Критический реализм. Анатолий Бондарь (Фрайталь, Германия). Земляки

Нагрузился дед и всхрапнул на лавке. Спит полусидя и всё ему лампочки до ...
Корову сводил ... Замычалась, стерва. Быкодержатель за «так» фигу ссучил, а за деньги скотские свадьбы в селе не принято было ладить. Магарыч подавай. Пришлось идти водку клянчить у Насти. Настя - зараза в сельпо королевна: захочет – даст, не захочет – пошлёт по-за огородами. Зажралась барыня. Лоснится. Колхозники судачат, что если магазин спалить, так она на его пепле ещё 20 лет руки греть будет.

Клялся - божился дед, голову на отсечение давал, что в субботу в город на базар сгоняет и рассчитается. Сжалилась гадюка, отпустила пару фунфыриков «московской».

Дед Дубчик, так называли старика, бог его знает из каких наций произошёл, но его славянская облицовка давала ему возможность считаться русским.

Дедок был добрым малым и его небольшой росточек при бараньем весе и чудаковатом характере делали его душой любой компании.

Послевоенщина ещё не выбралась из нищеты, но дух народный креп. Выживал каждый по-своему: денег у крестьян почти не водилось и натуральная плата была в порядке вещей ; магарычи свидетельствовали о прочности отношений между селянами и даже случки скота обмывались «на всю катушку».

Вот и теперь мужики набрались так, что и домой не добрались. Каждый застрял где зацепился.

Дед Дубчик появился в колхозе незадолго до начала войны откуда-то из Украины с многочисленным семейством: с женой Антониной и семью разновозрастными дочерьми. На фоне Антонины шустрый дедок выглядел подростком, но в семье его авторитет был чтим.

Старшая дочь Дубчика Надька удалась формами в мать, но её вполне приличная внешность была подпорчена придурью, а посему являлась, как утверждал сам дед, «первым блином» в его бабьей коллекции. Остальные девки явной дурью не отличались, но уступали старшей сестре в привлекательности и у женихов спросом не пользовались.

Уже третью десятку годков домучивала Надька и слыла легкодоступной мамзелью для всех сельских кобелей, оттачивающих своё сексуальное мастерство до женитьбы на опыте зрелой блудницы. Полногрудая девица не гнушалась даже подростковым любопытством и, находясь в сексуальном угаре, не отвергала и коллективных оргий с созревающей пацанвой.

Осведомлённые о душевной несостоятельности старшей Дубчиковской дочки, бабы пытались оградить своих созревающих чад от общения с распутницей и, бывало, устраивали Надьке выволочку. Но ей, как с гуся вода: очухавшись, вновь бралась за своё.

Не освещённое село с наступлением темноты погружалось в тайный блуд, который брал своё начало с поселкового клуба в центре села.

Клубное помещение, в основном по субботним и воскресным вечерам, было многолюдным.

Нутро выродка архитектурной мысли было распланировано довольно рационально: фойе представляло собой вытянутый коридор, упирающийся в деревянную лестницу, ведущую в кинобудку, из которой по субботним вечерам под монотонное тарахтение бензинового движка, установленного в кузове «полуторки», на которой курсировал по деревням киномеханик Максим Скрипка, многократно в году прокручивая одни и те же фильмы.

По левую и правую сторону фойе-коридора раскрывали культурные таинства двустворчатые двери, левая из которых вела в крохотный, но светлый читальный зальчик, оснащённый двумя столиками и несколькими деревянными табуретками, справа, через стеклянную перегородку , находилась библиотечная комната, из которой, как кукушка из часов, иногда выныривала тётя Вера , мысленно аплодируя себе если читателей собиралось более двух ; напротив лакированная деревянная табличка на массивной двери извещала посетителей затейливо выжженными колхозным кузнецом Чумаком Васькой буквами о том, что здесь находится кабинет ЗАВЕДУЮЩЕГО КЛУБОМ, носящего жеребячью фамилию Г.Г. Григор.

Носитель фамилии отличался своими формами тучного тела и кроме как к руководящей работе приспособлен не был. Гавриил Григорьевич Григор,сорокалетний пузан носил в себе какую-то болезнь и справлялся с ней только обильным неразборчивым поеданием пищи в сопровождении винных и водочных изделий если таковые присутствовали.

