААААААААА!!!”, как он кричал прошлой ночью во сне. Уж если Лялька сказала “хреново”… Фарит стиснул зубы и усилием воли избавился от мгновенного паралича страха.
– Ничего, – стараясь дышать как можно ровнее и говорить как можно спокойнее и увереннее, произнёс он. – Ты же сама только что говорила – это всего лишь тварь. И если она не подчиняется нашим, земным, материальным законам, то она подчиняется своим потусторонним мистическим законам – видишь, на свету действовать не может, ей нужна темнота – каким-то законам она подчиняется, и то, что для нас эти законы непривычны, ничего не меняет – всё естественно и нормально, это как геометрия Лобачевского или физика Эйнштейна – на первый взгляд, невероятно, противоестественно и жутко, а потом понимаешь, что всё взаимообусловлено и полностью научно, просто принципы у науки уже другие, отличные от тех принципов, по которым когда-то создавались геометрия Евклида и физика Ньютона. – Фарит уже полностью совладал со своим голосом и говорил приятным уверенным баритоном, словно лектор, читающий лекцию в безопасности и тепле аудитории,, и этот простейший приём на Ляльку, как ни странно, подействовал – она вздохнула глубоко и с невыразимым облегчением, и дальше начала дышать мягче и ритмичнее.
– Ладно, – уже более спокойным тоном сказала она. – Ты меня убедил. Рванули? Правда, не совсем ясно, чем нам поможет то, что они живут по каким-то, пусть своим собственным, но законам, но всё равно – рванули.
И они вновь с разбегу окунулись в глухую чёрную темноту, словно в тугую и вязкую битумную смолу, сразу облепившую их тягучей клейкой массой, плотно сдавив руки и ноги, как могильная земля, и налипнув на глаза непрницаемой чёрной пленкой, настолько непроницаемой, что они словно ослепли, и, тяжело и медленно продавливаясь сквозь чёрную полужидкую плоть ночи, бежали, как в плотных повязках, в условиях абсолютной невидимости, спотыкаясь на камнях и неловко проваливаясь в выбоины, тут вдруг лёгкое свечение возникло справа от них, и Фарит какой-то сумасшедшей, противоестественной радостью обрадовался его появлению – теперь, по крайней мере, он удостоверился, что не ослеп от всего этого ужаса, он крикнул:

– Быстрее!!! – и, ухватив Ляльку за руку, что есть силы потащил её за собой, наваливаясь грудью и упрямо наклонённым вперёд лбом на бездонную черноту ночи перед ними, тут он всем телом почувствовал как тянет смертным ледяным холодом от приблизившегося к нему вплотную белого силуэта, и в следующий миг скользкие и влажные пальцы, словно отлитые из какого-то странного и жуткого, гибкого, как резина, льда, четырьмя стальными жгутами мгновенно обхватили его шею по всей окружности, как в прошлый раз, чуть ниже кадыка, и теперь уже без всяких проволочек, не церемонясь и не медля, тут же сдавили её с такой силой, что Фариту показалось, что у него треснули шейные позвонки, давление нижнего из пальцев пришлось в небольшую ямку под горлом спереди чуть выше и посредине ключиц, и от этого давления Фариту мучительно захотелось прокашляться, но он даже не смог выдавить из своего пережатого горла лёгкий сип, продолжая бежать с вывалившимся из открытого рта, как у повешенного, языком, стремительно синеющим лицом и выпученными глазами, всё так же таща за собой Ляльку сквозь словно ещё более загустевшую и уже начавшую стремительно заволакивать его мозг черноту и одновременно волоча за собой по воздуху легкий и неуловимо изменчивый призрачный силуэт – он вцепился свободной рукой в словно намертво прилипшие к его коже, как огромные длиннющие пиявки, пальцы и начал их разжимать, пытаясь ослабить их давление на горло и в отчаянии вглядываясь в страшно далёкий, словно посреди бесконечного космического пространства, совершенно недосягаемый конус света под следующим фонарём, но мёртвые пальцы даже не пошевелились в ответ на его усилия, продолжая всё так же равномерно беспощадно по всей окружности шеи сдавливать все кровеносные сосуды и дыхательные пути, и в ушах Фарита вначале словно где-то вдалеке возник тонкий тягучий звон, затем звон приблизился, усилился и огрубел, превратившись в оглушающий рёв словно в самой глубине его мозга, и вот уже первые холодные искорки запрыгали в его глазах, и уже через миг вся темнота перед ним запульсировала сверкающми огоньками, заслонив перед ним дорогу и далёкий освещенный кусочек пути впереди, и сквозь ужасающий рёв в голове он услышал, как словно где-то в страшном далеке отчаянно кричит что-то Лялька, и затем далёкие, еле слышные звуки выстрелов зазвучали где-то в недрах этой бездны, в которую он уплывал, и он необычайно отчётливо, даже более отчётливо, чем в обычных условиях, почувствовал свежий жаркий ветер он вновь пролетевших в микронах от него пуль, и он бросил отдирать от горла неподвижные пальцы и, собрав последние остатки сил, вытянул из-за пояса пистолет и, с трудом удержав в руке его неподъёмное свинцовое тело, кое-как поднял его вверх, одновременно поворачивая дулом назад над плечом за спину, чуть повернув выходное отверстие ствола вправо, чтобы не задеть Ляльку, которую всё так же упрямо и отчаянно продолжал тащить за собой левой рукой. Он выстрелил в смутно угадываемый им даже не боковым, а каким-то противоестественным задним зрением белёсый контур головы с неподвижными глазами, похожими на стеклянные неосвещённые окна, отражающие ночную луну, всего один раз, со страшным усилием сумев придавить спусковой крючок, и пистолет рявкнул возле его уха неожиданно громко и мощно, а не так заглушенно, как только что звучал лялькин пистолет на почти таком же расстоянии, и нечеловечески могучие пальцы на его горле вдруг обесплотились и как будто проскользнули прямо сквозь его шею и исчезли позади него в темноте.

Фарит, не останавливаясь в беге, вытащил непрерывно что-то кричащуюся и трясущуюся Ляльку за собой в ровный и геометрически почти правильный световой круг под фонарём, и они оба повалились на холодный и пыльный ночной асфальт, словно на прибрежный песок – чудом выплывшие из океана и спасшиеся после кораблекрушения. Лялька была с головы до ног покрыта липким слоем пота одинаковой повсюду толщины и от этого казалась обмазанной гелем, как выступающий на подмостках сцены культурист, а также немного смахивала на дорогую куклу, покрытую сплошным глянцевым слоем лака. Она истерически и непрерывно плакала, и её била крупная дрожь. Фарит осторожно потянул её к себе за руку, всем телом ощущая, как жёлтый электрический свет словно обнимает его нежным, почти женским, теплом, и Лялька порывисто дёрнулась к нему всем своим существом и, с безумной силой обняв за шею, очерченную по кругу четырьмя алыми, уже начавшими набухать устрашающей синевой, на глазах превращающейся в черноту, параллельными поперечными полосами, разрыдалась в плечо уже в голос, громко и истерически, словно встречая возлюбленого, чудом вернувшегося с фронта, обильно смачивая слезами куртку на плече, куртка и рубашка под её лицом мгновенно промокли до самого тела, начав холодить Фариту мокрой тканью кожу, и звук её рыданий гулким эхом разносился над холодной, утопающей в бесконечной кромешной мгле мостовой, затворная рама пистолета в её правой руке больно упиралась ему под ухо, было больно шее в отчаянно напряжённом кольце её рук, и Фарит с горьким юмором подумал, что этой ночью, несомненно, если его не придушат те прозрачные ночные твари непонятно отчего и зачем, то придушит сама Лялька от оччччень большой и светлой любви для того, чтобы ни у кого никогда уже не возникло в размерах её любви никаких сомнений.
– Ну-ну, – мягко сказал он и осторожно потянул её локти в разные стороны, разжимая тёплое плотное кольцо её рук. – Ну-ну, Лялька, ничего, прорвёмся, это всего лишь тварь.

Лялька ещё раз всхлипнула и, отлипнув от его плеча, запрокинула голову и посмотрела на него снизу вверх огромными, переполненными влагой глазами с заплаканного лица – она смотрела на него, не отрывясь и не мигая, несколько бесконечно долгих мгновений и затем вдруг порывисто дёрнулась к нему и прижалась поцелуем к его губам с такой неожиданной энергией и силой, что её зубы в приоткрывшемся перед поцелуем рту клацнули о его зубы, вызвав у Фарита небольшой звон в голове, он перевернул её вниз спиной, бережно удерживая за талию и не прекращая долгого, глубокого, мучительного поцелуя, и сдёрнул вниз молнию на ширинке её плотно обтягивающих шелковистых брюк одним движением с характерным резким шершавым звуком расстёгиваемой молнии, тоже эхом отдавшемся в глухой, плотным кольцом, словно кольцом врагов, окружающей их темноте, и когда он начал стягивать с неё брюки, сдирая с выворачиванием наизнанку, как колготки, Лялька завозилась под ним, всё так же непрерывно и с лёгким, чуть слышным стоном продолжая целовать бесконечным жадным поцелуем в рот и ёрзая из стороны в сторону бёдрами, чтобы брюкам было легче соскользнуть вниз, и когда Фарит наконец-то сдёрнул с нее брюки окончательно, с трудом содрав их прямо поверх зашнурованных форсистых осенних ботиночек, она чуть поморщилась, ложась голой задницей опять на асфальт и раздвигая перед ним сразу полусогнувшиеся в коленях словно сами по себе, словно зажившие какой-то своей собственной, независимой от неё жизнью бледные в ночном призрачном свете, стройные и чуть худоватые ноги с аккуратным, изысканным переходом голеней в бёдра, и когда её ноги полусогнулись в коленях, задние части её бёдер слегка приподнялись, отлипнув отт асфальта, и стало видно, что на её нежные обнажённые ягодицы налипли с асфальта уличные грязь и пыль.

