Молодежная проза. Джонни Рамонов (Владикавказ, Северная Осетия). Пенелопа, Сабина и девушка, которая боялась старых хитов

Не ручаюсь, что все было именно так. Может быть, кадры и звуки
просто перемешались в моей памяти и сложились в другом порядке.
Может быть, в этой истории полно домыслов и неосознанной
отсебятины. А может быть, все от начала до конца неправда, и я
подобен мальчику, чьи воспоминания о домогательствах физрука были
замещены снами о похищении инопланетянами. Так или иначе, я сам
верю в эту историю достаточно сильно, чтобы рассказать ее вам.
Слушайте. В тот день была вечеринка. Правда, меня не звали.
Звали Сабину. И она бы и рада пойти одна, но ей на голову свалился
я со своим нытьем. Дело в том, что утром я был отшит Пенелопой (не
могла отложить до вечера) и остаток утра потратил на самобичевание,
которое завершилось удалением всех ее контактов, сообщений и
фотографий из памяти всех моих запоминающих устройств. Проклятый
двадцать первый век! Мы лишены возможности смотреть, как пламя
проглатывает толстую перевязанную атласной лентой стопку любовных
писем, а потом в порыве внезапного раскаянья доставать ее из камина
голыми руками и после рыдать на полу гостиной – то ли от ожогов, то
ли от того, что письма уже почернели так, что их нельзя перечитать.
Любое самобичевание, меж тем, рано или поздно превращается в
самолюбование. В моем случае эволюция заняла всего несколько часов.
Во второй половине дня я понял, что уничтожение «травмирующей»
информации и методичное прослушивание слезных баллад, вроде «Love
Hurts» и «Living Without You», не могут до конца выразить всю
трагичность моего положения. В поэтическом нарциссизме своем я
решил пройтись по «местам боли», которые непременно должны были
вызвать в памяти мучительные воспоминания двух-трех недельной
давности. Я отправился в книжный магазин, где мы познакомились, и
постоял какое-то время у полок с ее любимыми авторами (заодно
приобрел прекрасное издание «Бойни номер пять» Воннегута). После
магазина я пошел бродить по аллее, где мы еще недавно гуляли
вдвоем. Я присел на скамейку, на которой мы целовались, и провел
ладонью по поверхности, будто деревянные рейки все еще могли
хранить тепло ее тела. Я сидел так несколько минут. Потом появился
косматый бомж и стал клянчить денег, так что мне пришлось
ретироваться. В конце концов, меня занесло к подножью чертова
колеса, на котором мы с Пенелопой как-то катались. Конечно же, я не
преминул в одиночку усесться в кабинку в форме сердца. Колесо
вращалось, и я смотрел на горы и реку, на мечеть и пальмы внизу. Я
наблюдал за парочками в других кабинках, гадая, не смеются ли они
надо мной. К началу второго круга (а всего их было три или четыре)
я открыл только что купленную книгу и стал читать о том как «Билли
Пилигрим провалился во времени…».
В общем, к вечеру стало ясно, как день, что терзания в
одиночестве бесплодны и половинчаты. Бальтазар не удалялся бы в
леса, не надеясь, что Фабиан последует за ним. Я играл моно
спектакль по собственной пьесе «Растерзанное сердце или Пенелопа
сука», и мне определенно был нужен зритель. Тут-то я и вспомнил о
вернейшей моей подруге Сабине.
Сабина жила с бабушкой и матерью в маленьком одноэтажном доме в
старом городе. Она работала продавцом в магазине электроники и,
сколько я ее помнил, училась заочно не то на психолога, не то на
журналиста. Несмотря на то, что предки ее были из лескенских
мусульман, она обладала добрым и чутким сердцем, которое, впрочем,
часто скрывало непроходимые тернии сарказма. Чистота нашей дружбы
поддерживалась полным взаимным отсутствием сексуального влечения.
«Крупнолицая, склонная к полноте коротышка» (как называл ее я)
заводила меня не больше, чем ее – «кривозубый синюшный задохлик, с
вечно сальной челкой» (ее ответный удар). В общем, никто не
подходил для излития сердечной воды лучше, чем она.
Рабочий день уже кончился, и я застал Сабину дома. Она открыла
мне в длинной почти до колен футболке и с полотенцем вокруг головы.
– Боже мой, – сказала она с порога. – Выглядишь так, будто
пытался отравиться уксусом.
– Ах, вернейшая моя подруга, – ответил я с придыханием. – Я так
к этому близок.
– Что случилось? Очередная мокрощелка захлопнула перед тобой
дверь?
Я громко вздохнул, давая понять, что хоть подобный тон и
оскорбляет мои чувства, суть случившегося все же выражена
правильно. Сабина уперлась руками в бока, покачала головой,
закатила глаза и, наконец, сказала всепрощающим тоном:
– Ладно, девушка ты тургеневская, заходи уже, раз пришел.