Слаженный коллектив клуба , или «Дом Культуры», как гласила надпись на фронтоне самого «красивого» здания в селе, состоял из библиотекарши и по совместительству художественного руководителя самодеятельного коллектива колхозников Веры Петровны, уборщицы бабы Мани, работа которой в основном приходилась на начало недели после ненавистных ею субботних и воскресных скачек, и ночного сторожа дядьки Степана – главного врага пацанвы, стремящейся во время киносеансов проникнуть в зал клуба через потайные хода в здании. ГГГ, как за глаза называли "культурного" шефа, исправно по расписанию проводил производственные планёрки, укрепляя тем самым трудовую дисциплину.

Правая дверь в фойе перед посетителями вскрывала смотровой зал, уставленный шестиместными скамейками в два ряда, в конце которого возвышалась сцена предназначенная для выступлений самодеятельных артистов, заезжих труп и президиума колхозной знати во время проведения собраний. При входе в зал справа возвышалась четырёхрядная галёрка, на трибунах которой при просмотре фильмов располагались в основном люди старшего поколения.

Кассой служила стойка тут же у входной двери и киномеханик, принимая деньги от посетителей, отрывая корешки билетов, сбрасывал их в картонный ящик у ног. Пацанят, у которых, как правило, денег не было, Скрипка , когда начинался фильм и свет выключался, пропускал в зал за харчи: яйца, куски сала, а то и за домашнее вино или самогонку, которые бессовестно умыкались из домашних заначек материально незащищённой пацанвой.

Заканчивался фильм, скамейки размещались по периметру зала и, после долгого упрашивания девчатами Максима посветить своей дыркалкой, начинались скачки под гармонь или патефон.

Иногда киномеханик, изрядно «откушав» с кем-то из местной шпаны, как правило, в кабинете ГГГ с его участием, оставался в колхозе с ночёвкой и, накувыркавшись вдоволь с кем-то из своих пассий, только под утро уфыркивал на драндулете в райцентр. Вдовушки и перезревшие молодухи с надеждой гадали кого в этот раз осчастливит лихой киношник.

Надька тоже вертела хвостом перед красавцем из райцентра, но ей фарт не выгорал. Хотя обличьем девица не уступала местным красавицам, но нелестная репутация отталкивала уважающих себя парней от её сексуальной назойливости и ей приходилось довольствоваться неразборчивостью разнонациональной недоросли из родного села.

Когда по каким-либо причинам киномеханик не появлялся в назначенные дни в посёлке, тускло освещённое помещение клуба парой керосиновых ламп и тройкой фонарей «летучая мышь» заполнялось разновозрастной братией и девчатами и всё продолжалось по утверждённому временем сценарию.

Колхоз по тогдашним меркам был большим и насчитывал более ста дворов, которые были разбросаны по трём зонам: посёлок, оторвановка и турецкая.

Сталинские переселенцы: турки, чеченцы, карачайцы и немцы поначалу были расквартированы по русским и казахским семьям, а в конце войны с фашистской Германией переселенцы начали обзаводиться собственными постройками на специально выделенных участках. Так и появился обособленный турецкий посёлок, с вкраплением в него семей других национальностей. В общем-то это был единый населённый пункт, но небольшой овраг и мост производили некое территориальное разграничение.

К концу пятидесятых годов колхоз стал постепенно оперяться и внутрихозяйственное строительство начинало поднимать первоочередные жизненно важные для посёлка объекты. На одной из сельских сходок было принято решение обзавестись собственной электростанцией.
Как-то кузнец Васька Чумак в поиске каких-то железяк в свалке металла под навесом в углу колхозного двора обнаружил две небольшие гидротурбины в комплекте с генераторами, приобретённые, видимо, ещё до войны не известно для каких целей. При очередной попойке с мужиками Василий проговорился о находке.

Никифор, колхозный завхоз, на сообщение Чумака ни как не отреагировал, но мыслишку в голову вбил: перед правлением отличиться. И отличился: внёс предложение построить собственными силами небольшую электростанцию для колхоза. Председатель, однорукий фронтовик Василий Петрович Самоенко не сразу, но идею Никифора поддержал и уже через несколько дней была сформирована бригада из бывших фронтовиков, имеющих хоть какое-то отношение к электрическому и слесарному делу.

Павло Заболтный, прибившийся к сельчанам после войны, оказался знатоком электрического дела: горный электромеханик по специальности после ранения и тяжёлой контузии, лишившийся во время войны семьи, был уговорён однополчанином дядькой Николаем Козюрой ехать вместе с ним в Южно-Казахстанскую теплынь, к нему на родину.

