Критический реализм. Вугар Асланов (Берлин, Германия). Сын врача

В небольшом городке профессия врача считалась самой почи­таемой. Но люди различали среди них выдающихся и в основном обра­щались к ним. А был еще один врач, который считался самым опытным, лучше, чем все остальные, знающим врачебное ремесло. В течение многих лет он лечил жителей городка, удивляя их тем, что без всяких специальных анализов мог ставить им такой диагноз, что даже при дальнейшем обследовании в более крупных лечебных учреждениях его никто не мог опровергнуть. Обычно он больных долго не осматри­вал, хотя вначале, как и другие, прослушивал ритм сердца, легкие, наблюдал язык, цвет лица и т. п., но после этого внимательно вы­слушивал их жалобы и, заглянув в глаза, говорил, как нужно им ле­читься, что об их состоянии он думает. Этого жители городка часто ждали как приговора, оставаясь в мучительном ожидании, пока он не ставил свой диагноз. А он был медлителен, долго ничего не говорил, как бы стараясь более точно понять болезнь человека. Близкие лю­ди заболевшего больше всего боялись того, что вдруг он, ничего не сказав, удовлетворится тем, что легко и грустно покачает головой. Это означало, человеку уже ничем помочь нельзя, и скоро он умрет. Некоторые, не желая верить ему, увозили больного в самые знаме­нитые и дорогие лечебницы страны, находящиеся в самых крупных городах. Часто лечение, проводимое в них и стоящее очень больших денег, действительно способствовало улучшению состояния больного. После этого его близкими людьми предпринимались попытки распрост­ранять слухи о том, что слава этого врача вовсе не соответствует действительности, поскольку его слова о неминуемой смерти не оправдались, чему свидетельствует нынешнее состояние больного, который, полу­чив лечение у более опытных врачей и вернувшись в свой дом, про­должал жить, постепенно забывая о своей болезни. Но проходило еще какое-то время, и состояние этого человека вновь ухудшалось; в этот раз его обычно не успевали увезти к врачам, обещавшим ему жизнь, и он, как правило, умирал. С годами подобные случаи только укрепляли репутацию необычного врача, и люди все больше верили ему.

У этого врача, прожившего на свете уже немало лет, друг за другом родились три дочери. Но иметь сына было его самым большим желанием. Наконец, в четвертый раз, после очередных родов, его жена принесла домой мальчика. Его радости не было предела, весь городок радовался этому событию, и все ходили наперебой его позд­равлять. Он устроил большое торжество в честь рождения сына, при­гласив многих жителей городка. Со временем, когда сын его немного подрос, все утверждали, что он очень похож на своего отца, и, на­верное, последует в будущем по его стопам и станет врачом. Однако ребенок очень долго не говорил, был слишком медлителен и мало­подвижен. Только после того, когда ему исполнилось пять лет, врач понял, что его сын имеет прирожденную душевную болезнь. Это, наверное, было самым большим потрясением в его жизни. Он ни­когда не лечил людей, страдающих от подобных недугов, поскольку занимался только телесными болезнями. Только, несмотря на уговоры род­ственников, продолжавшиеся несколько лет, он не стал отправлять сына в больницу для душевнобольных, считая его болезнь неизле­чимой.

В городке его почитали как человека мудрого и много знающего о мире: о его прошлом и настоящем. На различных собраниях, проходя­щих в городке, он цитировал стихи известных поэтов, изречения муд­рецов, приводил разные исторические события с поучительными вы­водами. Его всегда внимательно слушали, и позже многие пересказы­вали другим услышанные от врача истории. Лучший врач городка про­должал лечить людей, многим из которых ему действительно удава­лось помочь, стараясь при этом скрывать от них свое неизлечимое горе. Как позже рассказал мне его сосед, теперь он часто молился богу о том, чтобы его сын, это безумное существо, поскорее бы ис­чез из его жизни, то есть он желал его смерти. Но, вопреки его желанию, ребенок жил, и, по всей видимости, в ближайшем будущем смерть ему не угрожала. Врач превратил его в домашнего арестан­та; в отличие от других людей, страдающих душевной болезнью, воль­но бродяжничающих по улицам городка, его сын редко выходил за пределы двора, где в основном и проходила его монотонная жизнь.