Ее комната оказалась текстильным адом. Повсюду (на полу,
диване, трюмо, журнальном столике) валялось разноцветное и
разнородное шмотье, настолько смятое, что было трудно понять, где
леггинсы, где кардиган, а где платье. Дверцы платяного шкафа были
распахнуты, и его внутренности выглядели так, будто шкафный монстр
только что в спешке выселился. В центре комнаты стояла гладильная
доска, на которой лежало синее платье без плеч. Светящийся утюг
Braun изрыгал клубы пара. Напротив доски помещался большой
плазменный телевизор, который как бы в насмешку над все этим
транслировал World Fashion Channel. Я тут же наступил на какую-то
черную кружевную тряпочку.
– О, мои трусы! – воскликнула Сабина – Битый час их ищу.
Она выдернула их из под моей туфли, встряхнула и ничтоже
сумняся надела.
– Я подумала, что немного эксгибиционизма тебе сейчас не
повредит, – пояснила она, заметив, что я несколько опешил. – Теперь
ты точно знаешь, что я натуральная брюнетка.
Она подошла к гладильной доске и взялась за утюг.
– Короче, я тут собираюсь на вечеринку, так что у тебя есть
полчаса, чтобы рассказать свою историю.
Необходимость укладывать целый месяц отношений в прокрустовы
тридцать минут было возмутила меня, но особого выбора мне не
предоставлялось. К тому же я надеялся выиграть дополнительное
время, вызвавшись проводить Сабину к месту вечеринки. Итак, я
вышел на авансцену, вдохнул побольше воздуха, прочистил горло и
начал свой монолог. Я рассказал о первой встрече с Пенелопой («она
была в белых леггенсах и держала в руках “Страх и отвращение”
Томпсона), о коротком эпистолярном периоде нашего романа («мы
оставляли записки в книжном магазине, не решаясь назначить встречу
или спросить номера телефонов друг друга»), о первых свиданиях,
полных амурной экзальтации с моей стороны («порой я размыкал
объятия, боясь задохнуться»), и о том роковом дне, когда я зачем-то
привел ее на репетицию группы Pregnant boys («чудовищная
оплошность, но кто мог знать, что она влюбится в барабанщика?»). Я
употребил весь свой актерский талант на пользу искусства подлинного
переживания: то шагал из угла в угол, то вдруг замирал на месте;
переходил с крика на шепот и обратно, выдерживал многозначительные
паузы, закрывал лицо руками и рвал на себе волосы. Мне казалось,
что сам Марлон Брандо смотрит на меня с небес и умывается слезами.
В общем и целом я уложился в пятнадцать минут.
– Лузер, – резюмировала Сабина. – Сколько, говоришь, времени
прошло, как она тебя отшила?
– Часов десять.
– Десять часов! И ты до сих пор не напился, как подобает
мужчине?
– А это помогает?
– Нет, но это было бы не так педерастично.
Она сняла полотенце и переложила отглаженное платье с доски на
диван.
– Значит, вот что. Сейчас я уложу волосы, а потом ты поможешь
мне застегнуть это платье, и мы вместе пойдем на вечеринку. Может
быть, там найдется какая-нибудь развратная девица, которая сядет
тебе на лицо и заставит забыть эту твою ПениСлопу.
– Ее зовут Пенелопа.
– Ой, надо же! И как я напутала? Перестань скулить. Лучше
позвони маме и скажи, что придешь домой поздно.
– А ты уверена, что я не буду лишним?
– Ты будешь со мной. Это, считай, что пропуск.


* * *
Вечеринку устраивал парень по имени Зак. Мы были заочно
знакомы. Я знал, что у него экономическое образование, но работает
он мастером тату. И что он живет один в двухкомнатной квартире на
втором этаже старинного дома на улице Джанаева, где и принимает
клиентов. Какое-то время я завидовал этой его самостоятельности,
пока не узнал, что магазин одежды на первом этаже того дома
принадлежит его родителям. Зак носил очки и бороду, занимался
несколькими видами спорта и, по слухам, избегал любых контактов с
наркотиками и алкоголем. В тот вечер он встретил нас в костюме
римского центуриона. Расцеловался с Сабиной и пожал мне руку.
– О, я знаю тебя. Ты парень Пене…
Сабина толкнула его локтем в бок.
– Это Владикавказ, – поспешно ввернула она. – Здесь все всех
знают.
– Да, – согласился я. – Я тоже видел тебя раньше. А это что,
костюмированная вечеринка?
– Нет. Костюмирую только я, – объяснил Зак. – Хотя, если
хочешь, у меня есть костюм Супермена.
– О, нет.
– Не нравится Супермен? Согласен – синее трико не для всех.
Тогда может быть Человек паук?
– Нет, спасибо.
– Уверен? – его маленькие прищуренные глаза испытующе
уставились на меня. – Есть еще костюм Доктора Манхэттена.
– Нет.
– Гусарская форма?
– Нет.
– Блестящий черный латекс?