В яру за посёлком спецы облюбовали место для постройки корпуса электростанции и в верху по течению бывшего ирригационного канала, вода в котором со временем размыла супесчаный грунт до такой степени, что русло превратилось в узкий, но глубокий каньон.

Выше по течению с помощью районного гидротехника поток был зарегулирован и из образовавшегося пруда направлен к электростанции по водоразделу к водоприёмнику, из которого по двум напорным трубопроводам под уклоном с двадцатиметровой высоты вертелись лопасти отвоёванных у времени турбин.

Электростанция к осени торжественно под барабанный треск и хриплый скрежет пионерских горнов была введена в эксплуатацию. Павло Заболотный, Василий Чумак, Кирилл Рыков и Иван Попов выглядели героями.

Председатель произнёс торжественную речь и вручил каждому премию в тощих конвертиках, чем особо порадовал ударную бригаду, пионеры хором спели песню «То берёзка, то рябина ...» и тут же под гармонь затопали, как копытами, уже где-то причастившиеся некоторые из сельчан.

По распоряжению Василия Петровича Никифор прибыл на место события в сопровождении брички, загруженной флягой добротного вина из колхозной винокурни, и всякими закусками специально приготовленными на складе. Завхоз, имя которого неоднократно упоминалось в речи председателя, как и строители, чувствовал себя именинником. «Энергетики» угощались особо: каждый норовил чокнуться с победителями тьмы и сказать им добрые слова.

Захмелевший Павло Заболотный, подходя к очередной компании, и, принимая в руки очередную дозу, запускал свою фирменную фразу: «В такую жару водку? Стаканами? Да с удовольствием!»

Здоровенный Никифор не гнушался выпить с каждым желающим, но пил он профессионально, по - настоящему, никогда не теряя лица, чем и вызывал восхищение у слабаков.

Кирилл умел регулировать свои низменные страсти и мера была его главным достоинством. Пьяным его никогда не видели.

Для Чумака на первом плане всегда было дело и, хотя в трезвенниках он не числился, за рамки приличия его не выносило, но в этот раз кузнец дал себе волю и, немногословный по натуре, в этот день был красноречив и весел.

Надька более чем другие выражала своё причастие к запуску электростанции, поскольку частенько отиралась среди мужиков на строительной площадке и по мере надобности с удовольствием оказывала свои услуги строителям светлого будущего.

Электроосвещение посёлка проводилась поэтапно. Поначалу свет поселился в правлении колхоза и в клубе. Далее осветили колхозный двор и школу и уж потом лампочки Ильича стали проникать в халупы сельчан. Каждый пытался вкопать тополиный столб у своего двора, поскольку «казённых» было не напастись, но более зажиточные и пронырливые крестьяне старались шикнуть предметом цивилизации и некоторым это удавалось.

Завхоз колхоза Никифор Ващенко – мужик крепкого достатка – с согласия Василия Петровича на « Захаре » с прицепом из райцентра привёз пару десятков просмолённых сосновых столбов, которые выгодно распределил по нужным людям. Себе Никифор кроме уличного столба вкопал столб и во дворе огороженном непроглядным забором, на котором водрузил большую электрическую лампу под металлическим абажуром, которая вызывала раздражение у местных хулиганов и являлась мишенью для рогаточников.

После нескольких покушений на частную собственность со стороны пацанвы, Никифор, не сумев изловить злоумышленников, нацепил на лампочку «намордник» изготовленный из мелкой металлической сетки, лишив тем самым желания у хулиганов бороться с Никифоровским уютом.

Бабка Фрося, яро недолюбливающая завхоза за его кулацкое происхождение, всегда норовила, как гусыня, ущипнуть мироеда ядовитым словечком или слушком на людях с целью обозначить своё отношение к недобитому эксплуататору.

Не было секретом, что Никифор сам подворовывал да и начальство не забывал, за что был в чести у хозяев и в лютой ненависти у строптивой бабки.

Каждый день с утра двух метрового роста завхоз водворял свою восьми пудовую тушу в лоно продуктового склада и, как ему казалось, благодетельствовал, отпуская продукты по разнарядке колхозным бригадам , детскому садику и по другим спец-точкам.

Ещё затемно на склад завозились в алюминиевых (или, как говаривала бабка Ефросиния,- лялюминивых) флягах парное молоко и свежее мясо со скотобойни. Здесь же, на территории складов, в небольшой пекарне две пышногрудые хохлушки –мать с дочерью- тётка Поля и Валентина творили чудеса выпечки румяных буханок хлеба, ароматный запах которых постоянно дразнил не только бесхозных дворовых собак, но и весь рабочий люд занимающийся своими делами на территории колхозного двора.