Когда Фарит в неё вошёл, сразу целиком на всю длину члена, одним жёстким, глубоким движением, раздвинув головкой охотно и податливо раскрывшиеся лепестки половых губ и погрузившись в раскалённый, переполненный влагой возбуждения канал влагалища до самой мошонки, Лялька чуть слышно полузастонала, полувзвизгнула совершенно по-кошачьи и изогнулась в его руках всем телом вверх, изгибая позвоночник и запрокидывая голову, и тут же резко и сильно повела тазом полукругом сверху вперёд-вниз, при этом нажимая ощутимо твёрдым и напряжённым небольшим клитором на верхнюю часть его члена с такой силой, что Фарит поморщился от стальной упругой боли в согнувшимся вверх, к животу, почти ломаясь, стволе пениса, и её острые, тяжело набрякшие соски проступили от этого движения сквозь тонкую блузочную ткань, отбрасывая в неярком свете ночного фонаря на небольшие холмики молодых грудей короткие и скошенные чуть вбок, слегка вытянутые конусообразные тени, и Фарит мягко накрыл их руками, удерживая собственный корпус в приподнятом положении, чтобы проникновение внутрь было как можно более глубоким, и начал двигаться жёстко, ритмично и тяжело, он всаживал и всаживал глубоко в неё свой член с упрямым яростным напором, словно ощущая на себе взгляды всех тварей ада, собравшихся вокруг волчьим кольцом в скрывающей их мгле, и двигясь из-за этого всё злей и энергичней, и Лялька чуть постанывала при каждом его движении внутрь её, с жадностью и неожиданной силой отвечая на его движения своими, всё по той же полукруглой амплитуде растирая клитор о его член, и, не закрывая глаз, смотрела затуманенным взором снизу вверх ему в лицо, не отрываясь, с такой безумной нежностью, страстью и любовью, что Фарита на миг обуял отчаянный, рвущий сердце страх, что он не сможет довести её сегодня ночью до цели и она погибнет от ледяных скользких рук этих мерзких, собравшихся вокруг уродок в окружающим их вязком и словно урчащим, как чрево громадного злобного зверя, мраке, тут его чресла словно взорвались мощным и пенящимся, даже словно зашипевшим, извергаясь, потоком, и какие-то глубоко расположенные желёзы – настолько глубоко, что невозможно было определить их местонахождение, где-то под промежностью ближе к нижнему своду ягодиц – заныли сладко, тягуче и тяжело, заставив его тоже полувскрикнуть-полузастонать от боли и наслаждения, Фарит на миг замер, мелко сотрясаясь на Ляльке всем страшно напряжённым телом, изогнувшись назад и полузакрытыми глазами глядя в слепящий свет фонаря над самой головой, затем напряжение в теле усилилось ещё, и затем вдруг его тело словно рухнуло с огромной высоты в перехватывающую дыхание бездну сладкой слабости и облегчения, и от этого падения Фарит вновь коротко вскрикнул, и его тут же прошиб по всему телу мелкий, остужающий разгорячённое тело пот, и Фарит медленно опустился на Ляльку уже всей грудью, продолжая затухающе и конвульсивно дёргать бёдрами, входя и входя в неё всё таким же каменно твёрдым, всё почему-то не размягчающимся членом вновь и вновь. Наконец, он замер и устало лежал какое-то время на Ляльке, навалившись на неё мягкой и безвольной расслабленной грудой, и Лялька молчала под ним и не шевелилась, словно боясь его потревожить, как боятся потревожить спящих детей, и тихонько и безмолвно дышала ему тёплым воздухом в грудь, слегка приоткрыв нежные, почти детские, губки и иногда моргая веками и царапая при этом ресницами его обнажённую и доступную её ласке в проёмах распахнутых куртки и рубашки грудь, и лишь слегка поглаживала его бёдра, аккуратно и осторожно снимая с них всей длиной прижимаемых к коже боком указательных пальчиков мелкий, снова и снова выступающий, хотя всё меньше и меньше, пот и тут же вытирая эти пальчики о свисающие с её тела в пыль полы собственной блузки, которая слегка холодила Фариту грудь и живот.
Фарит с трудом и тяжело пошевелился и приподнял верхню часть своего тела, отлипнув от неё, и Лялька тут же вытянула губки трубочкой и начала осторожно и нежно дуть ему на рагорячённую грудь, и Фарит едва вновь не застонал от того удовольствия, которое доставляло ему прикосновение к потной коже её шелковистого дуновения, и теперь они некоторое время сохраняли неподвижность в такой позе. Наконец, Фарит вздохнул и снова склонился вниз, прижавшись губами к её уху.
– Нам пора, – мягко сказал он и чуть потеребил мочку уха кончиком языка. От этого прикосновения Лялька вновь глубоко, со всхлипом, вздохнула и чуть коснулась летучим поцелуем его щеки, и Фарит подивился шершавой сухости её губ, сухости, какая бывает лишь после минут настоящей, обессиливающей страсти.
– Может, здесь переждём? – устало спросила она. – Дождёмся утра, и они сами уберутся… куда-нибудь.

Фарит с грустью покачал головой.
– Тогда они назавтра придут к нам снова, и нам снова придётся пробиваться к свету сквозь тьму, вновь начав с нулевой точки, не говоря уж о том, что ангел нас предупредил о чём-то надвигающемся, так что назавтра эти медузы могут стать сильней, или их может стать больше, или они смогут действовать уже и на свету. Нет, Лялька, мы, по всем признакам, должны сегодня решить проблему в полном объёме, целиком, раз и навсегда, так, чтобы они больше никогда не появились – ни у нас, ни где-либо еще. Кстати, что это за подруга, к которой мы так яростно и упорно бежим сломя голову и рискуя жизнью?
– Это Рая, – объяснила Лялька и мягко упёрлась руками ему в грудь, вынуждая начать вставать. – Она ведунья. Она тоже предупреждала, что что-то назревает, и просила, чтобы я обо всех странностях сразу информировала её. Мне кажется, сейчас самое время выполнить её просьбу, если мы, конечно, до неё дойдём.
“Дойдём”, – хотел заверить её Фарит, но почему-то промолчал, вдруг почувствовав, что после того, что между ними произошло, он уже не имеет морального права говорить ей ложь, пусть даже это ложь во спасение, прощаемая даже Богом, или, вообще, любую вещь, в которой он не уверен. А в том, что они пройдут сквозь мглу и доберутся до Раи у него уверенности не было… не было, и всё.
И вот они вновь встали, держась за руки, перед чёрной полукруглой стеной темноты, плотно нависающей над столбом света, отбрасываемого на асфальт ночным фонарём, и Фарит, заглянув в эту чёрную бездну, содрогнулся от ужаса, вдруг впервые осознав, что их ожидает наиболее длинный и страшный за всю ночь рывок сквозь густую тяжёлую мглу, за бесконечной чернотой которой, в непостижимом далеке, словно на дне жуткого, глубокого, засасывющего, как болотная трясина, колодца, еле-еле мерцала искорка следующего фонаря, то проявляясь в глухом мраке, то на несколько мгновений исчезая, словно заслонённая подвижными клубящимися сгустками тьмы, как огромными, могучими и при этом совершенно беззвучными извивами чёрного ночного урагана. Они несколько мгновений молчали и смотрели сквозь эту подвижную, шевелящуюся, словно дышащую, похоже на громадного зверя, тьму, напрягая глаза и щуря веки, стараясь отчётливей разглядеть каплю света, к которой им сейчас любой ценой нужно было пройти через мрак.
– Боже!!! – севшим шёпотом произнесла Лялька, и её узкая ладонь затрепетала и вспотела у Фарита в руке.
– Не оглядывайся назад, – негромко посоветовал ей Фарит. – Не надо оглядываться назад, как не надо, когда находишься в горах на отвесной стене, смотреть вниз. Смотри на цель и при беге делай вдох на каждых трёх шагах и выдох на четвёртом шаге, и не вздумай от страха или напряжения останавливать дыхание – это самообман, он не придаст тебе силы, как тебе будет казаться. И береги патроны. Ты перезарядила?
– Да, – уже более спокойно ответила Лялька, и Фарит обрадовался, что её голос утратил свою испуганную осиплость и зазвучал молодо и объёмно, как всегда.

– Отлично, – одобрил он. – Я тоже перезарядил. Это наше единственное средство относительно эффективного сопротивления – кажется, удар пули с близкого расстояния каким-то образом на некоторое время дестабилизирует эти… хммм… скажем, субстанции. Драться с ними другими средствами у нас пока не получается, так что делаем ставку на стволы и стараемся распределять между собой выстрелы таким образом, чтобы, когда кто-то из нас перезаряжает, другой имел полную, или почти полную, обойму и мог прикрыть огнём процесс перезарядки. Ну, вперёд, Лялька, я тебя люблю.
– Я знаю, – теперь уже совершенно спокойно ответила Лялька и покрепче сжала его ладонь.
Они сорвались с места одновременным синхронным движением, словно атакующие лайки, и кинулись во мглу, как будто прыгнули в чёрную стоячую зимнюю воду с высоты, воду, которая мгновенно обняла их тугим смертоносным объятьем и проникла ледяным парализующим холодом до самых их сердец, и с этим страшным холодом в каждой клеточке их тел они окунувшись в этот проклятый бесконечный мрак и побежали что было сил сквозь его непроницаемость и удушливую плотность, вразнобой стуча подошвами по асфальту, совершенно невидимому у них в ногах, со всё тем же, что и в прошлый раз, немедленно возникшим ощущением, что темнота уплотнилась и загустела на их пути, словно месиво гниющей колдовской похлёбки, и они бежали, страшно медленно, как в жутком кошмарном сне, когда отчаянно стараешься бежать и при этом не можешь продавиться телом сквозь облепляющий тебя воздух, как сквозь вот это тягучее смолистое месиво, в котором они бежали и бежали теперь уже не во сне, а наяву, наклоняясь телами вперёд и продавливая её черную, как у битума, плоть со страшным напряжением в сухожилиях и мышцах, с отчаянным упорством и решимостью глядя только вперёд, и с усилием, вызывающим резь в глазах, ловя в бездонном мраке крохотную, ускользающую, то тонущую во мгле, то снова проступающую искру света впереди.
То, что им не добежать, они оба поняли одновременно, когда блудливые изгибистые силуэты возникли вокруг них разом со всех сторон, едва только они преодолели десяток метров тьмы, оставив позади, в безнадёжном далеке, покинутый ими и освещённый грустным и тёплым одиноким лучом света островок их первой любви, призраки возникли именно так – сразу и везде, окружив их плотным непреодолимым кольцом вольчьей стаи, и они некоторое время плыли рядом с ними над самой землёй, слегка колышась и покачиваясь в темноте, словно в невидимых чёрных волнах, и потом они сразу и отовсюду бросились на Фарита с Лялькой, перед броском с резкой и жёсткой стремительностью внезапно рванувшихся сквозь плоть воды акул извивающе взмахнув телами от конусообразно сходящихся нижних конечностей до круглых, как теперь было отчётливо видно, прозрачных голов со словно пустыми впадинами глаз, и Фарит яростно закричал:
– К стене!!!