– Нет, нет, нет, – протестовал я. – Прости, я не настроен на
переодевания.
– Как хочешь, – сдался Зак. – Главное, чтобы ты был настроен на
раздевание.
Я посмотрел на Сабину, силясь всей своей мимикой выразить
вопрос «Что он несет?».
– Понятия не имею, – ответила Сабина вслух. – О чем ты, Зак?
– Да это я так. Дурачусь просто. Не обращайте внимания.
Проходите, пожалуйста.


* * *
Основное действие вечеринки разворачивалось в комнате, которая
служила кабинетом татуировщика. Из нее, определенно, была удалена
вся лишняя мебель. Присутствовали только больничная кушетка и стол
под компьютер с колонками. Дверные проемы были завешаны мишурой, и
с потолка свисали ленты от воздушных шаров. Свет в самой комнате не
горел, и она освещалась лишь за счет прихожей и соседней комнаты.
Человек шесть танцевали под Danny California. Еще трое сидели на
кушетке и курили. Сквозь завесу было видно, что в соседней комнате
находится стол с напитками и закусками и кто-то в черном смешивает
коктейли.
– Похоже, это одна из тех вечеринок, – заключила Сабина, –
которые начинаются с виски с колой, а заканчиваются тем, что все
засыпают друг на друге в одной большой постели без единого намека
на сексуальность.
У меня было не слишком много опыта в подобных вещах, и я не
мог ни поспорить, ни согласиться с ней. Впрочем, что-либо говорить
от меня уже не требовалось, так как наше появление тут же оказалось
замечено. От танцующих отделилась стриженная наголо девушка с
серьгами в форме дискоболов и приблизилась к нам.
– Сабина! Как я рада, что ты пришла! Какое классное платье!
Откуда оно?
– Я тоже рада тебя видеть, дорогая! Классные серьги. А что с
твоими волосами?
Обе они замерли, парализованные вопросами друг друга. Каждой,
явно, не терпелось ответить, но ни одна не решалась начать первой.
Сияющие приветливые улыбки как будто приклеились к лицам. Это
состязание в тактичности длилось несколько мучительных секунд, и я
уже думал решить его исход считалочкой, как Сабина вдруг
капитулировала и заговорила.
– Я купила его в Москве. Это Zara. Кое-кто воротит нос от этой
марки, но мне она нравится. По-моему, у них очень хорошие вещи, при
том, что они как бы не дорогие. Думаю, если бы в нашем городе
открылся магазин Zara, дела у него пошли бы более чем хорошо. А у
нас из этой категории вещей продают только Mexx, который не всегда
прилично выглядит, и отдельные шмотки H&M, подобранные, кажется, на
самом дне стоков. Для меня всегда бывает проблема найти платье,
которое бы было не «ничего, сойдет» а «о да, я хочу его!». Поэтому
из Москвы я приехала с чемоданом платьев. Боже, знать бы еще, ради
кого все это.
– Ах, оставь, Сабина. Мы одеваемся только для самих себя. Я
давно это поняла. Вот Гарри, – она кивнула в сторону парня, голова
которого была скрыта белым облаком дыма – никогда не замечает моих
новых шмоток. Единственной вещью, которую он заметил, была майка с
логотипом Ramones. Так что, не забивай голову ерундой. Ты классно
выглядишь. Особенно сиськи.
Последнее слово как будто пробудило меня от тысячелетнего сна.
Я взглянул на декольте Сабины и не без удивления обнаружил наличие
пресловутых округлостей, и более того – нашел их вполне даже на
уровне. Позже, когда я более или менее рассмотрел весь женский
состав вечеринки, я отметил также, что они с определенным успехом
могли бы выступать на локальном конкурсе округлостей, реши хозяин
вечеринки подобный конкурс провести.
– Спасибо, дорогая! – воскликнула Сабина. – Я жутко польщена.
Ну, так что с волосами?
– Ах, я хожу с этой стрижкой уже два дня, и два дня меня только
об этом и спрашивают. Теперь я, кажется, знаю, как избежать
расспросов о чем-то более важном – достаточно радикально изменить
имидж. Так как же случилось, что у меня такая стрижка? Ты, надеюсь,
помнишь все эти мои эксперименты с краской. Сколько же цветов я
сменила. Красный, розовый, зеленый, бордовый, черный, несколько
оттенков синего... Была даже пепельной блондинкой целую неделю.
Конечно, я не исчерпала палитру, но волосы от всего этого стали
какие-то сухие и тонкие.
– Еще бы. Частое окрашивание еще никому не шло на пользу.
– Ну, так, никто же меня не останавливал. Я все красилась,
красилась. Под конец уже не получалось добиться нужного оттенка. А
волосы все секлись и ломались. Честно говоря, я уже сама
запуталась, какой цвет хочу. Так что я зашла в первую попавшуюся
парикмахерскую и велела состричь все к чертям. Оказалось, что у
меня довольно красивый череп. Вчера я была в Инфинити, представь, и
один дядька, такой солидный, лет за сорок, подошел ко мне и сказал,
что я похожа на молодую Шанид О’Коннор. Я поняла, что это
комплимент, а сама, когда пришла домой, посмотрела в Интернете, кто
это такая. Так что теперь у меня в плеере все ее альбомы.