А жизнь душевнобольных жителей городка, безусловно, отлича­лась от жизни других его обитателей и имела свои особенности. Ос­новное свое время они проводили на улице, недалеко от тех мест, где собирались люди, но отнюдь не среди них, будто стараясь соб­людать определенную дистанцию между собой и ими. К ним относились не так уж и плохо. Обидеть или потешаться над человеком, обделенным, как думали жители городка, самим Богом, считалось непристойностью, даже грехом. Обитатели городка еще верили в то, что душевнобольные люди обладают какой-то сверхъестественной силой, данной им взамен прирожденного недостатка. Часто, загадав какое-то желание, обещали вознаграждение душевнобольным (кому-­то одному или нескольким из них) в случае, если оно исполнится. А иногда, жертвуя им небольшие суммы денег, люди надеялись на то, что этим смоют какую-то часть своих грехов. Кроме всего этого ду­шевнобольные городка были освобождены от всех обязанностей, от каких-либо принудительных работ, которыми все время обременяли других жителей правящие. Если даже кто-то из них убил бы человека, все равно его не стали бы судить, а лишь отпра­вили бы на принудительное лечение в город, находящийся в нес­кольких километрах от городка, и где имелась больница для душев­нобольных. Они не думали о хлебе насущном, о том, как и чем зарабатывать на жизнь. Кроме подаяния, было принято угощать их го­рячими обедами и напитками в закусочных, куда они заглядывали. Так что даже полученные деньги они, можно сказать, почти не трати­ли или, если тратили, то по большей части на покупку тех лакомств, которых им никто никогда бесплатно не предлагал.

Таким образом, душевнобольные городка (за исключением агрес­сивных, которых считалось необходимым отправлять в больницу), казалось бы, имели больше преимуществ и льгот, чем здоровые граждане, чья жизнь из-за слишком многих требований и запретов, как со сто­роны людской морали, так и органов власти, казалась более чем тяжелой. И неудивительно, что иногда последние шутили, мол, хорошо было бы сойти с ума и переложить все свои заботы на плечи умных людей.

Только шутка шуткой, но однажды один из молодых жителей городка стал вести себя так, как это подобает душевнобольным. Это было необычным явлением здесь и происходило очень редко. Новоявлен­ных больных (то есть не прирожденных) обычно отправляли в боль­ницу на лечение, откуда обратно мало кто возвращался, и причины на это были самые разные. Первая заключалась в том, что человека, не родившегося таким, а позже лишившегося разума, признавать боль­ным было трудно для городка, особенно для близких родственников, поэтому возвращение его обратно из больницы в таком же состоянии было для них нежелательно.

Человек, потерявший рассудок, должен был вернуться из дома су­масшедших, как это место, называли в народе, или вылечившимся, или же остаться навсегда пленником этого заведения, не особенно любя­щего выпускать назад попавших в него пациентов. Но иногда, преж­де чем отправить в больницу объявивших себя больными, их под­вергали определенной проверке, чтобы убедиться в их болезни. Та­кая возможность предоставлялась не многим, в основном тем, кто вел себя так, что его можно было назвать сумасшедшим, причислить к остальным безумцам городка и оставить здесь, не отправляя в боль­ницу.

Прирожденных душевнобольных обычно, на лечение не отправ­ляли, если они не нарушали своим поведением и образом жизни те нормы, которые им были предписаны, не вели себя агрессивно. И, са­мое главное, делали то, чего от них ожидали все жители. В боль­шинстве своем больные вели себя пристойно, были послушны, а если даже иногда превышали предписанные им нормы поведения, быстро приходили в себя, когда им угрожали тем, что их могут за такие ша­лости отправить в душевную больницу.

