Ироническая проза. Василий Шарлаимов (Фафе, Португалия). Степан и учитель

Уже около четверти часа я и мой дородный попутчик Степан шли по широкой улице, никуда не сворачивая и внимательно присматриваясь к окружающим нас зданиям. Судя по хорошо ухоженным и заботливо отреставрированным постройкам конца Х╡Х – начала ХХ века, мы находились где-то поблизости от центра города. И хотя туман значительно поредел, но видимость, тем не менее, была совершенно никудышная. Прохожие нам навстречу не попадались, а таблички с названием улиц абсолютно ни о чём не говорили.

– Сложилось впечатление, что мы начали удаляться от центра города, – задумчиво почесал макушку мой долговязый проводник. – Видимость паршивая, а ни на одну известную достопримечательность мы так и не наткнулись. Нам срочно надо свернуть налево. Так мы выйдем к руслу Дору, а уже там сориентируемся.

Я уже давно устал пререкаться с навязчивым добровольным гидом и беспрекословно последовал его примеру. Какое-то время мы двигались молча.

– Слушай, Стёпа! – прервал я затянувшуюся паузу. – А ты что, действительно ни разу в жизни не обращался к докторам?

– Да как-то не приходилось, – устало пожал плечами гигант. – Нет! Конечно, бывало я и простуживался, и желудок у меня иногда пошаливал после обильных праздничных пиршеств. Да и занятия спортом частенько выливались в ушибы, вывихи и растяжения. Но и моя бабушка, и мать – настоящие доки в народной медицине! Лечили меня отварами, настоями и примочками из целебных трав и лекарственных растений. В деревне моей бабушки в Полесье каждая женщина – искусная знахарка и целительница!

– Знаем мы этих бабок-целительниц! – скептично скривил я губы. – Широчайшее около и псевдомедицинское поле деятельности! За ваши деньги навеют или снимут сглаз, отворот, приворот, выворот и заворот кишок!

– Ну, ты, Василий, и противный! Как только твоя жена с тобой живёт? – неприязненно посмотрел на меня гигант.

– Живёт, живёт! – успокоил я друга. – Да ещё и как! Иногда просто боюсь поверить моему счастью!

– Говорят, что существует цветочный гороскоп, – хмуро сообщил Степан. – Так согласно ему твоё растение, несомненно, – дикий чертополох. В крайнем случае – кактус!

– А почему не репейник? – обиделся я.

– Слишком много для тебя чести будет! – буркнул знаток исцеляющей флоры. – К твоему сведению, репейник называют ещё и украинским женьшенем. Удивительное растение! От ста болячек может излечить.

– Ах! Надо же! – ахнул я, схватившись ладонями за щёки. – То-то я думаю, чего это баба Дарья из деревни моей тётки лечила всю округу чародейским отваром из кореньев лопуха. Причём от всех болезней! Незрячим по три капли чудесного бальзама в глазки, глухим – в ушки, сопливым – в носик, геморройщикам – трёхведерную клизму целительного отвара в попку. К ней съезжались страждущие и хворые со всей республики и даже из столицы. С тех пор я стал понимать, почему в народе доверчивого простофилю называют "лопухом". И погибла несчастная бабка на боевом посту от собственноручно приготовленного ей зелья.

– Как погибла?! – ужаснулся Степан.

– Благодарный пациент после года безуспешного лечения запустил в голову целительнице банкой с очередной порцией прописанной ему микстуры, – расшифровал я гиганту суть инцидента.

– Знай же, Василий! Я категорически отвергаю твой скептицизм и недоверие к народной медицине! – решительно заявил Степан. – От чего лечился этот твой "благодарный" пациент?

– Кажется, от слепоты, – неуверенно пролепетал я.

– Ну, раз попал в голову бабки Дарьи, значит, видел куда бросал! Значит эффект от лечения все-таки был! – пылко высказался в защиту павшей знахарки самозваный народный адвокат. – Поэтому я неукоснительно настаиваю на восстановлении доброго имени народной целительницы и её полной рыбылитации!