– О да. Шанид крута. Ты действительно чем-то на нее похожа. В
смысле, не только прической.
– Да. Теперь я уже знаю.
Тут, наконец, выговорившись, девушка обратила внимание на меня.
– Ой, простите, мы, кажется, не знакомы, – она протянула руку.
– Я Люси. Ну, как Люси в небесах с алмазами.
– О, круто, – ответил я. – А я сегодня Рокки Енот.
Люси улыбнулась, и я заметил, что эта мягкая улыбка несколько
контрастирует с ее по-мужски крепким рукопожатием.
– Вы многих здесь знаете, Рокки? – спросила она. В это время
Danny California сменилась на Smack My Bitch Up.
– Есть знакомые лица, – сказал я.
– Это уже неплохо. Вы танцуете? Или вы из тех, кто ходит на
вечеринки, чтобы выпить?
– Вообще-то я пришел сюда в поисках девушки, которая бы села
мне на лицо.
– Что?!
– Я говорю, я пришел сюда в поисках…
– Не слушай его, – перебила меня Сабина. – Забыла предупредить:
он не очень вежливый.
– Да нет проблем, – Люси поправила рукой несуществующие волосы.
– Буду считать, что ничего не слышала. Думаю, тебя ждут внутри.
Потом вылезай к нам танцевать. У нас тут полная музыкальная
демократия. Каждый имеет право поставить что хочет.
– Хорошо.
Люси прошла мимо танцующих к кушетке, где сидел Гарри, и
положила руки ему на плечи. Их лица исчезли в дыму.
– Она милая, – сказал я Сабине.
– Милая. Только она забыла одну аксиому: чем короче волосы, тем
больше кажется задница.
– Думаешь? А, по-моему, неплохо.
– Гарри тоже так считает, – усмехнулась Сабина. – А тебе
следует претворять мои пожелания в жизнь, а не озвучивать их. Тем
более, при чужих девушках.
– Я понял, – сказал я, хотя вовсе не собирался претворять что-
либо в жизнь.


* * *
Другая комната, куда мы с Сабиной направились, напрочь
игнорируя танцующих, наверное, была для Зака одновременно и
спальней и гостиной. Теперь, впрочем, в апартаментах трезвенника
развернулся экспресс-бар, некоторых из посетителей которого я даже
знал. Смуглянку в черном платье и черных бусах, которая принялась
обнимать нас, как только мы вошли, звали Индирой. Род ее занятий
был схож с сабининым – работа в розничной торговле и какая-то
туманная гуманитарная заочная учеба. Лысый тип в бейсболке был
Нодар – ее парень, о котором я знал только то, что он ее парень. А
вот высокую девушку с розовыми волосами я видел впервые. На ней
были джинсовые шорты, простой белый топ и шапка с медвежьими
ушками. Она поспешила представиться.
– Я Мина, – сказала она мне и повторила то же самое Сабине, а
затем вылила на нас поток комплиментов и признаний в радости от
встречи. При этом ее интонации, выражение лица и движения были
такими, будто она пришла на эту вечеринку исключительно для того,
чтобы познакомится с нами. Она привстала на цыпочки, когда пожимала
руку Сабине, хотя учитывая разницу в росте, вернее было бы
присесть. А когда я назвал свое имя улыбнулась от всей диафрагмы,
жеманно повела плечами и потом трясла мою руку так долго и сильно,
что будь я пьян или сыт до отвала, мог бы запросто блевануть. На
наше спасение Индира быстро положила конец этому шоу аффектации.
– Оцените коктейль вечера, – сказала она и протянула нам по
бокалу мутно-желтой жидкости. – Мы только что изобрели его и пока
еще не придумали название.
– Вообще-то у нас есть один вариант, – поправил ее Нодар.
– Твое название не годится.
– Разве «Страх и отвращение во Владикавказе» так уж плохо?
– Оно слишком длинное.
– Ну, ты так вообще ничего не предложила.
– Что за дрянь вы там намешали?– спросила Сабина. –
Апельсиновый сок, коньяк и стиральный порошок?
– Я не раскрываю секретов производства, – отвертелась Индира. –
Ты будешь пить или нет?
– Черт с тобой, – сказала Сабина и одним махом опустошила
бокал.
В следующие мгновения ее лицо изменилось так, будто в коктейле
был живой глубоководный моллюск, который, оказавшись у нее в горле,
решил расправить щупальца. Щеки ее сначала ввалились, как у
мунковского «Крика», затем раздулись, как у Зефира с «Рождения
Венеры» Боттичелли. Зрачки ужались до размеров точки, и белки глаз
покраснели. Она сделала два неуверенных шага и опустилась в кресло.