Маленькая кузня, из которой постоянно доносился мелодичный перезвон молота и наковальни попыхивала чёрным дымком и, казалось, что в закопчённой хижине не дело делают, а разучивают мелодии трудолюбия. Вечно чумазые кузнец Василий Чумак и его подручный двадцати летний Упырь, получивший кликуху с чьей-то неуклюжей подачи, хотя признаков вампирства в добродушном парне не замечалось, к обеденному перерыву прекращали измываться над железяками и направлялись в сторону апартаментов хозяина двора - Никифору. Туда же захаживали мужики с лесопилки Степан Аверин и Гурам Акаев. Так уж сложилось во времени, что работяги обрели привязанность друг к другу и дружили плотно.

Тётка Ольга потчевала работяг свежеиспечённым хлебом и иногда борщом сваренным тут же в пекарне. Других дворовых работников Никифор не приваживал и тем приходилось довольствоваться местом под навесом у противопожарного бетонного резервуара. Там же после обеда некоторые из работяг, что по моложе, мочили свои вспотевшие тела в нагретой солнцем воде.

Трапеза «чина» со своими избранниками, как правило, сопровождалась одним-двумя штофами водки или домашней наливочки, что на дальнейшую производительность в принципе, влияния не оказывало. Мужики пили с умом. Лишь Упырь не старался тягаться со старшими, да они и не настаивали: молод ещё, своё успеет наверстать.

Теперь, озарённый электричеством в темень двор не прекращал жить и после работы. Мужики частенько засиживались допоздна на террасе у каморки шорника Петра Мазохи, в которой стены были сплошь увешаны новой и починенной упряжью. Дело себе мужики находили, что бабам комом становилось поперёк горла: дел дома невпроворот, а ни черти клубятся тут, как ужи по весне. Вечерние « концерты» случались часто. Бабьи бунты иногда приводили к потасовкам и обе стороны не обходились без физических увечий: на войне, как на войне.

Заболтный Павло, ещё не ушедший в примаки ни к одной деревенской бабёнке,
более других нуждался в Надькиных плотских услугах и она их ему охотно оказывала. Вот и повадился кувшин по воду ходить. На электростанцию девка шлялась как на службу.

Колхозные виноградники подбирались к ярам по косогору. Без шпалерное содержание кустов позволяло лозам растений образовывать куполообразные шатры, под покровом которых удобно зависали сочные гроздья и пряталась деревенская пацанва, совершавшая половецкие набеги на предмет своего интереса.

Сторожа гнездо своего сторожевого поста свили на вершине небольшого кургана и целыми днями, пока виноград не достиг промышленной зрелости, резались в картишки, иногда для порядка постреливая в никуда, напоминая скворцам и воришкам, что объект находится под неусыпным контролем.

Мужики с электростанции иногда захаживали в курень на вершине кургана, дабы виноградом побаловаться, да и при случае причаститься. У сторожей всегда было. Охрана подрабатывала тем, что по ночам сбагривала собранный ранее в ящики виноград, и друзья по «цеху» на телеге свозили товар в город на рынок , обеспечивая перекупщиков лёгкой наживой. В накладе никто не оставался.

Надька тоже не упускала возможности навестить «курятник» и не гнушалась общением с со сторожами.

Дубчик ни раз отхаживал свою похотливую доченьку вожжами, но с неё – как с гуся вода: отревёт своё в сарае и снова в люди... Уж больно нравились Надьке её сексуальные шалости.

Как-то запоздно, возвращаясь с поседелок на электростанции во время дежурства Павла, блудница дефилировала по виноградным джунглям, направляясь к кургану. Сверчковая звень распространялась повсеместно. На этом звенящем фоне то по-идиотски неожиданно всплакнёт вечно рыщущий по ночам шакал, то в испуге хрюкнет барсук и метнёт свою, озарённую лунным светом, полосатую шубку под ближайший куст винограда, а то и сыч пройдётся по ушам своим мерзким криком, неслышно пролетая над плантацией. Надька, вздрагивая, время от времени от неожиданных страшилок, приближалась к полевой дороге, разделяющей виноградник на две плантации. Дорога сползала к лощинке и скрывалась в тутовниковой роще.