Таким образом, в городке, наряду с тем, что душевнобольные имели какие-то житейские и государственные льготы, к ним были еще определенные требования, как со стороны простых жителей, так и официальных лиц. Для того чтобы признать человека душевноболь­ным, если он таковым не являлся с рождения, нужно было, чтобы он первым делом выглядел как другие, уже признанные слабоумные го­родка, и делал все так же, как они. А они сами никогда не ходили в баню, не мылись, не умывались, не стриглись и не брились, и вообще пренебрегали правилами поведения, соблюдение которых считалось обязательным для всех остальных жителей. Баню или парикмахерскую они посещали только в том случае, если кто-то приносил в жертву какую-то сумму собственных денег и брал их в эти заведения. Еще среди душевнобольных очень широко было распространено раздева­ние с последующим сжиганием одежды в публичных местах. Один из пожилых жителей городка часто говорил по этому поводу, что без одежды они чувствуют себя лучше, получая возможность понять раз­ницу между собой и остальными.

И вот однажды уже упомянутый молодой человек вдруг объявил себя душевнобольным, вернее стал вести себя так же, как они. Он побрил голову зимой наголо, надел наизнанку пиджак в мелкую клет­ку, а туфли, не на те ноги. Но всего этого было еще далеко недоста­точно для того, чтобы остальные признали его человеком, страдаю­щим расстройством души и являющимся не таким, как остальные. До этого дня, когда он вдруг стал проявлять признаки болезни, этот юноша был одним из обычных жителей, работал охранником в одном строитель­ном учреждении, и исполнилось ему уже двадцать пять лет. Чтобы признать его больным, многие из жителей городка (нужно сказать, что они любили собираться вокруг душевнобольных) решили подвергнуть его нескольким испытаниям. Он должен был на людском месте среди белого дня снять с себя всю одежду и сжечь ее; в такое же время в центре их единственного парка, где также народу всегда собиралось много, обмочить одно из деревьев (за что любого другого человека могли бы отправить за решетку); выполнить все поручения, которые могли бы прийти в голову кому-то из окружающих, не задумываясь и, главное, без какой-либо агрессии.

Молодой человек, вчера еще работавший охранником, выдержал первые два испытания без какого-либо смущения и выполнил несколько трудных поручений, данных окружающей его толпой после сожжения одежды (чтобы отправиться с публикой в парк, ему дали другую). Но вдруг что-то очень сильно его разозлило, и он, как бы испуская ис­кры из своих широко раскрытых и наполненных теперь подлинным безумием глаз, с громкими криками бросился на толпу. Хоть он в это время ничего не держал в руках, что могло бы создать для лю­дей опасность в том случае, если бы он стал это применять против них. Все же любопытные, собравшиеся для того, чтобы проверить человека на отсутствие здравого рассудка, разбежались и решили, прекратить свои испытания. Агрессивных больных, как уже было упо­мянуто, здесь не любили, трудно было представить, что среди «су­масшедших», податливых и послушных, теперь может появиться чело­век, который может по отношению любого жителя городка вести себя агрессивно и являться для каждого опасным. Нет, в городке та­кой больной никому не был нужен, и поэтому решили отправить его в ту самую больницу.

Необходимо упомянуть, что в этом городке лечение душевно­больных как одна из отраслей медицины особенно не поощрялось, поэтому здесь психиатрия была слабо развита. Люди считали, что ума лишает человека сам Бог и вмешиваться в его дело не следует, а человек, который, выбирает профессию психиатра, или сам изначально имеет склонность к подобной болезни, или таким становится, посколь­ку ему приходится все время находиться среди душевнобольных. Но из-за того, что во многих других странах считали, что иметь такую больницу и лечить людей, страдающих, помешательством рассудка, все-­таки необходимо, здесь так же примирились с наличием и «дома для сумасшедших», и врачей с роковой профессией.