Мне казалось, что ситуация тебует от нас каких-нибудь действий,
будь то вызов скорой помощи или поднесение ведра с водой. Но
Индира, Нодар, как, впрочем, и Мина хранили спокойствие,
свидетельствовавшее о том, что каждый из них уже испытал действие
коктейля на себе, и опасаться здесь нечего. И действтительно, менее
чем через минуту Сабина почти вернулась в прежнее состояние.
– Первосортная дрянь, – сказала она. – Предлагаю назвать ее
«Страшный сон Буковского».
– Отличное название! – поддержал ее Нодар.
Индира не согласилась:
– Нет, нет. Это никак не может быть страшным сном Буковского.
Такого человека, как Буковский, нельзя было напугать коктейлем,
даже если бы в его состав входил напалм.
Всегда найдешь к чему придраться.
– Да, ты права, – признала Сабина. – Мое название никуда не
годится. Остался только один человек, который сможет придумать что-
то толковое.
Воцарилась тишина… Стоп! Какая еще тишина, там же звучала
музыка? Увы, я не могу подобрать нужных слов, чтобы описать то
молчаливое, требовательоне ожидание, которое заполнило пространство
между мной и другими в этот момент. Так что, будем считать, что
воцарилась тишина.
– А чего вы на меня так смотрите? – спросил я и, не получив
ответа добавил: – Может быть, я сразу предложу вам название и не
буду пить?
Нодар покачал головой. Мина положила руку мне на плечо и
шепнула на ухо: «Не бойся. Я поймаю тебя, если ты упадешь». Я
посмотрел на бокал в моей руке…


* * *
С моей стороны было наивно полагать, будто, ограничившись
«чисто дегустационным глотком», я смогу избежать того эффекта,
который наблюдал на Сабине. Дело было не столько в крепости
коктейля (ибо, как известно, крепость любого коктейля оказывается
ниже крепости самого крепкого из его ингредиентов), сколько в
мерзостном вкусе, напомнившем мне сразу все антибиотики, растаявшие
у меня во рту в детстве.
Благо ощущение полной оральной беспомощности, смешанное с
желанием высыпать в рот ведро снега, длилось недолго, и я, со
слезами на глазах, смог вскоре предложить свою версию названия.
– Раз уж так получилось, – начал я, обрадованный возвращением
дара речи. – Раз уж так получилось, что все предложенные здесь
названия имеют определенный литературный налет, мне не остается
ничего иного, как предложить назвать коктейль «Бунин-Лингус».
– Да! Отлично! – воскликнула Мина. – Сделайте мне еще один
«Бунин-Лингус».
– Можешь взять мой, – сказал я и отдал ей бокал.
– Почему Бунин? – спросила Сабина.
– А почему бы и нет? Согласись, «Чехов-Лингус» звучит нелепо.
– Хорошо, – провозгласила Индира. – Название утверждено. Бунин-
Лингус, так Бунин-Лингус. Тем не менее, мне больше не хочется пить
эту гадость. Еще меньше мне хочется переводить на нее остатки
бурбона.
– Простите, – встряла вдруг Мина. – А что написал Бунин?
Я повернулся к ней, прикидывая план предназначавшейся ей
лекции. Я намеревался сказать пару слов про «черные, кипящие смолой
глаза» и руки «длиннее обыкновенного», а затем, если получится,
пересесть на диван и перейти к чисто бунинскому поцелую через
шелковый платок (и плевать, что с такими платками больше никто не
ходит). Мина, выглядела так, будто и вправду была готова слушать
меня. Но, прежде, чем я успел начать, она опрокинула последний
«Бунин-Лингус» и тут же, прикрыла рот ладонью и выбежала из
комнаты.


* * *
В дверях Мина едва не столкнулась с двумя девушками. Одну –
мускулистую, коротко стриженную, но, несмотря на это, очень
женственную, в платье в стиле 1950-х годов, звали Беллой. Имя
другой – тонкой, кучерявой, с длинным лицом в духе Сары Джеcсики
Паркер – было Алена. Но представились они позже. Прежде всем
присутствовавшим пришлось выслушать хаотичный рассказ о том, как
они добрались до Зака. Начала Алена.
– Ужас! Больше я на такое не подпишусь. Думала, заеду к Белле,
спокойно накрашусь, помогу ей выбрать, что надеть, и мы поедем
сюда. Ведь от нее совсем недалеко. Но это оказался самый долгий
путь на вечеринку в моей жизни.
– Ну, да, конечно, – буркнула Белла.
– Хорошо, пусть не самый долгий, но самый странный, это точно.
Слушайте, выхожу я, значит, из дому. На улице уже стоит такси,
которое я вызвала. Нет, даже хуже того: я уже села в такси и
доехала до Танка. А живу я на Конях.
– Да уж, от Коней до Танка световые годы.
– Не перебивай меня, когда я рассказываю! Еду я, значит, вся
готовая повеселиться. И вот, когда я уже проехала Танк, звонит мне
эта курица и говорит. Как ты сказала, дословно?