– Не понял… – удивлённо расширил я глаза. – Я должен отнести рыбёшку на могилку бабки или сложить её жизнеописание в стиле народной былины?

– Нет! Я хочу, чтоб бабка Дарья была оправдана на предмет её профессиональной пригодности, – настойчиво гнул свою линию исполин.

– А-а-а! Так ты добиваешься её полной реабилитации! – искренне расхохотался я.

– Что-о-о?! Ты оп-я-ять придираешься к моим словам?! – грозно нахмурился Степан.

– Молчу, молчу! – покорно поднял я вверх руки. – Теперь можешь назвать Ельцина Ёлкиным, и я безропотно соглашусь, что это воистину так!

Мы молчаливо остановились у сияющей витрины лавки нижнего женского белья, где-то в глубине душе "дуясь" друг на друга. Хотя нет! Похоже, обида медленно нарастала и обещала, в конце концов, вылиться наружу бурным и кипящим потоком. Чтоб избежать назревающего конфликта с моим чрезмерно физически крепким попутчиком, мне было необходимо побыстрее с ним распрощаться. Осталось только придумать способ откланяться как можно более галантно и безболезненно.

Когда же все соблазнительные предметы дамского туалета были досконально изучены, я стал подумывать, куда бы направить мои стопы в поисках укромного и безопасного ночлега. Неожиданно Степан виновато вздохнул и разрядил возникшее между нами напряжение.

– Вася, – тихо произнес он. (В его голосе звучали застенчивые нотки.) – Ты уж меня извини. Ну, насчет придирок к моим словам. Сам ведь отлично понимаю пробелы моего образования. Кто виноват, что в детстве и юности я не желал прилежно учиться? В одно ухо влетало, в другое тут же со свистом вылетало.

– Может, у тебя просто были плохие педагоги в школе? Не смогли в тебе разжечь искру любознательности и стремления к познанию, – оттаяв, попытался я хоть как-то оправдать раскаявшегося товарища.

– Нет! Что ты! Как раз наоборот! – запальчиво отверг моё предположение Степан. – В поселковой школе-интернате на Колыме у меня был замечательный учитель, Аристарх Поликратович Завадский. Тройной диссидент!

– Это только одеколон может быть "тройным". А диссидент – он и в Африке диссидент, – тихо рассмеялся я.

– Ну, я в том смысле, что Аристарх "отмотал" три срока в колымских лагерях, – терпеливо пояснил гигант. – Представь себе старичка среднего роста с рыжеватой бородкой и усиками с проседью. На голове – извечная узбекская тюбетейка. На вид – что-то среднее между Мичуриным и всесоюзным старостой Калининым. Всегда чистый, опрятный, в строгом наглаженном старомодном френче. Знал английский, французский, немецкий, испанский, латынь, а также древнегреческий и древнееврейский язык. Преподавал нам зоологию, биологию, химию, историю и французский язык. А так как наш директор, Виктор Андреевич Сергиенко, был заядлым рыбаком и охотником и всё время пропадал в "командировках", то Аристарх в его отсутствие преподавал физику, математику и астрономию. Хотя наш посёлок при прииске был достаточно крупным и средняя школа там была немалая, но учителей в нашем учебном заведении катастрофически не хватало. Даже неопытных выпускников пединститутов калачом не заманишь ехать в такую Тмутараканью глушь. Вот и приходилось Аристарху отдуваться по всем предметам, хотя он уже давно был довольно-таки почтенного пенсионного возраста. Да он и не жаловался. Была, правда, у нас молодой специалист-филолог, якутка Марья Алексеевна с фамилией, которую можно было выговорить, лишь хлебнув двести грамм медицинского спирта. Помню только, что начиналась её фамилия на букву "Ы". Эта барышня вела у нас, как я подозреваю, русский язык и литературу.