И что есть силы толкнул к стене Ляльку, прикрывая её своей спиной, и тут же в упор выстрелил в возникший прямо перед ним невыразительный мёртвый лик, сквозь который отчётливо просвечивала глухая чернота ночи позади, и лик, как обычно, чуть всколыхнулся, словно отражение в воде под брошенным камнем, прежде чем растаять в темноте, и тут же чьи-то холодные и мокрые лягушечьи пальцы стиснули запястье фаритовой руки, сжимающей пистолет, с такой силой, что в нём захрустели суставы, и тупая, и при этом совершенно невыносимая боль залила его руку до самого плеча, Фарит захрипел от боли и ухватил пистолет за ствол другой рукой – он каким-то неожиданным для самого себя изысканно-жонглёрским движением крутанул его в руке и, как фокусник или киношный ковбой-супермен, ухватил за рукоять, и тут же, не задерживаясь, выстрелил вбок, удерживая ствол на уровне своего живота параллельно телу, и чужие, страшные своей ледяной плотской силой пальцы сползли с его запястья, словно потерявшие равновесие длинные дождевые черви, и Фарит тут же выстрелил снова в ещё один слишком близко от них замаячивший беловатый изменчивый силуэт за мгновение до того, как ещё чья-то ледяная рука ухватила его теперь уже за это запястье, и прежде чем Фарит успел перехватить пистолет опять правой рукой, ещё одна тугая холодная ладонь ухватила его за запястье справа, и они тут же рванули его в разные стороны, словно стремясь разорвать пополам, и у Фарита оглушающе затрещали плечевые связки, и он что есть силы напряг пальцы на левой руке, пытаясь удержать и не выронить от ослепляющей боли оружие, и тут же перед ним возник ещё один плавающий во мраке силуэт и сноровисто ухватил его за горло, и мгновенно его сдавил, почти прожав шейную плоть до самых костей, и тогда из-за плеча Фарита, сзади, во всю длину высунулась тонкая рука Ляльки с зажатым в ней пистолетом, и Лялька буквально погрузила пистолетный ствол в податливое неясное лицо, прежде чем нажать на курок, и жёлто-белое плямя выстрела взорвалось внутри этой бесплотной головы, разметав её туманную белёсую субстанцию в клочья белого исчезающего пара, и на сей раз оставшееся без головы туловище призрака не растворилось во мраке, как обычно, а мягко и раскачиваясь в воздухе маятником туда-сюда, как падающий осенний лист, спланировало на землю и тут, наконец, исчезло, словно впитавшись туманом в тёмный асфальт, Лялька немедленно навалилась Фариту на плечо, выводя свой правый локоть у него под подбородком в левую сторону, словно обняв при этом за шею, и затвор лязгнул под его лицом почему-то прежде выстрела, и в следующий миг огонь с грохотом полыхнул возле самого его подбородка, и Фарит едва не захлебнулся вылетевшим из выходного отверстия пистолетного ствола удушающим потоком отработанных пороховых газов, однако левая рука после этого выстрела у него вновь оказалась свободной, и он тем же движением, что и в прошлый раз, просунул руку вправо вдоль живота параллельно телу и тоже нажал на спуск, и тут пистолет Ляльки громыхнул вновь, уже направленный наискось куда-то в цель чуть поодаль за мгновение до того, как липкие и влажно-холодные, словно резиновые перчатки, наполненные льдом, пальцы растворились и на его правом запястье, теперь обе руки у него были свободны, и он успел порадоваться этому факту, когда смутный силуэт метнулся к нему сквозь темноту, как сквозь чёрную воду, и мгновенно облепил его спереди с головы до ног, покрыв сплошным тугим слоем вещества, похожего на резину или гибкий пластик, всего, с головы до ног, включая лицо со всеми его дыхательными отверстиями, и это вещество пузырями втянулось ему в рот и нос, не давая дышать, когда Фарит попытался сделать вдох, и Фарит замер с остановившимся дыханием и наугад выстрелил в ещё один замаячивший перед ним призрачный силуэт, с трудом различимый сквозь залепившую ещё и глаза тонкую мутноватую плёнку, он яростно стиснул зубами втянувшийся при попытке вдохнуть в ротовую полость пузырь вещества, пытаясь его прокусить, и пальцами свободной от оружия руки вцепился в слой, покрывающий его лицо, упругое вещество податливо вытягивалось, проминалось, изгибалось и чуть слышно скрипело под его зубами и пальцами, растягивалось и деформировалось, но оставалось всё таким же сплошным и непроницаемым для воздуха, и снова, уже не в первый раз за сегодняшнюю ночь, ровный и размеренный рёв удушья возник в его ушах, сначала тихо, как будто слышимый откуда-то издалека, затем всё более усиливающийся, словно приближаясь, и когда рёв стал непереносимым для его мозга, Фарит попытался закричать вслух что-то злое и безнадёжное, но ни один звук не вырвался из его залепленного этим странным живым скотчем рта, и от этого усилия и нехватки кислорода у него в глазах вновь запрыгали бело-красные искры, предвещая беспамятство и мучительную позорную смерть, он услышал, как Лялька тоже что кричит, и сквозь ставшую ватной ревущую тишину в ушах до его донеслись глухо, как из-под одеяла или внушительной толщи воды, выстрелы, и он даже разглядел вспышки этих выстрелов сквозь всё больше заволакивающий его мозг красный туман, и почувствовал немеющей кожей лица, как тонкие пальцы Ляльки тоже вцепились в мерзость на распахнутом рту, пытаясь её разорвать, и потом Лялька очень быстро оставила бесплодные попытки и снова выстрелила куда-то возле них и затем с гулким звуком удара об асфальт бросила пистолет, и приникла губами к его уху что-то безумно крича, и Фарит уже начал падать, проваливаясь, в бездонную липкую мглу, когда ему удалось расслышать её тонкий далёкий крик:
– ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ!!! – в отчаянии и со слезами в голосе кричала Лялька и, не останавливаясь трясла его за плечи, ухватив их сзади, из-за его спины, откуда так и не вылезла до сих пор, – ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ: “ЛЯ…”, и Фарит из последних сил конвульсивно напряг горло и альвеолы и беззвучно, неслышно для внешнего мира, произнёс “ля” в глубине самого себя.
– ИЛЛЯХА!!! – продолжала Лялька еле слышным голосом орать ему прямо в мозг сквозь гул и темноту, и Фарит, уже умирая, послушно повторил “илляха”, а дальше он уже вспомнил продолжение и вместе с Лялькой, в унисон с её орущим беззвучным голосом, сказал “ил-алла”, не дожидаясь напоминаний. Продолжение молитвы и, вообще, что там дальше, он опять забыл и вдруг почувствовал, что ему, как Вертинскому, мучительно хочется спать, но тут крик Ляльки неожиданно пропорол мрак и удушье длинной острой молнией и стал режущим и разрывающим его мозг:
– МУХАММЕД-МММ-РАСУЛЬ-УЛЛА, ПОВТОРЯЙ, КРЕТИН!!! – продолжала она орать, не останавливаясь, и Фарит повторил про себя “Мухаммед-ммм-расуль-Улла” просто, чтобы от неё отвязаться, но тут же на него навалилось продолжение молитвы, и Фариту пришлось собрать остатки сил и сознания для того, чтобы повторить вслед за Лялькой теперь уже в полный, такой же душераздирающий, как у неё, голос – голос, который никто, кроме него, не услышал:
– УГУЗИВЕЛЛА-ХИИИ-ШАЙТАН-ИИИ-РАЖИМ!!! – при последних фонемах упругая гибкая плоть чужого тела проникла ему в самую глубину ротовой полости и разом закупорила всё горло, отчего Фарит поперхнулся и закашлялся бы, если бы смог, и ему захотелось блевать, как если бы он сунул в рот два пальца и коснулся ими своего горла, и теперь ему пришлось повторить вслед за Лялькой оставшиеся слова молитвы, старясь даже не шевелить артикуляционными органами:
– БИСМИЛЛА-ХИИИ-РАХИМ!!! – он уцепился за стену позади него свободной от оружия рукой и начал сползать по ней вниз, из последних сил не позволяя себе хрипеть и принимать жалкий вид, и, уже будучи мёртвым, он услышал свой далёкий голос в отстранении и бездне, затянувший финальное “ОООМИН”, и затем слова “АЛЛЛАХ АКБАР!!!” он уже заорал так, что Лялька бы была поражена, если бы она когда-либо узнала, как он их заорал, и тут же, едва только он проорал заключительные слова молитвы, руки Ляльки вдруг исчезли с его плеч, и вся она вдруг словно отстранилась от него куда-то в бездну, и Фарит услышал в глубине тугого, поглотившего его мрака чей-то новый и совсем ему не знакомый женский голос – голос зазвучал словно в самом его сердце и был мягок и нежен, когда произнёс:
– Зажмурься. Береги глаза.