Из-за того, что в этой стране психиатрия считалась менее прес­тижной из всех врачебных профессий, ее выбирали в основном или готовившаяся стать врачами малограмотная молодежь, или те, кто в других областях медицины потерпел неудачу. Работающие в «домах для сумасшедших» не старались приобретать знания, которые и при желании, можно сказать, были недоступны для них из-за неимения в стране необходимых для этого условий: Их от них, с другой стороны, никто не ждал и не требовал. Лечащие душу врачи в основном вы­ражали сочувствие родственникам, ведя с ними разговоры о бытовых трудностях больного. И вместе с ними просили Бога, чтобы он вы­лечил их. Согласно ползущим по городку слухам, для того, чтобы утихомирить агрессивных обитателей, в этих больницах делали укол смирения. И к отправленному в одну из них молодому человеку, ­лишившемуся рассудка охраннику, наверняка был применен этот же метод, и он навеки поселился в ней.

Один из соискателей удачи решил однажды навестить сына того самого врача, о котором мы говорили вначале. Он хотел только выполнять свое обещание после того, как желание, которое он загадал, было исполнено, за что им было обещано вознаграждение сына врача. Но он неожиданно для себя вызвал гнев хозяина, узнавшего о его намерении, который с оскорбительными выражениями выгнал его со двора. Человек, вызвавший дотоле невиданную ярость врача, не ожидал, что его так встретят, и покинул дом одного из самых почитаемых людей городка в глубоком недоумении. Безусловно, нужно было бы упомянуть о следующем: до этого никто из жителей городка, загадывая желание, не думал о вознаграждении больного сына врача. Но вот — все-таки один вспомнил о нем и вряд ли ос­тался довольным своим поступком. Об этом происшествии скоро уз­нали во всем городке, и большинство жителей выражали вслух свое удивление по поводу того, что отец больного, будучи почтеннейшим человеком городка, мог такое себе позволить. Ведь раньше никто ни разу не слышал, чтобы он хоть когда-нибудь повышал голос. Но бы­ли и такие, которые обвиняли слишком активного соискателя удачи, утверждая, что ему, скорее всего, не следовало, загадывая желание, вспоминать о сыне врача, ведь других душевнобольных еще в го­родке вполне достаточно. Но когда пострадавший от гнева врача, ска­зал, что, по его мнению, у сына целителя вроде больше силы для того, чтобы оказывать воздействие на развитие событий, и врач, безу­словно, об этом знает и поэтому так тщательно прячет его от людей, большинство поверили в его слова и пожалели, что у них нет возможности использовать его силу для удачи. Но тогда изгнанный со двора врача заявил, что можно, загадывая желание, думать о сыне врача тоже, но в случае его исполнения вознаградить других душев­нобольных, раз он сам является недоступным. Но пусть каждый знает об этом сам и никогда не рассказывает другим, чтобы не заслужить когда-нибудь гнев врача.

Судя по всему, что больше не видели врача разъяренным, жители городка, наверняка, строго соблюдали это предписание.



По воле судьбы я долгое время находился вдали от городка и приехал сюда только через несколько лет. Отдохнув ночью от дол­гой и утомительной дороги, рано утром, с целью встретиться с зем­ляками и узнать о происшедших здесь в период моего отсутствия из­менениях, я отправился в парк, ко­гда в нем собирались возвращавшиеся с работы люди. В утреннее время здесь отдыхали только старики, сидя на узких досках полураз­битых скамеек, прикрепленных к двум глубоко всаженным в землю железным ножкам. Они тихо обсуждали новости городка и мира, дожидаясь конца своих дней. Парк, который являлся единственным ме­стом отдыха для жителей городка, был не таким уж маленьким, со всех сторон окруженным невысоким кирпичным забором. В нем ро­сли высокие деревья, стояли скамьи для сидения, бильярдные и обы­чные столы для всевозможных игр, построенная из досок будка, в которую приходили, чтобы стрелять по мишеням из духовых ру­жей. Еще здесь располагались три кафе местного типа, где подавали только черный чай.