Так вот, Аристарх Поликратович частенько после моих ответов укоризненно качал головой и печально говорил:

– Ох, Степанко, Степанко! Ти знов чув звЁн, та не знаєш де вЁн.1

– Так твой Аристарх был украинцем? – удивился я.

– Да! Со старинного шляхетского рода! – утвердительно закивал головой Степан. – Родом из Таврии, с юга Украины. Похоже, он твой земляк, Василий.

– Кто б мог подумать! – изумлённо воскликнул я. – На левом берегу Каховского водохранилища находится небольшое село Заводовка. Меня всегда поражало название этого селения, ведь никакого завода там даже поблизости не наблюдалось. Однажды, гуляя по окрестностям села, я наткнулся на старенький, ветхий, потрескавшийся указатель с надписью "Завадовка". Я поинтересовался у древнего, полувыжившего из ума деда, сидящего под указателем, почему в название вкралась такая ошибка. Старик, кряхтя, ответил, что раньше село так и называлось, так как было основано паном Завадским ещё при Потёмкине. Во время смуты большевики сожгли усадьбу шляхтича, и её руины, как и старое село, теперь затоплены водами рукотворного моря. Советская власть построила новое село на высоком крутом берегу Каховского водохранилища и "облагородила" его название. Может твой Аристарх и есть потомок того самого Завадского?

– Не могу сказать точно, – пожал плечами Степан. – Меня это раньше как-то мало интересовало. Но Аристарх часто говаривал, что родина его Атлантида и над его колыбелью теперь плавают лишь юркие речные рыбки. Знаю, что в молодости Завадский учился в Одесской семинарии. По старой семейной традиции Завадских младший сын обычно делал духовную карьеру и становился батюшкой. Как-то я заходил в домик Аристарха и видел на стене в рамочке его старую фотографию. Чего и говорить, красивый был парень! Один из лучших семинаристов! Ухаживал за прекрасной девушкой, надеясь со временем на ней жениться. Правда, был у него неудачливый, но ловкий и коварный соперник. Видя, что красавица отдаёт предпочтение более образованному и интеллигентному семинаристу, он "настрочил" донос в карающие органы новой власти. Доносчик, как честный советский человек, докладывал, что гражданин Завадский в частных беседах утверждал, будто большевистские лозунги "человек человеку – друг, товарищ и брат", "кто не работает, тот не ест", "ученье – свет, а неученье – тьма" – это лишь слегка перефразированные библейские истины. Тёмной ночью Аристарха арестовали и увезли на допрос. И знаешь, Василий, кто вёл его дело? Сам Лёва Задов!

– Погоди-ка! – прервал я рассказчика. – Не тот ли это одесский поэт-юморист, он же махровый анархист, колоритно описанный в "Хождениях по мукам"?

– Тот самый, голубчик! Тот самый! – радостно кивая, подтвердил Степан.

– Но насколько я помню, Лёву Задова в Екатеринославле затоптали взбесившиеся лошади, – усомнился я.

– Это по Алексею Толстому его затоптали кони, – возразил гигант. – А всамделишный Лёва Задов благополучно пережил все катаклизьмы гражданской войны... Ну вот, ты опять ржёшь! И что же я теперь не так сказал?

– Нет-нет! – давясь смехом, успокоил я друга. – Всё верно! Клизма – по-древнегречески обозначает промывать, катаклизм – поток, паводок, наводнение. Просто это слово надо произносить жестче, без смягчения после буквы "з". Так что же случилось с Лёвой Задовым?

– Да ничего особого, – мрачно процедил сквозь зубы Степан. – Вступил он в партию большевиков, служил в ЧК, потом в ОГПУ и НКВД. И, насколько я знаю, умер в своей постели перед самой войной.

Бывший поэт-юморист к тому времени абсолютно утратил чувство юмора и упёк Аристарха на 10 лет в ГУЛАГ. Не помог Завадскому и близкий родственник, бывший в Киеве на высокой должности в правительстве Советской Украины. В то время у Сталина появилась идея-факс – освоить добычу золота на богатых Колымских месторождениях.