Надькино внимание привлекли какие-то движения на обочине дороги вблизи кургана и, подкравшись, девица узрела своих друзей охранников и ещё пару дядек, в которых не сразу определила Ваньку – сына Николая Козюры и Кольку Остояча – сына тётки Ольги из колхозной хлебопекарни. Мужики неторопливо загружали ящики на телегу. Время за полночь. Массовый сбор винограда ещё не начат. Только скороспелые сорта уже вошли в пору созревания и ночной дозор со стороны правления колхоза ещё не вёлся. Да и при дозоре трудно ли умеючи?

Надька выставила из-за кустов своё дородное тело и с интересом озвучила:
- А чё это вы тут делаете впотьмах?

Ванька с Колькой, тащившие очередные ящики к телеге, приземлили задницы, опешив.

- Курва, - хрипло выдохнул Ванька – так же и родить можно. Откуда тебя хрен сбросил?

Колька, ещё не совсем очухавшись, поднимался молча. Сторожа, привыкшие к поздним визитам Надьки, с интересом наблюдали за происходящим.

- С электростанции что ли? – спросил один из них.

- А откуда же ещё? – ответил за приведение другой – Если бы она там не появлялась, то и посёлок без света был бы.

- Я и у вас появлялась, да чё-то свет вам ни к чему. Впотьмах лучше воруется. Завтра же бригадиру расскажу чем вы тут ночью занимаетесь.

- Мы тебя щас закопаем, гадюка.- процедил сквозь зубы Иван и направился к Надьке.

- Вя-яв – взвизгнула девица и с завидной прытью метнулась в виноградные джунгли.

Мужики уже ни первый год промышляли колхозным добром. Город от колхоза в семи-восьми километрах – невелик путь. За полтора-два часа можно и на быках доплестись, а на коне – и говорить нечего.

На базаре сами не светились: система была отлажена и проверена временем. Добытое спихивали оптом или за прилавок усаживали своего человека из городских. Телега у Кольки была своя и тягло тоже. Здоровенный с лошака осёл почти белого цвета мог тонну груза волочь не напрягаясь. Красавец был осёл. Таких теперь и не встретишь.

Поговаривали в селе люди о ночных похождениях друзей, да слово к делу не пришьёшь. Не пойман – ни вор. А колхозным мужикам и на руку: поохотились удачно Колька с Ванькой, и им ни в наклад. Когда ночные волки при деньгах, они на угощение не скупились и продавщица Настя без труда определяла уровень добычи "ганстеров" по характеру размаха очередного загула братии.

Колхозный двор ранним утром бывал особенно многолюдным. Сюда подъезжали на телегах, верхом, а то и просто с ручной тележкой кто-то приходил если получаемый груз был невелик.

Никифор отпускал продукты по разнарядке и если народу скапливалось много, на помощь ему приходила тётка Ольга или её дочь Валентина.

В страдное время колхозники харчевались в бригадах на полевых станах. Для небольших звеньев повариха готовила обед на территории колхозного двора и уже готовая еда развозилась по точкам. Обеденное время сводилось не только к коллективному чавканью и беспредметному трёпу, но и к решению многих бытовых проблем, возникающих в семьях.

Для балагуров – это время для разухабистых анекдотов и подначек. Зерновая бригада одна из самых многочисленных в колхозе и на току всегда народу уйма, особенно в обеденное время. Вот и на сей раз механик Иван Аверин, сидя за длиннющим сколоченным из тополёвых досок столом среди мужиков и баб, усердно хлебающих борщ, во всю глотку орёт в сторону поварихи, стоящей, подбоченясь, с черпаком у котла: - Катька, матерьё-тюмень, ну-ка подь сюда.

- Чё те надо? – не спешит выполнять приказ механика повариха.

- Ну, кому сказал! - не унимается механик.

Катерина, не торопясь, вразвалочку, словно утя, следует к Ивану.

- Ну, чё те?

Шутник нарочито усердно тянет зубами плеву из куска мяса, держа его обеими руками.

- Опять кунку подсунула, кормилица ты наша? На сама с ней тягайся. – серьёзно шумит балагур.

- Не – е - е, это грудинка ... из-под хвоста. Крепче жуй, перемелется. – кто-то ехидно поддерживает механика.

Сидящие за столом падают со смеху. Катька, опешив, как рыба, хватает воздух ртом и лишь, очухавшись, с визгом набрасывается на обидчика:

- Ах ты, паразит проклятый, я тебе покажу кунку. – и от души лупит ржущего Ивана по хребту. – Я тебе паразиту следующий раз ещё и ни то подсуну, подавишься, малахольный. Иван под общий хохот выскакивает из-за стола. Не покалечила бы своим черпаком ...