И Фарит с громадным облегчением наконец-т смог закрыть глаза и поспать, и отдохнуть пару миллонов лет от страшной, убивающей его боли в горле и груди, боли, разрывающей его пополам, словно драконьи пальцы, и едва он только уснул лишь на крохотный миг, белое жаркое пламя, вспыхнувшее на нём, как на конфорке газовой плиты, обняло его тёплым облегчающим объятьем, и Фарит почувствовал себя совсем хорошо, но тут холодный и словно игольчатый – жутко, страшно, смертоносно игольчатый – прокалывающий его сотнями драконьих когтей насквозь – ночной воздух вдруг ворвался в его отравленную грудь, и тогда Фарит закричал наконец-то в голос и неожиданно для себя зарыдал было, заливаясь слезами, затекающими ему в до сих пор распахнутый рот и по вкусу напоминающими кровь, но тут тяжёлый тугой ком в его нутре вдруг словно лопнул, распространив по всем его внутренностям нестерпимое зловоние трупа, и Фарита вырвало с такой силой, что мозг в его голове словно взорвался и ещё более зловонными нечистотами потёк из его ушей.
– Мля-а-а-а, – стоя на коленях, очень тихо сказал он мокрым ртом со свисающими из него вниз длинными тягучими каплями какой-то слизи, и опёрся дрожащими руками об асфальт с двух сторон от образовавшейся прямо под его склонённым лицом лужи блевотины, и несмотря на только что пережитый ужас смерти, Фарит с обычной иронией подумал, что, будь у него космы, как той долбанной ливерпульской четвёрки с честным, объективным и самокритичным названием “Тараканы” (именно так, как Фарит точно знал, переводится на русский язык слово “beatles”), они, эти, космы, сейчас бы плескались в этой луже блевотины, как в тёплой вонючей ванне, полезной от ревматизмов и отложения солей.
– Ничего, ничего, – всё так же мягко и нежно произнёс на сей раз не в голове, а рядом с ним всё тот же незнакомый женский голос, – сейчас оклемается. Нормальная реакция – организм попросту старается избавиться от всего, что мешает ему сосредоточиться на том, чтобы выжить в данный момент.
Фарит, мелко дрожа локтями рук, упёртых в мостовую и с трудом удерживающих вес верхней половины его тела, кое-как, затратив на это массу сил, поднял на голос ошалелый полубезумный взгляд.
У девушки был в руке меч, который сверкал посреди этой долбанной бесконечной ночи, как молния, раскалывающя плоть чёрных бесконечных туч. Лицо девушки было продолговатым и нежным и при всей этой продолговатости почему-то казалось чуть округлым и добрым в степени, граничащей наивностью, и Фарит сразу подумал “лохушка деревенская” за мгновение до того, как взглянул ей в пронзительные и даже вроде как бы синие, как у капитана Блада, глаза, и под этим пронзительным, словно проникающим в самую его душу взором он вдруг почувствовал полным кретином самого себя.
– А вот и Рая, – хриплым дрожащим голосом представила её Фариту Лялька и тяжело опустилась на асфальт рядом с ним, соскальзывая и скрипя свободной ладонью (в другой руке она по-прежнему цепко сжимала пистолет) по стене.
– И не только я, – добродушным тоном, никак не вяжущимся с грозным полыхающим клинком в её руке, согласилась Рая, и Фарит лишь сейчас вдруг заметил ещё четыре тени в окружающем их мраке – но теперь это были не те ублюдочные бесплотные беловато-прозрачные тени с руками, напоминающими резиновые перчатки, и телами, напоминающими пластиково-резиновые мешки, а нормальные человеческие силуэты, просто не очень хорошо различимые в густой тяжёлой мгле, – они стояли вокруг них равнобедренным четырёхугольником, и у всех у них тоже были в руках мечи, словно короткие сверкающие лучи полуденного солнца, и кроме того у каждого из силуэтов, как разглядел Фарит, присмотревшись, словно у заправского карибского флибустьера, торчала из-за пояса изогнутая пистолетная или револьверная рукоять. Они стояли вокруг них спинами друг к другу и внимательно вглядывались в наконец-то опустевшую темноту вокруг, и по спокойной настороженности их поз Фарит понял, что они держат круговую оборону, готовые в любой миг отразить нападение любого неведомого врага, будь он призрачным, как туман, или перевитым могучими бычьими мышцами, как минотавр, и от внезапного мучительного ощущения счастья единения с друзьями и соратниками и ощущения безопасности, испытанных им впервые в жизни, Фариту неожиданно захотелось по-детски непосредственно и радостно заплакать, но он не успел пролить хотя бы слезинку, потому что самый настоящий, живой ребёнок – маленькая девочка, которой оказался один из четырёх охранявших их по кругу силуэтов, вдруг как-то странно, боком повернулась к нему, словно заворожённо и отстранённо глядя куда угодно, но только не на него, и начала аккуратно и осторожно, по всей вероятности, не видя его особо отчётливо из такой странной позиции, протягивать ему руку, сжатую в крохотный худенький кулачок.
– Фарит-агай, в следующий раз стреляйте этим, – сказала она и ощупью нашла его руку, которую Фарит очень торопливо оттёр об штаны от блевотины, прежде чем принять из детской ладошки горсточку тёплых от её руки патронов с пулями странного и живого цвета – цвета молодого серебра, – пулями, вдруг еле заметно засветившимися в темноте нежным глубоким огнём.
– Красивый цвет, – с трудом преодолев мучительную боль в горле, незнакомым, чужим голосом сказал Фарит свои первые после возвращения с того света слова, – такой… серебристый.
- Не серебристый, а серебряный, – поправила его девочка раассудительным тоном, всё так же стоя к нему боком и всё таким же, словно остановившимся взором механический куклы глядя как будто прямо перед собой, – Это и есть се…
Она вдруг быстро и резко дёрнулась вправо, мгновенно ухватив и второй рукой свой небольшой детский меч с довольно длинной для ребёнка двуручной рукоятью, и Фарит вдруг понял, что означают её странная, бочком и сутулясь, поза и её словно направленный внутрь самой себя неподвижный взгляд – девочка попросту ни на секунду не выпускала из-под контроля вверенный ей участок кругового фронта и, не поворачиваясь и стоя боком, чтобы не оказаться спиной к внешнему враждебному миру чёрной ночи, смотрела вовсе не внутрь себя, как ему показалось, а как раз наоборот, во все стороны во все глаза, чтобы не пропустить возможное нападение за тот краткий миг, когда она передает Фариту новые патроны со странными беловатыми пулями, оказавшимися как будто непривычно тёплыми даже не из-за девочкиной руки, а сами по себе, и к тому же какими-то мягковатыми, словно ещё не остывшими после литья и извлечения из форм.
Девочка медленно опустила меч и слегка расслабилась.