– Я сказала: «Алена, спрячь куда-нибудь бутылку. Папа дома».
– Это она о той бутылке текилы, которую я везла с собой. Ведь
я же собиралась к Заку, а у него, все это знают, в шкафу нет ничего
крепче какао. Он даже антисептики в своем кабинете держит
безалкогольные. Вот и сижу я в такси, в руке пакет, в пакете
бутылка, а она звонит и говорит: «Спрячь куда-нибудь бутылку» и
сразу отключается.
– Папа подошел. Я не могла продолжать. Я тебе еще за десять
минут до этого сообщение написала, овца.
– Я овца, да?! Да, я овца! Потому, что вообще согласилась зайти
за тобой. Представьте, на мне сумочка, в которую помещаются только
помада, тушь и телефон. И она хочет, чтобы я куда-нибудь спрятала
бутылку. Я равзворачиваю такси. Возвращаюсь домой. Говорю таксисту,
чтобы подождал. Поднимаюсь к себе и вытаскиваю из шкафа эту
огромную, никак не сочетающуюся с моим платьем сумищу, которую уже
два года как не ношу. Окей. Переложила туда бутылку и все, что было
в моей сумочке. Еще запихала всякого тряпья, чтобы бутылка стояла
вертикально, а не лежала плашмя. Нехватало еще, чтобы она у меня
булькнула при Беллином отце. В общем, поклажа получилась такая, что
меня стало немного заносить вбок, когда я повесила ее на плечо. И в
таком виде я спускаюсь к таксисту, который уже начал курить от
нервного ожидания. И вот он видит меня, выбрасывает недокуренную
сигарету, заводит мотор, и, не успеваю я сесть в машину, как снова,
что бы вы думали? Звонит Белла. И говорит мне. Нет, сама скажи.
– Я звоню ей и говорю: «Надеюсь на тебе не тот блядский наряд с
чулками? Папа заругает, если увидит».
Тут Алена скинула болеро, стянула джинсы, и все смогли увидеть,
что ее топ вовсе не топ, а крайне короткое светло-серое платье и
что на ней совершенно неуместные (как отмечала впоследствии
Сабина) черные чулки.
– Ну, да, – сказала она. – Наряд немного вызывающий. Но это же
вечеринка. Не в свитере же мне идти. А из-за этой телефонной
истерики, я снова, как дура, поднялась домой. Только и успела
сказать таксисту: «Я все оплачу, только дождитесь». Ну и напялила
эти джинсы, заправила в них платье и на всякий случай завернулась в
болеро, чтоб ее отца не смутили мои плечи и ключицы.
– А пока она отчаянно пыталась придать себе вид
благовоспитанной барышни, папа устроил мне настоящий допрос с
пристрастием: «Кто этот парень?», «А как его фамилия?», «А что, он
живет один?», «А чем он занимается?». Пришлось сказать, что Зак…
Стоп! Не Зак, а Алан. Да, я по этому случаю вспомнила, что его на
самом деле зовут Алан. И вот я сказала, что Алан только закончил
экфак и пока не работает. В Осетии менее позорно быть бездельником,
чем татуировщиком. Полный бред. Потом я наврала, что это не просто
вечеринка без повода, а день рождения, и родители его уехали на
весь вечер на другую квартиру. Мне даже пришлось взять с полки
книгу «Меньше чем ноль» и завернуть в подарочную бумагу.
– Хорошо, что она додумалась написать мне сообщение с этой
легендой. Потому, что когда я явилась (в платье, заправленном в
штаны, дурацком душном болеро и с волосами, собранными в хвост) ее
отец задал мне те же самые вопросы. А потом, вы не поверите, он
решил пойти с нами. Проводил до самого подъезда. Я, говорит, хочу
знать, где моя дочь будет до ночи. И заставил меня пообещать, что
никуда из этой квартиры мы выходить не будем – как все закончится,
вызовем такси и по домам. Да, еще спросил, будут ли там пить. Ну
что это за вечеринка, где не пьют? Я сказала, что без бутылки
шампанского, конечно, не обойдется, но больше алкоголя не будет. А
сама придерживаю сумку, чтоб не раскачивалась при ходьбе.
– Черт, он даже хотел подняться с нами и заглянуть внутрь.
Представляю, что было бы, если бы Зак открыл ему дверь в этом своем
костюме спартанского царя.
– Это костюм римского центуриона, – поправил ее Зак, въехавший
в комнату на скейт-борде.