– Идефикс, Стёпа. Идефикс, – ненавязчиво поправил я рассказчика.

– Так как комсомольцев-добровольцев катастрофически не хватало, – не обращая внимания на мои слова, продолжал Степан, – То на колымский берег "выбросили" крупный десант из нескольких тысяч зеков под бдительной охраной вооружённых до зубов комсомольцев. Экспедиция была плохо подготовлена и снабжена. На следующую весну прибывший с Большой Земли караван обнаружил на оттаявшем берегу лишь несколько охранников и зеков, каким-то чудом переживших суровую зиму. Даже не знаю, как Аристарху удалось выжить той лютой зимой.

Но Сталина не смутила первая неудача, и он с упорством продолжал бросать на золотоносный берег всё новые и новые отряды заключенных, пока прииск не начал давать золото для нуждающейся диктатуры пролетариата. Так что Аристарх был первопроходимцем золотодобычи на Колыме.

– Кем, кем был Аристарх? – переспросил я, с трудом сдерживая улыбку.

– Ну, одним из первых. Вроде, как пионер, только без красного галстука на шее, – растолковал Степан.

– Скорей всего твой учитель был первопроходцем, – пришёл я к логическому заключению. – Проходимец – это плохой человек, даже если он и первый. И что же случилось дальше?

– Пять сезонов отпахал Завадский на прииске, – продолжил Степан, – прежде чем его протеже в Киеве выхлопотал ему замену остатка срока ссылкой. Тем более, что самого доносчика на Аристарха в то время уже засадили, как злостного врага народа. И по иронии судьбы он попал в тот же лагерь, что и его несчастная жертва.

Завадский отбывал ссылку не то в Бурятии, не то на Алтае. Как-то за чаем он рассказывал нам, что там "чистил" древние гробницы с самим Лёвой Гумилёвым!

– Как это "чистил" гробницы? – недоумённо поглядел я на рассказчика.

– Я так думаю, что они сокровища там искали, – прошептал Степан, будто нас кто-то мог подслушать на пустынной улице. – Ну, видел фильм про Лару Крофт, расхитительницу гробниц?

– Ты хоть знаешь, кто такой Лев Гумилёв? – возмутился я.

– Точно – нет, – тихо произнес гигант, опасливо оглядываясь по сторонам. – Но думаю, что это какой-то крупный вор в законе, видный пахан и непререкаемый авторитет. По крайней мере, Аристарх очень уважительно о нём отзывался и даже переписывался с ним.

– Эх, Стёпа, Стёпа! – укоризненно покачал я головой. – Ты точно: чув звЁн, та не знаєш де вЁн. Лев Гумилёв – великий русский историк, сын знаменитых поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. Насколько я знаю, он и сам, будучи в то время в ссылке, участвовал в археологической экспедиции. Наверно твой учитель там с ним и познакомился.

– Не знаю, – обиженно пробурчал Степан. – Никогда не интересовался такими подробностями. Знаю только, что где-то там Аристарх познакомился и женился на бурятке Оэлун. Вообще-то, по паспорту она Елена, но учитель всегда ласково называл её Оэлун. Ох, Василий! Видел бы ты её фотографию! Круглолицая, как луна в полнолуние, глаза – щелочки. Носик – кнопочка, волосы – черные как смоль, заплетённые в тугую косичку. Сама – маленького росточка. И что только Аристарх в ней нашёл? Говорил, что Оэлун – умнейшая и талантливейшая женщина. Хотя ум и талант рядом с собой в постель не положишь. Срок ссылки учителю сократили, и он сразу же вернулся в Украину с молодой и луноликой супругой. Родственники помогли молодой семье. И Аристарх, и Оэлун поступили в государственный университет, где изучали химию и биологию. Жили они в переполненной коммуналке в маленькой темной комнатушке. Вскоре у них родилась девочка, которую назвали Ксения.