– Показалось, – неуверенно сказала она.
Фарит сразу напрягся.
– Что показалось? – неожиданно совершенно нормальным, своим обычным голосом, сразу забыв о боли в горле и лёгких, резко спросил он.
Девочка сделал вялый жест рукой, для чего ей пришлось отпустить этой рукой рукоять и продолжать держать меч в другой.
– Тааак, – равнодушно протянула она, – туманчик с глазками.
- Всё понятно, – честно ответил Фарит и повернулся к остальным. – Началось, – коротко сказал он. – Нам пора. Уходим…
И Лялька тут же, как подброшенная пружиной, вскочила на ноги.
– Быстрее, – безумным хриплым голосом сказала она. – Вы ещё не знаете, что это такое.
Все тут же, разом, ни о чём не спрашивая, двинулись по тёмной улице дальше, грамотно удерживая круговую оборону и щетинясь в разные стороны острыми лучами клинков.
Фарит, не останавливая движения, чуть приблизился к Рае, глядя глазами в разные стороны по примеру Альбины, и спросил, не отвлекаясь от окружающего мира ни на миг:
– Как вы нас нашли?
– Мы услышали молитву, – совершенно серьёзно, без малейшей тени иронии ответила Рая. – Такое иногда случается, если молитва идёт из глубины души. И, причём, мы её услышали все сразу с довольно большого расстояния. Каждый из нас услышал вашу молитву сердцем, и мы сбежались сюда одновременно из самых разных мест. Только Эля была с дочерью, с Альбиной, а все остальные были в разных местах.
После этого Фарит некоторое время шёл неподалёку от неё молча, удерживая корпус спиной к центру образовавшегося из них всех круга и боком переступая ногами, то перекрещивая, то не перекрещивая их, словно танцевал венский вальс и аргентинское танго одновременно.
– А как вы сняли с меня эту штуку? – наконец, спросил он.
– Вот этим, – показала ему Рая свой меч, видимо, полагая, что он его до сих пор не разглядел. Освящённый в мечети, покрытый слоем серебра клинок с молитвами из Корана по всей длине, написанными арабской вязью. Я просто коснулась той штуки на тебе самым кончиком, и она сгорела одной вспышкой, как очень длинная струя кишечного газа. Кстати, если сегодня выживем и победим, завтра у тебя будет такой же. Нас теперь семеро, считая тебя и Ляльку, святой кружок ведунов – теперь мы сможем выяснить, что, вообще, происходит, и что-нибудь предпринять, чтобы это остановилось.
Фарит опять некоторое время помолчал, проникновенно размышляя и многотрудно, как греческий философ, морща лоб.
– А кишечные газы именно так вспыхивают? – задал он очередной вопрос с самым любознательным выражением лица.
Рая фыркнула, но сдержалась и не засмеялась в голос.
– Я серьёзно спрашиваю, – преданно и убедительно заверил её Фарит. – Я просто никогда не видел, как вспыхивают кишечные газы, и вот, хотел бы проконсультироваться у более опытного человека.
Лицо Раи надулось и побагровело от еле сдерживаемого смеха.
– Хватит, а, кретин, – наконец, не выдержала и взмолилась она, перемежая речь прорывами хохота. – Я же сейчас, блин, лопну.
Всё ведуны, улыбаясь, повернули головы к ним всего на одно мгновение, и именно в это мгновение длинная и прозрачная, сужающаяся к ногам, словно рыбьим хвостом, как у русалки, тень упала сверху на мужчину средних лет, шедшего всю дорогу впереди, и он вмиг оказался туго спеленатым в полупрозрачный кокон, сквозь который теперь еле просвечивал формами своего тела, и Фарит, весь во власти секундной замороженности ужаса, смотрел в его с трудом различимое сквозь тонкий слой тумана, как сквозь тонкий полиэтилен, лицо с вытаращенными глазами и отчаянно и широко раскрытым в безуспешной попытке вдохнуть ртом, мужчина был весь совершенно неподвижен, и лишь возле правого бока дёргалась, словно пульсирующая жилка, притиснутая к бедру рука с мечом, пытаясь вырваться и поднять клинок, и Фарит подумал, что, он, наверное, так весь неподвижен потому, что все силы бросил на эту отчаянную, безумную и безнадёжную попытку восполльзоваться оружием в своей руке, впрочем, Фарит думал на эту отвлечённую тему не больше миллимгновения, потому что он уже бежал к нему через середину бесконечного круга, вдруг ставшего громадным, как какое-то дурацкое круглое футбольное поле, и, ещё не успев до него добежать, он уже протянул обе руки, успев сунуть пистолет за пояс, и вцепился пальцами в эту туманную, налипшую на его нового товарища мерзость что было сил, пытаясь её разорвать, и отсюда, уже с предельно близкого расстояния он случайно заглянул сквозь туманную плёнку в его наполненные мукой и болью, распахнутые, всё более наливающиеся кровью глаза, и теперь Фарит испытал настоящий, рвущий всю грудь ужас, тот особенный ужас от мысли, что ему не удастся спасти человека, умирающего здесь и сейчас, прямо в данный момент у него на руках, и он потянул податливую, словно тонкая резина, и при этом совершенно не рвущуюся живую плёнку в разные стороны из всех сил, собрав её маленькими морщинистыми горсточками над самым мучительно распахнутым человеческим ртом, и что есть силы опять закричал в голос, как предыдущей ночью во сне:
– АААААААААААААААААААААА!!!
На какой-то миг ему показалось, что упругая, сокращающаяся жадной плотью субстанция начала поддаваться его усилиям, но Фарит тут же понял, что она попросту растянулась ещё чуть-чуть, так и не разойдясь ни единой прорехой или щёлочкой, и ещё он понял, что эту мерзость ему не порвать, и ни одному человеку в мире с его жалкими человеческими силёнками никогда не разорвать эту тварь, созданную всей силой и злобой ада и дьявола, и он с невыносимой тоской вновь заглянул в умирающие, начавшие закатываться глаза, облепленные плёнкой, словно покрытые тонким мутноватым слоем воды, и заставил себя смотреть в эти глаза, не отрываясь, не желая оставлять человека одного в последний миг его жизни в Божьем мире, но тут кто-то закричал рядом с ним безумным голосом:
– ЗАЖМУРЬСЯ!!! БЕРЕГИ ГЛАЗА!!!
И спеленатый в тугой полупрозрачный кокон мужчина послушно закрыл глаза за мгновение до того, как стремительной искрой мелькнуло и коснулось тонкой плёнки на его теле острие меча, и облепившая его белёсая тень вспыхнула вся одновременно короткой вспышкой по всей плоскости, словно растёкшийся по нему мерзкий липучий газ, и мужчина вдохнул в себя воздух с хрипом и такой силой, что стало слышно, как затрещали связки и хрящи в грудных костях, при вдохе он застонал еле слышно, но всё-таки в голос, и Фарит сразу узнал этот стон, с которым он тоже совсем недавно сделал свой первый после почти что смерти вдох, тоже мучительной спазматической болью прокатившийся по его дыхательным путям – тут мужчина выдохнул с брызнувшей из его рта розовой пенящейся слюной, повисшей у него на подбородке длинными тягучими каплями, и тут же снова сделал глубокий мучительный вдох и на миг задержал его внутри себя, и с таким остановленным дыханием, с грудью, раздавшейся вширь от этого вдоха, с мокрым подбородком от крови и розовой слюны, свисающей с нижней губы и подбородка вниз и качающейся длинными, блестящими паутинообразными нитками с утолщениями на концах, он внезапно резко и быстро выпрямил руку с мечом перед собой так, что смертоносные, сверкающие, словно светясь изнутри, даже в окружающей их темноте лезвия молниями проскользили в волоске от шеи Фарита, и тут же жарко и радостно полыхнул за его спиной бесшумный всплеск пламени – бесшумный и мгновенный, исчезнувший, утратив пищу для жизни, в тот же миг, оставив после себя странный и непривычный запах горелого газа и дымящиеся опалённые волосы у Фарита на затылке.
Мужчина медленно и уже более спокойно выдохнул и произнёс:
– Не добежим. Надо драться.

И немедленно, словно услышав, на него метнулся сверху ещё один силуэт узкой щучьей тенью, какие иногда мелькают в глубине мрачных лесных озёр – на сей раз мужчина вдруг поддался приступу ярости и ударил её мечом с разворота, вложив в этот рубящий удар всю силу и резко хакнув, будто колол дрова, и полыхающий пламенем клинок пролетел сквозь прозрачную тень, как сквозь воздух, мгновенно превратив её в белый огненный шар, и мужчина покачнулся и едва не упал, на миг потеряв от собственного яростного удара равновесие.
– Спокойнее, Рафик, – невозмутимо протянула девушка с громадным револьвером в одной руке и таким же длинным двуручным мечом, как и у других, в другой, она была в возрасте Раи, но с более холодным фанатичным лицом, пониже её ростом и при этом более подобранная и словно вся натянутая, как струна, готовая сорваться с деки в любой миг и дёрнуться рваным концом в сторону по немыслимой амплитуде, рассекая кожу и прорубая артерии и вены, она действительно вдруг дёрнулась вбок, словно сорвавшаяся струна, и клинок её меч

мелькнул в густом чёрном воздухе с такой скоростью, что на миг показалось, будто он размазался в слошную полукруглую сверкающую плоскость, плоскость стремительную и лёгкую, и словно разбрасывающую по сторонам короткие острые лезвия-лучи, отчего была похожа на видимую половину бешено вращающейся циркулярной пилы, и эта плоскость тоже вдруг закончилась вспышкой беззвучного белого пламени, и тут же девушка резко передёрнула клинком чуть левей, и бледные лица всё ещё стоящих правильным кругом ведунов осветились мгновенной белой вспышкой опять.
Рая перехватила поудобней рукоять собственного меча и неуверенно сказала:
– Может, всё-таки пробьём… ЗЕЛЛА!!!
И не дожидаясь ответа или какой-либо иной реакции, она сделала прямо колющий выпад в почти абсолютно не видную и передвигающуюся с совершенно неподвижным телом, как подплывающий к жертве крокодил, прозрачную, на сей раз тёмную, почти чёрную, почти полностью сливающуюся с окружающей темнотой тень, уже наполовину обнявшую Зеллу сзади, как чёрный непроницаемый плащ, и тень мгновенно стала белой, на миг осветив глухую улицу плоским и широким недолгим огнем.
– Они мимикрируют! – с испугом закричала Рая. – Они мимикрируют… темнеют, чтобы слиться с темнотой…
– Спокойно!!! – заорал Рафик, но тут же отшатнулся от пули, пролетевший почти прямо сквозь него и сопровождаемой грохотом выстрела и короткой вспшыкой огня, в который превратился прямо возле него очередной невидимый силуэт, и Альбина, привычно удерживая как заправский ковбой, двумя жёстко вытянутыми руками пистолет, тут же переместила ствол на пару сантиметров в сторону и снова нажала на курок – в этот раз дерьмовый липкий призрак расцвёл мгновенной вспышкой огня одновременно с грохотом выстрела, и от этого Фариту на миг показалось, что он попросту взорвался сам, без всякого постороннего вмешательства, как в какой-то древней песенке про Кащея, которую то и дело по по пьянке любил к месту и не к месту лабать под гитару Князь Расуль Ягудин.

