Новеллистика. Виктор Шлапак (Киев, Украина). Записки учителя

Продолжение.
Начало в №№101-105

139. "Освобождение от материала".

Это понятие взято из психологии творчества. Педагогика — вид творчества, произведение педагогов — люди, материал — ученики. Чтобы творить, надо освободиться от материала. Я видел в них людей, которые должны что-то узнать новое, чтобы стать таковыми.
Но не всегда так получается. Эти события в училище, а точнее, события в жизни, кажется, просветили меня, и я постепенно начинаю освобождаться от материала.
Я уже по-другому смотрю на учеников и вижу среди них то будущего Сидорова, то Рябоштана, то слышу шедевры...

140. Маленький фашизм.

Перед этим уроком, где-то внутренне, глубоко, я чувствую холодок страха за них: как-то они ответят на вопрос и сумеют ли доказать то, что доказано историей, ведь и новый человек, и новое поколение должны для себя осмыслить историю заново, чтобы не повторять ошибок прошлого и создавать свою, неповторимую, новую... пока на уроке, потом — в жизни.
Тема урока: красота поведения.
На первый вопрос, когда красив поступок человека, после притчи Шиллера о старике, просящем помощи у пяти человек, все отвечают, не сомневаясь, что пятый поступок, красив, совершенный бескорыстно и самостоятельно.
Второй вопрос: что такое личность. Я задаю вопрос сразу: Гитлер — личность? Сначала молчание, они смотрят на меня, и я с замиранием сердца жду.
Кто-то кричит "нет", потом "да". "У него же была мать, он человек". Их обманывает внешний вид, как и они сами, когда обманывают других, прячутся -в себе от других, именно за внешний вид, — думаю я про себя, отвечаю себе и молча продолжаю слушать. Особенно старается один из них, Белоножкин, низенький, коренастый, с черными усиками, он как-то кривит рот, кажется, что в нем говорит не он, а кто-то другой; я жду покамест они выговорятся, чтобы задать второй, главный вопрос.
— Гете — личность?
Это риторический вопрос — он содержит и вопрос, и ответ, но сейчас только для меня, а их много и каждый человек к каждой истине должен прийти сам.
— Да, да — слышится.
Я улыбаюсь:
— Что же получается: Гете личность и Гитлер?
Они молчат, наиболее посмирней, те, которые привыкли следовать только логике хода урока, но не истории, не времени, догадываются, их интересует не история, а оценка, и кажется, что сейчас сама история уподобилась этим ученикам, которых устраивает эта видимость времени, видимость истории, человека и видимость самой жизни.
Белоножкин упорствует.
– Они тоже люди. У них были свои идеалы.
Современный маленький фашизм.
Я стараюсь говорить спокойно и все-таки срываюсь...
– Мы к ним пришли? Нет. Они пришли к вам, убивать ваших твоих, отцов, матерей... А вы, думайте.
Кривая усмешка Белоножкина, словно тень, мелькает в классе, но в конце урока торжествует Девятое мая.

141. Почему дует ветер.

Погода изменилась в течение последних пяти — семи лет, нет зимы, нет лета. Мы с женой, изредка, перед сном прогуливаемся.
– Почему дует ветер? Почему плохая погода? — как-то спросила она,
— Надо подумать, так сразу и не ответить, — произношу я, но жена тут же продолжает, очевидно, как я понял, она спрашивала не для того, чтобы услышать ответ, а для того, чтобы самой ответить мне.
– На работе наши .женщины говорят, что дырок в небе понаделали.
Я смеюсь, у взрослых, которые больше вериг другим, чем себе и особенно у женщин, еще детское представление, нёбо им представляется бумагой, которая, если пробить, рвется и образует дыры.
— Тогда ответь, объясни...
Я молчу и вдруг вспоминаю разговор с учительницей по физике.
— Сколько часов по физике!
— Сто тридцать семь?
— За год.
— Да.
Я мысленно считаю часы за три года, прибавляю часы по всем техническим дисциплинам и рядом ставлю маленькую цифру часов по литературе, эстетике, истории...
Мне грустно. Я вспоминаю о сообщении, что в Китае испытали атомную бомбу, о Японии, о какой-то девушке Наде, которая обеспокоена тем, что не может найти пудру и пишет об этом в газету; мифы о тарелках, которые якобы контролируют мир на земле...
Людям так хочется жить, так хочется мира. Они так много знают о земле, о космосе, учатся этому, и так мало учатся быть людьми.
Кто же это делает? Какой-то человек? Нет! Это люди не понимают, что важно не только узнать, перестроить мир, но еще надо узнать и перестроить самого человека.
И я отвечаю.
– Причина плохой погоды: моральная неустроенность мира. Цепная реакция от маленького зла до мировой катастрофы в природе, и в обществе.