Приезжала она как-то к Завадскому со своими дочерьми на семидесятилетие. Поразительно красивая женщина! А внучки у учителя – хоть на конкурс красоты выставляй! Все призы заберут! Аристарх говорил, что годы учёбы в Киеве были самыми счастливыми в его жизни. Однако погубили его мёртвые языки.

– Обычно людей губят злые живые языки, а не мёртвые, – философски заметил я.

– Я хотел сказать, что Аристарх с юности увлекался нерасшифрованными древними письменами. Хобби у него такое было, – неприязненно глядя на меня, постучал себя пальцем по виску Степан. – В то время какой-то грозный чех расшифровал хеттскую клинопись.2 Сам Завадский пытался расшифровать какие-то микенские иероглифы и надписи индейцев племени майя. К горю Аристарха бдительный сосед, зайдя за солью, увидел на столе разбросанные листочки с таинственными знаками. Он сразу сообщил "куда надо", что его сосед – тайный шпион и пишет шифровки с секретными сведениями для разведок капиталистических стран. Глубокой ночью Завадского схватили и увезли в кутузку на дознание.

За дело взялся молодой новоиспечённый следователь, жаждавший карьеры, успеха и славы. За ночь он выбил из Аристарха признание, что тот является тройным агентом. Измученный студент подписал показания, что является хеттским, микенским и первомайским шпионом одновременно. Утром опытные следователи, придя на работу, заметили, что дело шито белыми нитками. Но в то время бытовало укоренившееся мнение, что "органы" даром никого не арестовывают. У Завадского нашли глиняную табличку с клинописью. Он попросил её у старенького смотрителя запасников исторического музея для расшифровки. Тот по доброте своей душевной давал любознательному студенту на время никому не нужные документы. А когда к старику пришли угрюмые мордовороты в форме, того хватил удар и он скоропостижно скончался на пороге своего собственного дома. Свидетелей теперь не было, и Аристарх снова "загремел" в ГУЛАГ. К его счастью, на этот раз он проходил по уголовной статье, как грабитель музейных ценностей. Учитывая его предыдущий опыт, Завадского направили на родной прииск, где ему были неописуемо рады. Ведь у него был природный "нюх" на золотоносные жилы.

Бывало и в моё время к нему прибегало начальство с прииска, когда не в меру сокращалась добыча дьявольского металла. Учитель приходил на прииск, денёчек изучал местность, а затем говорил, где надо сконцентрировать усилия старателей. И никогда не ошибался. Как только начинали мыть золотишко в указанном им направлении, добыча сразу же резко возрастала.

– А что же случилось с твоим учителем дальше? – спросил я, снедаемый жгучим любопытством.

– Через несколько лет грянула война, – не спеша продолжал свое повествование Степан. – Немцы докатились до Москвы. Ситуация стала критической. Завадский засыпал столицу заявлениями, что просит позволить ему кровью искупить свою вину перед Родиной на фронте. То ли потому, что проходил он по уголовной статье, то ли высокопоставленный родственник помог, но Аристарха в числе других уголовников зачислили в штрафной батальон и бросили в самое пекло войны. В третьем бою он получил тяжелейшее ранение в голову, однако снова выжил к глубочайшему удивлению военных врачей. Потому-то он и носил всё время тюбетейку, чтоб скрыть ужасающий шрам, обезобразивший его голову.

Так как считалось, что Завадский кровью смыл свою вину перед Родиной, то по выздоровлении его зачислили в строевую часть, и он прошёл дорогами войны от Курска до Балатона. А закончил войну на Дальнем Востоке, громя с соратниками японскую Квантунскую армию. Искал смерти в бою, однако она его почему-то сторонилась.

Как-то директор школы, убывая в очередную "командировку", послал меня домой к Аристарху с запиской о подмене. Пока учитель умывался, я потихоньку заглянул в шкаф и увидел мундир, покрытый как чешуёй орденами и медалями. Кольчуга былинного богатыря и то была значительно легче. Но Завадский никогда не надевал этот мундир, даже на День Победы. Директор говорил, что Аристарху Поликратовичу хотели дать звание Героя Советского Союза. И только из-за "пятен" в его яркой биографии чиновники так и не решились сделать это.