– В круг!!! – снова заорал Рафик. – Держать круговую!!! – он ещё не успел договорить, как круг из семи человек, считая маленького ребёнка женского пола, мгновенно вновь сомкнулся спинам друг к другу, ощетинясь стройными лучами мечей во все стороны, Фарит смотрел в ту сторону, к которой оказался лицом, прямо и сосредоточенно, не обращая внимания ни на что, происходящее на других румбах компаса, абсолютно уверенный, что с остальных сторон его надёжно прикроют друзья, а значит, ему совсем ни к чему отвлекаться на посторонние, совершенно его не касающиеся мелочи, наподобие нескольких прозрачных и тёмных, почти не видимых в темноте силуэтов, вдруг, как он уловил каким-то даже не боковым, а, можно сказать, задним зрением, бросившихся на людей сразу с нескольких сторон и тут же вразнобой вспыхнувших небольшими фейрверками, на несколько отдельных мгновений осветивших пространство вокруг, и благодаря этому необычному освещению, Фарит буквально в последний миг вдруг заметил, что словно чуть сместилась линия фонарного столба прямо перед ним, как бывает, если посмотреть на вещь сквозь изогнутое стекло или лупу, и он тут же выстрелил в ту сторону, не успев ни о чём подумать и тем более не успев ничего понять, и неровная и прозрачная, искажающая за собой линии и предметы тёмная тень на миг качнулась, всколыхнутая ударом пули, и растворилась в сумраке вокруг – несколько вспыхнувших огнём под ударами мечей призраков позади вновь осветили близлежащее пространство и позволили Фариту разглядеть, что тень словно растеклась по асфальту на несколько овальных и круглых тёмных сгустка, мерзких и подвижных, как растёкшаяся по полу странная тёмная ртуть, мгновенно юркнувших в разные щели плывущими, обволакивающими движениями крупных мышей, он напряг мышцы глотки, преодолевая мгновенно подступившую к горлу невыносимую тошноту отвращения, и цепко и быстро проскользил взглядом по залитому темнотой, как чернилами, боевому участку перед собой – и теперь он ничего не увидел, не услышал и не заметил, но слева от него на уровне поясницы молнией мелькнула узкая сталь детского меча, и что-то, беззвучно взорвавшееся белым заревом прямо перед ним в десяти сантиметрах, заставило его на миг зажмуриться, но сквозь закрытые веки он вдруг каким-то мистическим зрением заметил расплывчатый тёмный силуэт, стремительно скользящий к нему вдоль стены, смещая и искажая всё оказавшиеся позади неё линии, и выстрелил в него прямо вслепую, так и не успев открыть глаза, и затем, когда он наконец-то разомкнул веки, то не увидел перед собой ничего, но он откуда-то точно знал, что это только что было здесь, и ещё он знал, что это только что было если не уничтожено, то во всяком случае дестабилизировано и таким образом нейтрализовано его выстрелом почти в упор, потом вдруг разом и одновременно исказился перед ним, как отражённый в кривом зеркале в комнате смеха, весь окружающий мир, и Фарит выстрелил снова раньше, чем успел сообразить, что смотрит прямо в неуловимое и тёмное, сливающееся с окружающей темнотой лицо с ещё более чёрными провалами глаз – лицо, вдруг возникшее перед ним вплотную, приблизившись, как склонившись сверху из чёрного непоницаемого ночного неба словно для последнего в жизни Фарита, смертельного поцелуя, и когда так и не оформившееся чёткими чертами расплывчатое лицо всколыхнулось и расплылось перед ним окончательно, сползая с внешнего мира, как сгорающий тонкий плёночный саван, возвращая этому миру нормальные формы и размеры, Фарит услышал во внезапно и часто замелькавших вокруг него вспышках уже осточертевших Фариту до колик за сегодняшнюю ночь существ, погибающих от прикосновений святых посеребрённых клинков, крик кого-то из девушек:

– Фарит, перезаряди. Стреляй альбиниными пулями, а то – у тебя ненадёжно, вдруг оживут. Перезаряди.
И прежде чем угасло эхо этого крика, перед Фаритом вновь едва уловимо сместились линии, искажённые чьим-то изгибистым движением во мгле, и тут же сбоку от Фарита вновь быстро и резко, почти не уловимо для непривычного глаза мелькнула узкая посеребрёная сталь меча, и на этом, только что словно поплывшем, как разогретый чёрный свинец, месте быстро и радостно расцвёл белым, как нежный весенний цветок, бесшумный огонь, расплескав правильной и симметричной геометрической фигурой ослепительные, как нетронутый вековой снег на вершинах гор, чистые и гладкие огненные лепестки по идеально ровной круговой линии, тут же как будто слегка поплыла стена дома чуть левее от него, поплыла, словно начала таять, и острый молниеносный клинок млькнул уже там, и всё вокруг на миг опять осветилось вспышкой огня, и Фарит понял, что круг обороны рассредоточился, и теперь его соратники взяли под свой контроль и его участок тоже, освобождая его от битвы и таким образом давая ему время зарядить обойму новыми, до сих пор странно тёплыми, словно хранящими тепло детской руки патронами с пулями непривычного серебристого цвета, и он занялся этим, быстро и спокойно среди яростных криков большой драки, неравномерно освещамый со всех сторон то и дело вспыхивающим, пожирающим призраков, летящих на них со всех сторон, словно чёрный пух каких-то неземных громадных тополей, огнём и стальными лучами клинков, светящихся при нанесении ударов словно изнутри, как светился тот самый долбаный пацан с крыльями и когтями, с которым они вместе когда-то, миллионы лет назад, летели, пикируя вниз на бандитский джип из прохладной, залитой Божественным солнечным светом бездонной голубизны неба… пистолет коротко лязгнул, когда Фарит загнал обойму в рукоять, и Фарит выстрелил сразу же, не дожидаясь атаки непосредственно на него самого, выстрелил в силуэт, смутно исказивший своим неровным и прозрачным чёрным телом угол дома позади себя, и уже незаметно подплывший к твёрдому кольцу людей откуда-то из низко расположенных в стене дома подвальных дыр – возможно, подплыл он не так уж незаметно, возможно, его увидели и все остальные, и, возможно, он тоже, получив остриём в с трудом угадываемое подбрюшье, бесшумно разлетелся бы фейрверком по сторонам, но Фарит не стал дожидаться этого момента, а просто встрелил в него с некоторого расстояния в пару сантиметров с прямой, жёстко вытянутой вперёд руки, и за мгновение до выстрела Рая закричала:
– Нет!!!
Но пуля уже вылетела из выходного отверстия ствола, и на миг Фариту показалось, что он видит, как она летит, поначалу одетая в лёгкий флер дыма и пороховых газов, но в полёте стремительно очищающаяся и от газа, и от дыма, сдираемых с её цилиндрического тела плотной массой преодолеваемого воздуха, и вот она заблистала первозданной свежей чистотой тёплого глубокого белого цвета, молнией прочерчивая свой сверкающий путь через густую мглу, и ещё через миллимиг она коснулась туповатым наконечником внешней линии изменчивого чёрного силуэта, и силуэт взорвался почти сразу же после того, как Зелла закричала:
- Ложись!!! – и сама первая рухнула на землю, прикрывая руками с зажатой в них рукоятью меча, затылок и верхнюю часть спины.

Именно так, силуэт не вспыхнул бесшумно и почти безболезненно, как остальные призраки, когда до них дотягивались мечами, а буквально взорвался, как настоящая бомба, с грохотом и разлетающимися языками пламени по сторонам, и Фарит едва успел зажмуриться за мгновение до того, как тугая обжигающая волна ударила его в грудь, и в следующий миг, после непродолжительного полёта по воздуху с растопыренным конечностями, словно тонущй таракан, он врезался спиной во что-то каменное или бетонное и страшно твёрдое, каким и должен быть камень или бетон, и он на миг застыл в пароксизме прокатившейся через всё тело огненной волны боли.
– Идиот!!! – заорала Зелла, вскакивая на ноги и торопливо сдирая с волос образовавшийся внешний слой из пепла, обуглившихся и полуобгоревших волосков, и от этого крика Фарит сразу пришёл в себя. – Кто же стреляет серебряной пулей с близкого расстояния, ты, что не видел, что мы все работали мечами?, а ведь у нас у всех в обоймах серебро, это же всё на крайний случай или при ведении огня с дистанции…
– Ладно, Зелла, – мрачно прервала её худощавая женщина постарше, уже вскочившая на ноги и торопливо ощупывающая Альбину, проверяя, нет ли ожогов и ран. – По крайней мере, у нас передышка, эти тухлые призраки все сдохли при взрыве, так что теперь можем отдохнуть и перевести дух.
– Передышка, как же, – уже остывая, огрызнулась Зелла. – Да они сейчас слетятся со всех сторон, из всех щелей и дырок, так что, ты бы, Эля, не стояла к тёмной улице спиной, мало ли что, бережёного Бог бережёт.
– Правильно, – согласно кивнула головой Эля. – Сейчас они сбегутся отовсюду, а пока – у нас передышк, – и она нежно и с удовольствием погладила по голове дочь, явно полностью удовлетворившись экспресс-осмотром.
– Зачем же вы сказали, чтобы я перезарядил оружие? – злобно спросил Фарит и зачем-то заглянул в выходное отверстие ствола.
Все ведуны переглянулись, но ответила ему Рая.
– Потому что меча у тебя не было, а твои обычные пули не внушали нам доверия, при этом мы с обороной справлялись и сами, без твоей помощи, но нам нужен был резерв, как это полагается по военной науке, вот мы и решили тебя вооружить и держать в резерве на крайний экстремальный случай… который ты едва не создал сам, начав палить, как ковбой.
– А Ляльке почему не выдали серебряные пули? У неё-то вооружение тоже обычное.
– Лялька должна была стать резервом резерва… на случай, если бы нам всем не повезло. В этом случае она осталась бы одна и с обычным, не осенённым Аллахом вооружением против сил тьмы, и тогда Улла получил бы право вмешаться… если бы она, конечно, сражалась изо всех сил и тем самым заслужила бы милость Аллаха… – она помолчала. – Фарит, планировать события на случай собственной гибели очень неприятно, но мы должны не отдать силам тьмы человечество – это самое главное, вот почему мы иногда создаём такого рода резерв резерва вместо того, чтобы вооружить и экипировать человека полностью, и тем самым заиметь лишний шанс выжить для нас самих
Фарит посмотрел в сторону обомлевшей Ляльки и мимолётно улыбнулся.