* * *
Спустя примерно час я почти полностью слился с компанией и
начал принимать участие в общем веселье. В частности, я принял
участие в массовом мужском танце под Y.M.C.A., где, судя по каске у
меня на голове, изображал строителя; управлял игрушечным
вертолетом, который в конце концов разбился, под «Полет валькирий»;
по просьбе Зака поджигал десятирублевые банкноты, которые он
вставлял себе в задницу; взял поверхностный урок ча-ча-ча у Люси;
играл в твистер, где меня уделал какой-то чувак, похожий на
молодого Киану Ривза, и насладился медленным танцем с Беллой под
«74-75», в течение которого она, впрочем, избегала смотреть в
глаза. Когда «74-75» доиграла до конца, кто-то поставил Mothers
Little Helper, и Белла ушла «чего-нибудь глотнуть». Я отошел к
стене и присел на кушетку. Тут я заметил, что девушка в белом
платье, с которой меня не успели познакомить, тоже перестала
танцевать и теперь брела вдоль противоположной стены. Вскоре она
обошла комнату по периметру и присела рядом со мной.
– Как они могут танцевать под это? – спросила она, не обращаясь
ни к кому конкретно.
– Да, меня тоже не заводит, – согласился я. – Лучше бы
поставили «Start Me Up», раз уж на то пошло.
Она повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня так,
будто ее удивило как само мое присутствие, так и обнаружившаяся у
меня способность говорить.
– Дело не в музыке, – сказала она. – Ты что, не знаешь о чем
эта песня?
– О домохозяйке, сидящей на транквилизаторах. Так ведь?
– Это песня о женщине, несчастной в браке. У нее есть муж,
который, приходя с работы, только и знает, что требовать ужин. Дети
– изверги, которые не ценят все ее усилия по уходу за домом. Это
все не то, о чем она мечтала, выходя замуж. И, конечно, она находит
успокоение только в препаратах, которые, в конце концов, сводят ее
в могилу.
– Думаю, ты сгущаешь краски. В 60е наркотики принимали все.
Роллинги в этой песне иронизируют над бытовой наркоманией. Послушай
внимательно. Эта женщина не убивается домашними заботами. Она
покупает готовый торт и замороженный стейк, который даже не может
разогреть, чтобы не сжечь. Ни черта она не жертва никакая.
– Ладно. Но разве от этого она менее несчастна?
Она посмортрела прямо на меня, и в тенях под ее голубыми
глазами, и в складке между черных бровей я как будто увидел
настоящую грусть.
– Сегодня мой парень сделал мне предложение, – сказала она и
снова отвернулась.
– О, так мы сегодня празднуем помолвку? Где счастливчик?
– Его здесь нет. И помолвки тоже нет. Мудак, сказал мне это
утром. Не мог придумать лучшего способа испортить мне день? Мы были
в горах вместе и сегодня утром выдвинулись обратно. По дороге он
остановил у пропасти и сказал, что хочет напоследок еще раз
полюбоваться местным пейзажем. Я тоже вышла из машины. Там
действительно было очень красиво. Ты видел когда-нибудь, как бегут
по долине тени облаков? А как парит орел? Это великолепно. Там, над
пропастью, был каменный уступ, на котором росло какое-то дерево:
дикая груша или что-то типа того, я не разбираюсь. Дерево цвело.
Такие мелкие беые цветочки. И вот он, придурок, стал на этот уступ
и нарвал мне этих цветов. А там внизу – километр свободного
падения, не меньше. Я стала кричать, чтобы он скорее оттуда
убирался. Он вроде как послушал меня. Подошел ко мне, и когда я
взяла цветы, поднял меня на руки и затащил на этот чертов уступ. От
страха я даже кричать не могла. Он поставил меня на ноги, не
выпуская из объятий, и стал нести какую-то чушь, что я ничего
никогда не должна бояться. А я вся дрожала, хотя эта глыба под
нами действительно казалась надежной. Мы стояли так какое-то время
под этим деревом и обнимались. А потом он сказал: «Выходи за меня
замуж». Тут я высвободилась из его объятий и молча пошла к машине,
хотя за минуту до этого думала, что не посмею тут и шага ступить
самостоятельно. Я сказала ему, что это неожиданно для меня и мне
нужно все обдумать. А он, кажется, и не сомневается, что я хочу за
него замуж. Думает, что просто у девушек принято говорить «мне
нужно подумать». Всю дорогу до города он рассказывал о своих
планах. О том, куда мы поедем в свадебное путешествие. О том, какую
квартиру он присмотрел для нас в городе. А я ничего больше не
сказала. Меня только тошнило несколько раз, и мы останавливались,
чтобы я поблевала. Ему двадцать три. Он год назад закончил универ и
сейчас нашел хорошую работу. Мы уже два года встречаемся, и он
решил, что теперь можно и пожениться. Но я не хочу брака! Мне всего
девятнадцать, понимаешь?
– Ты артистка балета, гимнастка или что-то в этом роде?
– Нет. Ничего такого. Но у меня же есть еще целая жизнь в
запасе. Зачем так рано ставить на ней крест?
– Ну, я думаю, что если ты с этим чуваком уже два года, то
можно и замуж выйти.
– А может быть, он просто не тот?
– А зачем два года встречаться не с тем?
– Ты действительно считаешь, этот вопрос адекватным?