142. Почему ушел Гриша?

Гриша ушел из своей тридцать пятой. Почему? Он же сам по профессии маляр-штукатур, а перешел к слесарям, к Молодеченко. Может быть, к другу? Может быть, он на все руки мастер?
Факт незаметный, но для меня это тайна. Он ведь не новичок, что его могут перебрасывать куда угодно, а — старый, опытный...

143. Пеленки или почему человек начинает любить.

"Дочка похожа на тебя", — писала мне жена, и это было видно невооруженным глазом, но несмотря на все это, я как-то ничего не испытывал к ней. Я смотрел на этот сморщенный завернутый в пеленки комочек и думал, почему я не испытываю никаких чувств, ведь это мое дитя, дитя, так похоже на меня; разве кроме жалости или еще того, что требуют окружающие и выработанные прошлым формы поведения, а может быть, тогда я все это изображал, играл для них.
Лишь позднее, когда я вставал ночью вместе с женой, и один, лишь позднее, когда я стирал пеленки, я вдруг испытал то чувство, которое можно назвать любовью, любовью к моей дочери, к человеку, который требует от тебя забот, твоих сил, твоих страданий, мук, трудов, когда ты отдаешь их, только тогда к человеку приходит чувство, которое можно назвать любовью.
И на уроках учитель должен стирать пеленки невежества, лени, косности, чтобы и он, и его ученики обрели любовь ко всему...

144. Не тот человек...

У нас появился новый преподаватель гражданской обороны, молодой парень. Наши кабинеты рядом.
Как-то ко мне в кабинет заглянул завуч.
— Нет ли у вас ключа от соседнего кабинета?
— Нет. А что случилось?
— Преподаватель не вышел, а Валентины Семеновны нет.
— А причем здесь Валентина Семеновна, ее кабинет на третьем.
— Это ее сын.
Сын. Да, это был ее сын, тот самый мальчик, который очень любил английский язык, музыку, но занимался, нет, уже окончил гидромелиоративный институт...
Я вспомнил наши беседы о ее сыне. Вот это да. Каждый раз, когда я ее встречаю, я правда, с иронией, спрашивал:
– Как сын? Как учеба в гидромелиоративном?
А она отвечала без иронии:
– Хорошо? Сдал английский язык лучше всех. Вот ему и пригодились знания английского языка.
Я решил подойти к нему, хотелось узнать, кем он стал и стал ли...
Это была необычная Встреча, необычные вопросы, мы были незнакомы, но я знал о нем все, и это как-то неприятно поразило его.
Он читал гражданскую оборону, но я видел, что и эта гражданская оборона ради денег для семьи, и его основная работа инженером, и музыка, которой он изредка продолжал заниматься, — все это как-то было не то, он улыбался тихой улыбкой, но слишком тихой, это был мягкий, но слишком мягкий, и как мне показалось, не тот человек, слишком мягкий, слишком спокойный...
А мы, — я... не те люди, частично или полностью рано или поздно становимся ими и воспитываем подобных себе или в школе, или дома...

145. Эпоха третьей метлы.

К эпохе третьей метлы привыкать не приходилось, метлы хоть и разные, но метут одинаково.
На собраниях, педсоветах у каждого уже свое, насиженное место: в президиуме - директор, слева в ряду - Бойков, Калинченко, мастера, справа, группа женщин, всегда живая, говорящая, жующая, я в последнем ряду, рядом с Федей, Васей; впереди меня с красной шеей, как у рака, Лёня.
— Иди, выступай, — подтруниваю я.
— А ну их, демагогию разводят.
"Регламент", — иногда басит Лёня, когда выступает военрук. Последним, как всегда, выступает директор, подводит итоги соцсоревнования.
— Что же так плохо? — спрашиваю я у Васи.
— Разве это соцсоревнования? Всех своих в передовые.
— А Бакшеев?
— Что твой Бакшеев, хорош жук. Все заранее было распределено. Дети махнули рукой, пусть сами учатся.
— Зачем ему? Пусть победит сильнейший...
— Так должно быть. А он себе создал свой клубок. Лучше от них держаться подальше.
В это время директор начинает говорить о воспитании на личном примере...
Я чувствую, что я уже не переживаю, не возмущаюсь. Почему? Это уже было.
– Лучше бы не прятались от людей сами, — резюмирует Лёня и машет рукой.