– Она бы сражалась, – он улыбнулся ещё раз и повторил ещё раз. – Она бы сражалась, как ты говоришь, изо всех сил.
– Ладно, нам пора, – сухо подвела черту Лялька. – Отдохнули.
И все, по-прежнему с оружием в руках, послушно направились вслед за ней, как будто она тут неожиданно стала главной.
Они шли совершенно бесшумно, как какие-то дурацкие ниндзя из какого-нибудь дурацкого старого кина, цепко и пристально ощупывая окружающий тёмный мир всеми пятью органами чувств, и благодаря этой бесшумности передвижения, Эле, которая приблизилась – словно подплыла, в точности, как давешние уничтоженные ими тени – к Рае, не пришлось говорить в полный голос, и они заговорили вполголоса, почти шёпотом, и это шёпот в окружающем безмолвии всё равно слышали все, кто шёл с ними единым боевым порядком с оружием наголо, так что ни для кого содержание их краткой беседы не осталось секретом.
– Что дальше-то делать будем? – спросила Эля и машинально крутанула “Беретту” на пальце левой руки. – Не успеваем же. Это стало нас затапливать – беспрестанно что-нибудь где-нибудь происходит всё чаще и масштабней, а мы так и остаёмся небольшим кружком и уже начали не успевать справляться. Что делать, Рая.
Рая некоторое время шла молча, глядя как будто лишь прямо перед собой тем внешне обычным, как будто то ли пьяным, то ли просто рассеянным взглядом, который бывает, когда смотришь особенно пристально во все стороны сразу, стараясь ничего не упустить вокруг.
– Есть у меня одна мысль, – наконец, ответила она. – Тем более, нас теперь собралось семь ведунов – необходимое число для того, что я собираюсь проделать, но это – завтра, вернее, уже сегодня, если мы, даст Бог, до него, конечно, доживём.
Эля некоторое время молча, и точно так же глядя расширенными глазами непонятно куда, шла рядом с ней, в задумчивости покручивая “Беретту” на указательном пальце то взад, то вперед.
– Это, что ли, твой ответ на вопрос, Рая? – в конце концов, спросила она.
Рая вздохнула, мучительно и тяжело.
– Пока я не могу ни тебе, ни кому-либо другому сказать больше, – устало сказала она. – То, что я запланировала… немного необычно.
Эля тоже вздохнула и промолчала, и они некоторое время шли рядом друг с другом в том особом молчании, когда друзья настолько близки, что им просто не требуются слова, чтобы слышать и понимать друг друга, и Эля невольно и с удивлением подумала, что прожила полжизни, даже не подозревая о существовании Раи и Зеллы, и Рафика, и тем более Фарита и Ляльки, и вот – она готова, не колеблясь, в любую минуту умереть за кого угодно из них, как раньше была готова умереть за одну только Альбину. И Альбина как будто услышала её мысли.

– Мама!!! – крикнула она и плавно подняла обеими жёстко вытянутыми руками пистолет, целясь прямо перед собой в, казалось бы, совершенно неподвижную темноту, и слегка при этом полуприсев на на согнутых, расставленных на ширину плеч ногах, как учил её Расуль Ягудин, когда они вдвоём с альбиным папой в очередной раз зверски напились и по пьянке решили заняться воспитанием ребёнка – “я профессиональный педагог, учитель русского языка и литературы, – ещё кричал тогда, размахивая руками с пистолетом в каждой, Расуль Ягудин, – я научу её стрелять строго в русле дидактико-педагогических постулатов” – и, как сейчас, в самый неподходящий момент, Эля вдруг подумала, Расуль Ягудин, судя по всему, сам весьма и весьма смутно понимал, что из себя представляют эти хреновы “дидактико-педагогические постулаты”, и ещё она успела подумать перед самым выстрелом, что её дочка – девочка с опытом и не склонна к истерикам и непродуманным поступкам, и она не стала бы стрелять грозной и смертоносной серебряной пулей в тварь, которая подобралась вплотную, а значит, с гордостью подумала Эля, можно не пригибаться слишком низко, опасаясь внезапной, родившейся прямо рядышком взрывной волны, и Альбина полностью подтвердила её гордые материнские мысли, когда придавила спусковой крючок, и ствол в её руках коротко рявкнул, освобождаясь от кусочка серебра, как от всплеска семени, и весь проём улицы в ста метрах впереди осветился белым огнём, расколов пополам ночное тяжёлое небо и обняв светом бледные лица ведунов с мерцающими жёсткими, словно болотные огоньки, глазами, всё так же спокойными и неподвижными среди на миг раздвинувшейся и затрепетавшей мглы.
– Неплохо, – подытожил Рафик, слегка крутанув мечом, чтобы размять успевшее застояться за прошедшие несколько минут мирной жизни запястье, и вдруг замолчал, напряжённо и пристально вглядываясь прямо перед собой. Его лицо отвердело и налилось страшной энергией и силой, и остальные ведуны, ещё не разглядев то, что разглядел он, просто видя его лицо, притихли и вновь быстро рассредоточились боевым порядком в круг, не дожидаясь момента, когда то, что только что разглядел в провале бездонной ночи Рафик, застанет их врасплох, и лишь затем начали пытливо и прстально тоже вглядываться в темноту. Они увидели это сразу и несколько мгновений хранили молчание, не в силах поверить в увиденное и лихорадочно размышляя над тем, как им теперь спастись.
– Боже!!! – тихо сказала Лялька, так ничего и не придумав, и, повернув голову, с нежностью и болью посмотрела на профиль Фарита, точёный и выглядящий как бы заострённым,словно нацеленным вперёд, в темноту, из-за подобранного подбородка и поджатых губ.
– Их же только что смело взрывом, – с недоумением ребёнка, увидевшего нечто не доступное его пониманию, сказала Зелла.
Рая медленно кивнула головой.
– Смело, – сказал она. – Тех смело. А это уже другие.
Зелла с совершенно спокойным лицом без малейших, чего нельзя было сказать об остальных ведунах, признаков страха, рассматривала живую шевелящуюся стену изменчивого мрака впереди.
– Патроны же пока есть, – наконец высказала она вполне здравую и логичную мысль. – Может… и этих?
Рая с сомнением покачала головой.
– Придут другие… – начала она…

– Ну вот, когда придут, подумаем, как разобраться и с ними, умная, – с раздражением оборвала её Зелла и ненавязчивым скромным движением вскинула револьвер.
– Вообще-то логично, – в задумчивости подвёл черту Рафик и тоже взвёл курок за мгновение до того, как живой проём улицы перед ними вновь превратился в буйство огня – Рафик уже на всякий случай пригнулся, пережидая огненный поток над головой, и когда поток утих, уже собрался было вновь встать в полный рост, но тут весь мир вокруг него с грохотом взорвался снова, и на сей раз огонь был близок, ревущ и испепеляющ, и Рафик понял, что кому-то из нечистых удалось очень близко подойти, прежде чем он нарвался на пулю из чистого, как Божественное сияние, серебра, и пока он об этом думал, всё взорвалось грохочущим пламенем словно прямо внутри него, и Рафик закричал, матерясь и безуспешно пытаясь прикрыться руками от сдавившего его в смертельных объятьях огненного монстра, и тут же всё взорвалось вокруг опять.
– Мечами, – дико заорала где-то совсем рядом Рая. – Патроны беречь, их прорва.
И Рафик вздохнул с облегчением, получив, наконец, возможность встать и взяться за оружие, на опасаясь очередного ревущего потока пламени – он взмахнул клинком вокруг себя полукругом почти вслепую, просто потому, что ему вдруг почудилось какое-то неуловимое, словно множественный тараканий промельк, движение вокруг, и тут же бесшумное полукольцо пламени обняло его ровной горячей полосой, и Рафик пришёл в ужас, лишь сейчас поняв, насколько близок от страшной, постыдной гибели он был только что, когда словно по какому-то наитию пустил в дело меч, тут снова громадой мрака исказились соотношения линий и предметов вокруг, и Рафик, вновь ничего перед собой не видя, наугад взмахнул вокруг себя клинком – в этот раз кольцо коротких и беззвучных белых вспышек оказалось настолько близким, что ему пришлось на миг закрыть глаза, а когда он снова разомкнул веки, он уже словно внутренним мистическим зрением увидел их всех до одного, и ледяная, липкая смола ужаса затопила его изнутри всего, с головы до ног, начиная с сердца, когда он осознал, насколько их количество огромно – в мире фактически не оставалось ни одной правильной линии – все линии и перспективы словно поплыли вокруг, как растапливаемый ледяной город, искажённые бессчётным количеством почти не видимых теней, вот одна из них пала на Рафика откуда-то сверху, распластавшись в воздухе широкой и неровной чёрной простынёй, надуваемой тёплой подушкой воздуха, и искажая тёмное мрачное небо каждым изгибом смолистой податливой плоскости, Рафик ткнул в неё остриём не целясь, и на миг словно оказался под белым, наброшенным сверху парусом (или саваном) ровного призрачного огня, и когда огонь утих, пожрав нечистую плоть, в мире вокруг не стало темнее, и Рафик лишь сейчас заметил, что весь мир попросту полыхает неостановимым белым пламенем снова и снова вспыхивающих призраков, с криками разрубаемыми ведунами, стоящими привычным для боя кольцом спинами друг к другу, Рафик на миг замешкался, парализованный спазмом мучительной, безумной нежности к своим друзьям, и эта заминка едва не стоила ему жизни, когда его почти обнял сбоку плоский и гибкий сгусток мрака, похожий на плащ, он почти обхватил его смертельным неумолимым объятьем за мгновение до того, как напоролся на меч Альбины, вновь, и, как обычно, чрезвычайно своевременно высунувшийся откуда-то сбоку, и Рафик на миг оказался отделённым от друзей стальным коконом обжигающего безмолвного белого света, но тут кто-то яростно закричал от боли где-то совсем рядом, и Рафик кинулся на крик прямо сквозь стену огня, не дожидаясь, когда он погаснет – огонь на миг покрыл его лицо словно белой столовой салфеткой, полностью заслонив весь окружающий мир, и затем у бегущего Рафика как будто спала с глаз пелена, и он вновь окунулся обожённым лицом в прохладу глубокой ночи, словно в холодный голубой омут посреди неподвижных лесных трав, и в этом голубом омуте, непрерывно раздвигаемом вспышками, слившимися в ровный, размеренный поток огня, среди изменчивых и юрких, как дубравные водоросли, линий и изгибов он смутно заметил бесконечную армию подвижной выпуклой мглы, шевелящейся в искажаемых всплесками огня тенях, как в чёрных литых волнах чужого озера посреди ледяных хвойных лесов, затерянных в скалистых утёсах, и он в ярости в отчаянии тоже закричал в полный голос от отчаяния и душевной муки, беспрерывно размахивая освещающим его беспрерывными вспышками раазрубаемых монстров мечом:
– АААААА, МЛЯАААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