Я ничего не ответил. Mothers Little Helper давно отзвучала, и
теперь перед нами кружился хоровод под «Dig Up Her Bones».
– Пойдем, – вдруг сказала девушка. И я последовал за ней в
спальню-гостинную-бар, где уже никого не было. Она закрыла дверь на
задвижку и толкнула меня на диван.
– Выпьешь? – просила она.
– Думаю, мне хватит.
– Хорошо. А я выпью.
Она взяла со стола сначала бутылку бурбона, затем бутылку
текилы. Обе оказались пусты.
– Ну, что за день! – воскликнула она. – Ладно, я и так
достаточно пьяна.
Я полулежал на диване, и она оседалала меня. Через несколько
минут поцелуев и обжиманий в одежде, она, видимо, окончательно
осмелев, расстегнула мне ширинку и засунула руку в штаны.
* * *
Есть в умирающем языке моего народа выражение «Лёх ахёрёгау
фёцис», которое приблизительно можно перевести как «Будто дерьма
отведал(а)». Так говорят о людях, находящихся в состоянии острой
фрустрации, вызванной мгновенным и внезапным крушением их планов и
ожиданий. Именно это выражение лучше всего подходит для того, чтобы
описать, как выглядела та девушка, когда ее рука оказалась у меня в
штанах. Она несколько раз сжала и разжала ладонь и пошевелила
пальцами, дабы убедиться, действительно ли дело так безнадежно, как
ей показалось в первые мгновенья. Наконец, совершенно разбитая, она
слезла с меня и села рядом, упершись локтями в колени.
– Ты педик? – спросила она.
– Еще утром не был.
– Тогда, значит, дело во мне?
– Да нет, что ты. Не в этом дело.
– А в чем?
Ее вопрос растаял в молчании. Мы сидели безмолвные и
неподвижные, как насекомые в янтаре. Я смотрел на ее согнутую спину
и ладони, закрывающие лицо и чувствовал, что должен как-то
поддержать эту девушку, пережившую слишком многое за один день. Я
искал слова, которые бы могли приободрить ее, но не находил их. В
отчаянье я стал оглядывать комнату: сноуборд, секейтборд,
устройство для игры в Guitar Hero, набор джойстиков, плазменная
панель, игровая приставка, штанга, скакалка, боксерские перчатки,
разноцветные гантели, полка с целой коллекцией очков RayBan; бюст
Сталина, раскрашенный флуоресцентной краской; шлем Дарта Вейдера. И
тут, мне показалось, я нашел нужные слова. Я присел к ней, положил
руку на плечо и сочувственным голосом сказал:
– Знаешь, мне кажется, в этой комнате вполне может отыскаться
дилдо.
– Что? – переспросила она, подняв лицо от ладоней.
– У меня такое ощущение, – продолжил я, пока еще не понимая,
что она возмущена, – что где-то в этой комнате обязательно должен
быть дилдо. А учитывая, что здесь тату-салон, то и с дезинфекцией
проблем не будет.
Девушка вскочила с дивана.
– Ты что, совсем идиот? Думаешь я… думаешь… – ей едва хватало
дыхания, – думаешь, мне все равно, что в себя засовывать?
Я хотел сказать что-то в свое оправдание, но она уже перешла на
крик.
– Ты, мудозвон! Задрот чертов! Будьте вы прокляты, мужчины! С
вами вообще нельзя связываться. Вы так любите решать за других.
Считаете, что только вы знаете, как лучше. Ну и денек! Один зовет
замуж, другой предлагает мне пластмассовый член. Я, кажется, схожу
с ума. К черту вечеринку. Я сваливаю.
Она открыла дверь и оставила меня одного. Я пытался
представить, что с ней будет дальше. Уйдет ли она от того парня и
если так, то что ее ждет с новым. Еще я думал, что шататься одной
по ночным улицам небезопасно, а такси сейчас не поймать, и что в
таком легком платье ей может быть холодно. Возникла даже идея
одолжить у Зака какую-нибудь куртку и побежать за ней. Но прежде,
чем я успел на что-либо решиться, в комнату заглянула Индира.
– Что ты с ней сделал? – спросила она, глядя на мою
расстегнутую ширинку. – Она выбежала так, будто за ней текла лава.
– Ничего. Как ее зовут?
– Понятия не имею. Первый раз ее вижу. Застегивай штаны и
пойдем танцевать.
Я поднялся, застегнулся. Подошел к окну и увидел лишь пустынный
перекресток. Вслед за Индирой я присоединился к танцующим. Играла
Thriller Майкла Джексона. Все повторяли движения зомби из клипа, и
я чувствовал, что становлюсь одним из них.
Я вернулся домой часа в два ночи. Осторожно пробрался в свою
комнату, разделся и разложил диван. Спать, совсем не хотелось,
поэтому я включил ночник и снова раскрыл «Бойню номер пять». Билли
Пилигрим был похищен Тральфомадорцами и выставлен на обозрение в
межгалктическом зоопарке.