- Ишь закатились и кочергой не достанешь – злится Катерина – Вам поржать и мёда не надо, сволочи ...

Дед Дубчик по заданию бригадира садоводческой бригады на склад прикатил на хозяйской двуколке и гордый, что ему доверен престижный транспорт, пока не появился Никифор, развлекал мужиков трёпом.. Тётка Ольга, наводившая маракет на террасе у Никифоровской каптёрки, помахивая веником, топырила уши в сторону болтуна, ухмылялась.

Дед, не обращая внимания на Ольгу, тарахтел без умолку. Когда же Дубчик насмешками прошёлся по бабам и сообщил как он горазд любую злюку поставить на своё место, тётка не выдержала и сорвалась: - Ах ты сморчок плюгавый, богатырь нашёлся. Да я тебе ручонки выкручу за твой язык поганый.

- Ну – ну! Не встревай, баба, а то всыплю по первое число, будешь знать... – пуще прежнего затараторил герой.

- Давай, давай, дед, приструни бабу, пусть знает место. –подначивали мужики.
Ольгину сторону поддерживали всего две присутствующие в толпе женщины - поварихи, ранее не принимавшие участие в мужицком базаре.

Ольга отбросила веник и, засучив рукава, двинулась на деда.

- Не балуй! – испуганно затарахтел Дубчик и попятился назад, но заинтригованный люд преградил ему путь к отступлению.
Дед по-петушиному что-то хрипло кукарекнул и тут же оказался в лапищах стряпухи. Гогочущая толпа подбадривала Дубчика: - Давай, дед, давай, не опозорь мужиков, всыпь ей, всыпь ...

Но деда уже заклинили цепкие руки стряпухи. Он пытался как-то освободиться, но мёртвая хватка насильницы только крепче сдавливала щуплое тело старика. Дубчик пытался шлёпать ручонками по пышной груди Ольги, но та его уже держала навесу и не давала никаких шансов освободиться. Когда в очередной раз хищница приподняла «гладиатора», тот, не выдержав напряжения, громко выдал трескучий звук и обмяк.

- Фу, гадюка вонючая - тётка оттолкнула обмякшего мужичонку и зажала пальцами нос.

Дубчик неуклюже приземлился у ног Ольги и под общий хохот пытался что-то объяснить толпе: - Она, она не по правилам ...

Ольга было направилась снова к деду, но того как ветром сдуло: юркнул в толпу.

Представление тут же прекратилось с появлением Никифора и тот, не понимая причины веселья, с недоумением разглядывал присутствующих.

На колхозный двор по-черепашьи вползала бычья повозка. Ярмо связывало двух красно-рябых быков, которые по привычке без команды остановились у входной двери склада. Сабут, окосевший ещё с войны казах, скомандовал сгрудившимся мужикам: - Разгружайте! – и, прихватив из замусоленной папки накладную, направился к Никифору за подписью. Куски свежей говядины, сметана, масло и фляги с молоком перекочевали в подсобку складского помещения.

Представители бригад, получившие по разнарядке продукты, разъезжались по полевым станам и другим объектам нуждающимся в продовольствии.

На территории двора появилась мадам Надька. Дед Дубчик, ещё не уcпевший затариться провиантом, ощерился на дочку: - Ты почему ещё не на работе?

Надька, хмыкнув в ответ, спокойно пролепетала:- Вот с тобой и поеду ,папаня.

У Надьки, не смотря на её статную фигуру, наметился конфуз: поправляться на пузо стала девица. Допрыгалась голубушка. Дубчик стыдом маялся за дочь, но подброшенное Бог весть кем уже не спрячешь. Приходилось шуточками отмахиваться от насмешливых глаз, но сваливали грех на Павла Заболотного: уж больно девица к нему была привязана.

Ольга, выкроив себе приличный кусок говядины, прикрыв его фартуком, протопала в пекарню. Обед, знать, будет на славу. Шорник Петро, расположившись в своём рабочем кресле, из суровых ниток готовил дратву, натирая натянутые лески твёрдой смолой. Из трубы на кузне потянулся в небо чёрный шлейф дыма. Заширкала пило-рама. Собаки разбрелись по теням , утратив интерес к окружению.
Никифор, покончив с распределением провианта по бригадам, прихватив большую связку ключей отправился с проверкой по складским помещениям. Таков порядок.
Земляки каждый своим делом встречали новый день...

Июль 2007.