Возвращаясь с работы, жители городка заполняли парк, занимая все скамьи, кафе и столы для игр. Они часами пили чай, играли в настольные игры, поддаваясь азарту до глубокой ночи, и расходились только из-за почти одновременного закрытия кафе.

В то утро, когда много лет спустя я вновь посетил еще пустую­щий парк, почувствовал на себе взгляды стариков, сидящих на со­седней скамье. Они только что купили в киоске, в котором прода­вались газеты, свежий выпуск одной из них и с интересом просмат­ривали опубликованные в ней материалы. Газету держал сидящий в середине лысый худой старик; носящий очки с небольшими и круглыми стеклами. В городке, можно сказать, все друг друга знали, и поэтому появление здесь незнакомых людей вызывало всеобщее любопытство.

— Кто он? — кажется, я услышал, как один из стариков, наконец-то перестав меня рассматривать, спросил у других.

Оставив газету, все остальные еще раз направили на меня свои взоры, желая, наверное, наконец-то узнать, напоминаю ли я кого-либо из городка.

— Наверно, приезжий, — сделал заключение один из стариков, которого готовы были поддержать и другие, как вдруг заговорил тот, кто все это время держал газету:

— Он — сын кузнеца, которого когда-то убила лошадь.

Старики после этих слов выразили свое удивление тем, что ни­когда раньше не видели меня на улицах городка, не забыв при этом по­желать царствия небесного моему покойному отцу, которого действи­тельно несколько лет назад, когда, я еще был подростком, убила лошадь, нанеся в голову удар задним копытом, когда он вознаме­рился прибить к нему подкову.

В тот день я и услышал от этих стариков, что самый почитаемый врач городка умер. Этим известием, которое настигло меня внезапно, я был потрясен, даже, несмотря на то, что я с ним не был близко знаком, и к тому же очень давно его не видел. Лишь только произ­несли его имя, перед моими глазами возникло его безмятежное, неподвижное лицо, которое я видел всего несколько раз, когда из-за болезни оказывался в его скромном врачебном кабинете. Каждый раз он производил на меня таинственное впечатление, от которого я в течение нескольких дней не мог избавиться, но всегда очень быстро поправлялся, соблюдая лечение, которое он мне предписывал. Теперь трудно было представить городок без этого человека, который мно­гие годы являлся надеждой всех жителей.

Обратившись к старикам, я попросил помочь мне найти дом врача. Услышав мою просьбу, один из стариков медленно поднялся со скамьи и сказал, что он как раз направляется в ту сторону, где жил врач. То есть к себе домой, так как жил по соседству с ним. Всю дорогу мне пришлось слушать воспоминания старика, на вопросы ко­торого я все время учтиво кивал головой. Старик шел очень мед­ленно, хромал на левую ногу и через каждое слово громко кашлял и дышал с хрипом. Но когда мы наконец-то добрались до той улицы, вернее переулка, где раньше жил врач, кажется, радуясь тому, что в очередной раз преодолел путь к своему дому, он глубоко вздохнул и уже собрался было со мной попрощаться:

-Вот та голубая деревянная дверь моя. А за выкрашенными в розовый цвет железными воротами дом врача.

— А вы не могли бы войти в дом вместе со мной? Я ведь из его семьи никого не знаю.

— Вы хотите выразить соболезнование близким покойного? — спросил старик.

— Да, но войти для этого в дом к незнакомым людям, когда прошло достаточно много времени после его смерти … Насколько это удобно?