146. Как закалялась сталь.

— Поднять руки кто читал "Как закалялась сталь", — спрашиваю я и считаю вслух, — три, четыре, пять. Не густо.
В библиотеке около десяти экземпляров на двести человек. Как же быть, я им рассказываю, но ведь нельзя заменить рассказ о произведении чтением, даже кинофильмом. Кадры, эпизоды, цитаты, а кто же будет мыслить.
Неожиданно для себя я спрашиваю ученика, сидевшего на первой парте.
– Как ты читал?
— Меня отец заставил.
— Как?
— Он сказал, что пока не прочтешь эту книгу, не выпущу.
На мгновение в кабинете становится тихо.
— У тебя очень — умный отец. Он понял, что без этой книги
человек не может стать человеком, как без воздуха он не сможет жить.
Книга — это воздух разума, добра.
Конечно, это патетика, она не всегда нужна, но иногда она помогает отличить правду от лжи.
Да, не от одной учебы зависит создание человека человеком, но...
— Ты куришь?
— Давно.
— С детства, еще в лопухах, — говорит кто-то, и группа, и я смеемся.
— А Павел Корчагин бросил...




147. Когда же премьера?

— Слушай, тут я одного нашел руководителя, он создает театр, — остановил меня Бакшеев.
— А как же мой, у меня что-то намечается.
— Что характерно, — продолжал Бакшеев, как бы не слушая меня, сделав паузу, тем самым, словно отвечая и на мой вопрос, — он создает театр быстро. Театр называется: "Театр актуальных проблем". Главное — массовость. А ты брось свою ерунду, отдай ему людей.
— Мне все равно. Когда у него занятия?
— Вторник и четверг.
— Хорошо. У меня тоже в эти дни.
— Видал концерт, это он приготовил. Ничего.
Собрались как всегда не все.
— Когда же, Дима, Зоя?
— Уже и правда, надоело.
— Все почти готово, — отвечает Зоя.
— Дима, где же твои Алеша, Коля?
— Я — здесь, я отвечаю за себя.
— Молодец. А ты их предупреждал.
— Да.
– Понятно. Кто хочет, может пойти в актовый зал, сегодня там репетиция нового театра.
— Я уже видела, старичок такой, бодренький.
— Ты пойдешь, Зоя?
— У меня на семь барабан.
— Володя?
— У меня кружок дезиметристов.
— О... — почти театрально стону я. — Ты бы мог сказать, что вторник... А?
— Не могу, понимаете...
— Могут быть неприятности, — объясняет Дима.
— Ладно, пошли.
Я привожу их в актовый зал, передаю из рук в руки.
Маленький, живой, седой старичок мечется, благодарит. Я ухожу. Пусть, один хорошо, а два лучше.
На собрании я выступаю о заорганизованности: мероприятия на мероприятии, кружок на кружке, и ходят одни и те же люди, впрочем, я это говорил...

148. Новая конституция.

Собрали собрание по поводу принятия новой конституции. Я слушаю и думаю, пойдут ли они туда, в кабинет обедать.
Пошли... три из ста, может быть, не страшно, пустяки, но говорят, что паршивая овца все стадо портит...

149. Драка.

Утром опять сюрприз. Грандиозная драка после получки, драка с ножом, вызовом милиции...
Срочно были собраны преподаватели.
— Мы не можем мириться с подобным положением. Преподаватели должны дежурить, виновные будут наказаны. Мне с трудом удалось уговорить, чтобы не выносить сор из избы... наше училище и так фигурирует...
Олейник поднял руку.
– Я хотел задать вопрос: мы дежурили до десяти, а драка была в одиннадцать: как быть?
Поднялся шум.
— Где были воспитатели?
— Им тоже досталось.
— В огороде бузина, а в Киеве дядько.
— Тише, товарищи педагоги, вы не на базаре. Это дело цикличное.
Вот и все, что ответил директор. А ведь между "виновники будут наказаны" и "не выносить сор из избы" дистанция большая, очевидно, в одну драку, впрочем, он прав, "это дело цикличное"…

Продолжение следует.