потому что понял раньше всех, что они подходят к финалу этой странной, безнадёжной и самоотверженной войны с врагом, похожим на чёрный воздух среди обычных и тихих ночных стен – к финалу, который уже не сложится в их пользу, потому что их обложили… Совсем!!!
И в этой бездне отчаяния и ярости, заставившей его в бешенстве завертеться на месте, с огромной скоростью раскручивая вокруг себя меч, бликующий плоскостью клинка в беспрерывных вспышках пламени, он словно из тесной давящей глубины омута услышал яростный крик Ляльки:
– Фарит. Читаем – “ля…” – грохот мощного взрыва от серебряной пули, вонзившейся в чью-то воздушную неощутимую плоть, покрыл первый слог молитвы, но Рафик всё равно сказал “ля…”, послушно повторяя молитву вслед за Фаритом и Лялькой, которых слышал не больше, чем поднявшуюся прямо сейчас, в данный непосредственный момент из густой буйволовой крови муху цеце где-то в африканских дебрях, но он всё равно сказал “ля…” и с бешеной злобой напрягся всем телом, готовясь этот последний в своей жизни поступок непременно довести до конца – дочитать молитву, даже если все силы ада сейчас навалятся на него мягкой удушливой грудой гниющего дерьма – они и навалились – тут же, в тот же миг: разом рванулась к нему вся колышащаяся теперь уже вокруг него живая стена мрака, и Рафик успел крутануться юлой, пригнувшись, словно уходя от удара, с тонким свистом раскручивая ровной линией меч лезвием вперёд, и окружающая стена мрака на миг превратилась в тихую стену белого огня, и тут же этот огонь затопили и загасили следующие плотные шеренги призрачных тел и лиц, и они тоже вспыхнули, попав под его рубящий боковой удар, пролетевший сквозь их расплывчатые тени, как сквозь… тени, и тут же вновь проступили сквозь белый беззвучный огонь новые упругие и бесплотные образования тьмы, вспыхивая в этом огне и сгорая, открывая дорогу другим, всё новым и новым, которым словно уже не было конца, и Рафик с ужасом и содроганием вспомнил, как где-то читал о мигрирующих полевых крысах, гасящих своими телами степные пожары на пути, и лишь сейчас Рафик вдруг обратил внимание на то, что в городе на всём обозримом пространстве стало ослепительно бело и светло, и тогда он понял, что вокруг остальных ведунов творится то же самое, что и вокруг него, тут послышался отчаянный детский крик Альбины:
– Ложись!!!
И Рафик торопливо пригнулся, успев ещё одним круговым взмахом меча снести в бесшумный огненный вихрь ещё одну шеренгу нападающих, и тут же чудовищным взрывом взорвался весь окружающий мир, Рафик выпрямился, прежде чем успел остыть от потока пламени раскалённый им воздух и тут же встретил очередным взмахом меча очередную порцию тёмных призраков-камикадзе, тут многоголосо зазвучало:
– Илляха…!!!
и тоже прокричав вместе со всеми “илляха…”, Рафик вдруг с ужасающей, рущей сердце отчётливостью понял, что им не за что не дадут дочитать молитву до конца, тут снова кто-то из девушек крикнул:
– Ложись!!!

И Рафик вновь, коротким прямым тычком превратив в огненный шар почти не улавливаемый им зрительно сгусток мрака, вдруг оказавшийся рядом с ним впереди всех остальных, привычно пригнулся, пережидая летящий над головой грохочущий поток пламени и жара, тут снова, явно пользуясь моментом, в несколько голосов закричали:
– Иль-алла…!!!
и Рафик тоже успел сказать вместе со всеми “иль-алла…”, и тут же замолк, потому что ему пришлось с огромной скоростью завертеться вокруг своей оси, раскручивая клинок, уже словно молнией непрерывно летящий из его ладони, он на миг приостановился перевести дух в кольце обнявшего его белого огненного круга, и тут вновь проступило сквозь стену мягкого пламени чьё-то призрачное тёмное лицо с пустыми провалами глаз, и Рафик с тоской подумал, что это никогда не кончится, сделав прямой выпад с уколом и попав ему прямо между глаз, и на сей раз он даже заметил, как возникла, затем стремительно разрослась в прозрачной переносице крохотная белая точка, тут же расширившаяся в стену белого огня, закрывшего чужое лицо, словно капюшоном савана, и тут же на его месте, словно на проявляющемся негативе, проступило ещё одно, в точности такое же – не имеющее индивидуальных черт, и от этого особенно страшное и как будто окончательно неживое, тут в сознании Рафика словно само по себе зародилось, выросло, налилось силой и громовой мощью и рванулось наружу из его груди ревущее:
– Мухаммедммм-расуль-улла…!!! -
и уже крича эти слова в полный голос, Рафик с удивлением вдруг понял, что кричит их в унисон со своими друзьями, начавшими эту фразу молитвы в тот же миг, что и он, и они не успели молитву продолжить, потому что свинцовая чёрная стена живого мрака навалилась на них всех одновременно и со всех сторон, словно сомкнувшаяся над головами вода страшного и внезапного потопа, и всё тело Рафика и его лицо тут же, вызвав уже знакомое ощущение ярости и безысходности, облепила вязкая тонкая плёнка, заклеив, словно скотчем, рот и нос и не давая дышать, и Рафик с неуместным юмором подумал, всё пытаясь поднять меч прилепленной к боку правой рукой, что умирать, задыхаясь в этом дерьмовом липком пакете, за сегодня стало для него делом вполне привычным, он попытался закричать сквозь эту плёнку что-нибудь угрожющее и злое, но лишь беспомощно шевельнул под плотной полупрозрачной поверхностью губами и почувствовал, как его язык, высунувшийся в яростном усилии издать хотя бы звук, упёрся в тут же растянувшуюся и промявшуюся под кончиком языка ледяную податливою плоть, и Рафик подумал, что уже через несколько мгновений в его глазах начнёт темнеть от удушья и начнутся зрительные, слуховые и, возможно, тактильные галлюцинации, и он вдруг понял, что галлюцинации уже начались, когда случайно поднял глаза и взглянул свозь изменчивую полупрозрачную плёнку на его глазах чуть выше – поначалу ему подумалось, что это просто исказился, смёщённый изгибистым бесплотным телом призрака на его зрачках какой-нибудь фронтон на крыше дома, но он тут же вспомнил, что, во-первых, не имеет представления о том, что такое “фронтон” и что, вообще, означает это слово, а во-вторых, что здесь, среди дряхлых панельных девятиэтажек эпохи упадка советской империи, никто, нигде и никогда никаких фронтонов не наблюдал, никаких, кроме птичьего помёта, и от слов “птичий помёт” Рафик вдруг подумал, что это никакой не фронтон из камня или кирпича, а просто очень большая живая птица из плоти и крови…

…очень большая птица с круглой человеческой головой, покрытой то ли роскошным чёрным, спускающимся длинными перьями на спину хохолком, как у попугаев или петухов, то ли просто очень густой и мощной гривой волос, как это частенько встречается у львов и иногда у человека, и Рафик, уже чувствуя усиливающийся гул в голове от удушья, гул, в котором стали казаться страшно далёкими и начали исчезать, словно утопая в затопившем их всех смолистом мраке, отчаянные крики всех тех, кто вместе с ним, Рафиком, сражался и вместе с ним попал в беду, из которой уже никакого спасения он не видел, напряг веки, максимально их расширив, чтобы дать возможность глазным яблокам повернуться зрачками вверх, изменяя направление взгляда, и он повернул глазные яблоки и переместил зрачко вверх и, наконец-то, смог взглянуть на очень большую птицу, сидящую на краю крыши, еле видной отсюда снизу сквозь покрывавшую его лицо адскую плоть, и проделав всё это, Рафик последним проблеском гаснущего, всё быстрее и быстрее, с космической скоростью падающего в чёрную бездну сознания удивился тому, что он принял за птицу человека.
Человек был похож на птицу, потому что он сидел, как птица – как очень большая птица, сидящая на самом краю и смотрящая, по-птичьи склонив лобастую голову набок, на поле битвы, на то место, где сейчас погибали семь ведунов. Человек был бос и сидел на корточках прямо над пустотой, обрывющейся под ним вниз, и передние части его босых ступней наполовину свисали в эту пустоту, загибаясь вниз и внутрь, как пальцы птичьих лап, и острые сизые когти как будто царапали кончиками стену, к которой прижимались, продолжая полукруглые линии пальцев ног. Человек был по пояс гол, и его обтянутые дешёвыми джинсами колени, слегка отклоняясь вправо, прижимались к могучей обнажённой груди, и он, сидя на корточках там, в высоте, обхватывал свои колени руками с такими же острыми сизыми и как будто бы призрачными серповидными когтями, и от того, что он сидел именно так – на корточках и чуть косо прижимая колени к груди, он действительно был удивительно похож на птицу с короткими лапами, нахохлившуюся на высоте в зябкую глубокую ночь, и аккуратно уложенные за спиной серо-голубые и как будто полупрозрачные крылья, сзади свисающие страшно острыми, как было видно даже отсюда и даже сквозь удушающую Рафика плоть, стальными кончиками по диагонали вниз и назад, усиливали это сходство до абсолюта, и Рафик вдруг понял, почему человек сидит с небольшим наклоном вперёд – это чтобы кончики крыльев сзади не упирались в бетонно-гудроновое покрытие крыши…