Старика не пришлось долго уговаривать, в конце концов, он сог­ласился вместе со мной войти в дом покойного врача. Пока мы шли к железным воротам, в переулке никого не было, только виднелась человеческая фигура недалеко от них. Когда мы дошли до ворот, мой спутник, показав на этого человека, стоящего слева от нас, дал мне понять, что это и есть сын врача. Тот был, как и отец, высокого роста, но немного плотнее его. Он стоял посреди улицы, недалеко от ворот, и наблюдал за нами. Старик подошел к нему очень близко и, не подав руки, спросил, есть ли кто-нибудь дома. Сын покойного врача ничего не ответил, только направил в сторону отцовского до­ма свои глаза, в которых, как мне показалось, я увидел неописуемую, глубокую тоску и сжигающую грусть. Я вознамерился подойти к нему и, пожав ему руку, выразить соболезнование по поводу постиг­шей их семьи утраты. Но когда я оказался с ним лицом к лицу и с протянутой в его сторону рукой, что-то заставило меня остановиться. Между нами было еще несколько шагов, и это расстояние было еще большим для того, чтобы я мог подать ему свою руку для пожа­тия, но я ее поднял немного раньше, думая, что он не откажет мне в рукопожатии. Но я после того, как остановился, не успев преодо­леть разделявшее нас расстояние (наверное, не выдержав его взгляда), понял, что он не хочет ответить на мое искреннее приветствие. Он смотрел на меня пристально. Будто сверху вниз на мое лицо были направлены две пронизывающие насквозь струи, так как я был на­много ниже его ростом, он смотрел на меня, чуть склонив голову вниз. А я стоял в растерянности, не зная, что делать в такой ситуации, в которую я попал в результате того, что не получил ответ на свое приветствие. В нашем городке люди были очень консервативны, и по­добное поведение человека, без какой-либо видимой причины отка­завшегося от обязательного и очень важного элемента общения, было бы обречено в лучшем случае на всеобщее порицание. Но, конечно же, все это не касалось людей, страдающих болезнью души.

Приведший меня старик на эту сцену не обратил никакого внимания и, взяв меня за локоть, подтолкнул слегка к воротам двора покойного, тем самым положив конец моим мучительным стараниям найти выход из нелепого положения, в котором я неожиданно для се­бя оказался. Мы вошли во двор, оставив сына врача в переулке; нас встретила старшая дочь покойного. Она была в домашнем халате, ее волосы казались непричесанными и небрежно лежали на костлявых плечах. Ответив на приветствие своего соседа, она остановила свой взгляд на мне, будто желая узнать, кто я такой и зачем пожаловал к ним. Старик, кивнув в мою сторону, объяснил ей, что я пришел от­дать свой долг памяти ее отцу. Прежде чем войти в дом, я успел ог­лядеть двор; плохо убранный, узкий, с одним-единственным тутовым деревом в центре, он производил жалкое впечатление.

Дом был большим, но казался старым и малоухоженным. Мне удалось заметить отсутствие стекол в нескольких оконных рамах. Внутри небольшого палисадника были видны еще несколько небольших деревьев и невспаханная, заросшая травой земля – здесь, как можно было догадаться благодаря оставшимся неровным, еле заметным и обрывающимся канавкам, когда-то был огород. Входя в дом следом за приведшим меня сюда стариком, я оказался в небольшой комнате, исполняющей роль прихожей. Здесь бы­ло плохо убрано, ребенок трех лет сидел на маленьком стульчике и, не обращая внимания на входящих мужчин, продолжал играть иг­рушками, лежавшими перед ним на полу.

— Это его внук, — сказал старик, оборачиваясь ко мне, — сын старшей дочери.