– И чем же занимался герой после Победы? – не давая передохнуть рассказчику, спросил я.

– К тому времени его покровитель перебрался в Москву, где уже служил при правительстве и к тому же в немалых чинах, – продолжил Степан своё повествование. – После демобилизации Аристарх поступил в университет им. Ломоносова и, наконец-то, получил высшее образование.

Его же жена Оэлун после того, как мужа посадили за кражу, окончила университет и с дочерью уехала в Улан-Удэ, где преподавала в местном университете. С Завадским она развелась и вышла замуж за республиканского партийного функционера. Очевидно, она действительно была очень одарённой и талантливой женщиной! – с сарказмом заметил Степан.

– Оэлун написала фундаментальную научную работу по ботанике "Классификация мхов и лишайников Бурятии", стала доктором наук, а затем и профессором. А главное, открыла новый не известный науке вид мха, который оказался настоящей панацеей, – Степан тревожно покосился на меня, но, так как я промолчал, облегченно продолжил: – Панацеей от кровавого геморроя – этого бича всех величайших учёных, гениев и мыслителей прогрессивного человечества. Говорят, Оэлун хотели даже дать Нобелевскую премию. Но был как раз разгар Холодной войны, и происки американских агентов помешали ей получить заслуженную награду. А Аристарх, безропотно давший развод практичной Оэлун, всегда поддерживал с ней дружеские и тёплые отношения.

Степан сладко зевнул и нехотя продолжил:

– Завадский же поступил в аспирантуру и начал писать диссертацию. Но так как он был последователем Вернадского и считал, что за генетикой и кибернетикой великое будущее, то за него снова взялись неугомонные подручные Берии. Почитатель "продажной девки буржуазной науки" (так тогда называли генетику) был снова арестован и предан "строгому и справедливому" народному суду. Учителю ещё крупно повезло, что он не попал под "вышку", а был осуждён на очередной срок и в третий раз отправлен на родной золотоносный рудник. Когда же после смерти Сталина и расстрела Берии Завадского рыбы... реабилитировали, то он предпочёл остаться на Колыме.

У Оэлун была своя семья, все родственники Аристарха к тому времени умерли, так что ехать ему было фактически некуда. Да и, по его словам, привык он к красотам Колымских просторов и суровой природе северного края. И пошёл Аристарх Поликратович учительствовать в нашу поселковую школу при прииске. Он был крепкий старик, любил детишек и свою благородную работу. И мы отвечали ему взаимностью, конечно, насколько были на это способны. Вот такую трудную и суровую жизнь прожил мой любимый учитель, хоть я наверно был далеко не лучшим его учеником. Что не говори, а пути Господни воистину неисповедимы! – тяжело вздохнул Степан.

Мы лениво брели по пустынной слабоосвещенной улице, безнадёжно опоздав на последний автобус и не зная, что нас ждет впереди. Шли и думали о превратностях Судьбы, бросающей нас от тепла материнского сердца, от родимого очага и крова в туманную и неизведанную даль в поисках счастья и достатка. И как много в нашей нелёгкой доле зависит от капризной удачи и от Его Величества Случая. Но как бы тебя ни швырял суровый ураган смутного времени, как бы ни изматывала жизнь, главное – не растерять нравственной чистоты, порядочности и человеческого достоинства.

Неожиданно свежий, порывистый ветер зародился где-то в глубине узкого каньона старинной улочки, унося с собой косматые клубы тумана, а с ними и наши тревожные, горькие мысли. Ветер надежды, ветер перемен!

Прочь мрачные думы, тоску и унынье! Жизнь прекрасна! Жизнь продолжается! И мы пока ещё не сыграли свою последнюю роль на этой грандиозной мизансцене Истинного Бытия!