Я понял, что он имел в виду встретившую нас молодую женщи­ну, которая, пригласив нас сесть за покрытый старой накидкой стол, вышла в соседнюю комнату, которая, как я позже догадался, явля­лась также кухней. Пока она успела принести нам на подносе чай и варенье из лепестков розы, появился сын врача. Он вначале очень мед­ленно и долго открывал дверь, потом, проделав несколько шагов в нашу сторону, остановился совсем недалеко от стола, за который мы уже успели усесться. Он переводил свой взгляд с меня на старика и обратно, так и не проронив ни одного слова. Прошло еще какое-то время, но он так и не изменил своего положения. Старик продолжал делиться со мною своими воспоминаниями о покойном хозяине до­ма. Перебив его, я спросил, умеет ли сын врача вообще разговаривать, намекая на его молчаливость, которая еще ни разу не была нарушена с момента моего знакомства с ним. В ответ на мой вопрос старик ответил так: «Он не лишен дара речи, но говорит очень мало, и только тогда, когда ему хочется». Этим молодой человек удивил меня еще больше, так как все другие душевнобольные городка от­личались разговорчивостью.

Пока я смотрел на застывшего на месте сына покойного врача, вошла в комнату пожилая, но бодрая женщина; поздоровавшись с нами, она села за стол напротив нас. Только из дальнейшего разговора я понял, что она является женой старика. В городке не было принято представлять гостям или незнакомым своих родственников по женской части. Однако догадаться об этом и обнаружить подобные отношения для человека, какую-то часть своей жизни проведшего здесь, было нетрудно.

Необходимо сказать также, что душевнобольные, пользуясь оп­ределенным почтением, льготами и защитой, не были лишены, как и все другие живые существа, врагов. Ими являлись в первую очередь дети, которые, увидев этих людей одних, тут же, пользуясь их неза­щищенностью и неумением давать отпор, бросали в них камни или подвергали унизительным словесным оскорблениям. В подобных слу­чаях душевнобольные всегда старались спастись бегством или при­бегнуть к помощи какого-либо прохожего. Еще им доставалось от старых женщин, которые, все время выражали им свою жалость, про­ся Бога, чтобы он оказывал им милость, и еще пытались научить их, как им жить. Если детей могли остановить люди постарше, помешать старушкам никто не думал, не желая вмешиваться в их вос­питание душевнобольных.

Сын врача, все это время казавшийся спокой­ным, при появлении жены старика начал беспокоиться и мор­щиться. А она смотрела на него ласково, улыбчиво, и только спросила, почему он стоит на одном месте. Сын врача не ответил на ее вопрос. Потом она спросила его, зачем он отрастил такую бороду. За этим она выразила свое удив­ление по поводу того, что он, сын почтенного человека, встречает гостей в такой одежде, в которой и спит. А лучше, как она потом по­советовала, ему отправиться к сестрам, чтобы помочь им по хозяйству. Но он стоял на том же месте и не двигался. Наконец она ска­зала, что хорошо было бы ему пойти во двор и занять себя чем-то, пока гости не уйдут. Он продолжал стоять на своем месте. Старуха теперь уже перешла на крик:

— Ты что?! Не слышишь, что тебе говорят? Иди во двор и побудь пока там!..

Он, кажется, в этот раз решил, в самом деле, покинуть нас и сдвинулся со своего места. Но напоследок бросил на нее короткий взгляд. Хоть он смотрел на старушку, но и мне удалось увидеть всю глубину этого взгляда. Сколько было упреков в нем! Нет, он не обвинял ее. Но в его взгляде было грустное сожаление о том, что такая низость могла найти себе место в душе человека. Будто этим взглядом он объяснял ей, что сама она должна понять, как неправильно, некрасиво, даже мерзко она посту­пает в данный момент по отношению к нему, демонстрируя свой «ум» при других людях, мнение которых для него безразлично. Отведя свои взгляд от нее, он медленными шагами направился к двери. Старик все это время удивлялся деяниям Бога, который дал по­койному врачу, такому доброму и благородному человеку, единст­венного сына и то безумного, а я спокойно допивал свой чай, иногда беря маленькой ложечкой из вкусного варенья. Когда мы встали и, попрощавшись с хозяевами дома, вышли во двор, я волей-неволей стал оглядываться вокруг, ища глазами сына врача. Но его нигде не было видно. Он, наверное, прятался где-нибудь и ждал, когда же вслед за нами уйдет и старушка.