Юмор. Александр Кирий (Гамбург, Германия). Как в очереди

Очередей в Германии нет. Или почти нет. А, если местные и стоят в очереди, то только потому, что не знают, что это такое. Наш человек знает, потому без очереди жить не может. Как выражаются циничные недоброжелатели: мог бы, жил бы, даже если бы переживал!
– Я пришла, когда светало, – рассказывает дама, которой сильно за семьдесят. – Тут одна старушка поблизости работала. Увидела меня, подумала, что я – сумасшедшая. А я стою у магазина и не понимаю, почему она так думает, если магазин ещё не открылся и ещё пять часов не откроется. Потом старушка ушла, и мне стало страшно. Кроме меня и какой– то кошки никого рядом не было. Я серьёзно испугалась и захотела упасть в обморок. Тут кто– то пришёл, и мне сразу расхотелось.
– Сбегали бы домой, погрелись, – посоветовали даме, которой сильно за семьдесят. – Вы же недалеко живёте.
– Ага... Я уйду, а кто– то явится и первым окажется. Как он узнает, что я здесь в три часа утра занимала? Вот и приходится мёрзнуть и пугаться!
И тогда, чтобы устранить всякую несправедливость, наши люди организовали очередь за углом. И не важно за чем, против кого, в какую погоду и сколько будет стоить! Главное – наладили то, что сразу разладилось.
Стали собираться с шести утра. Можно было, конечно, являться и раньше, но кто– то возразил, что раньше он являлся позже, и все согласились, что позже уже некуда. А когда несведущие, удивлённо взирая на толпу, интересовались: „За чем стоим, господа хорошие?“ – Народ, многозначительно ухмыляясь, снисходительно отвечал: „За очередью!“ – И всем всё становилось ясно, кроме несведущих, которые согласно улыбались, кивали и тут же отправлялись к своему психотерапевту, чтобы узнать, что такое очередь.
Собирались толпами, семьями, с друзьями, знакомыми, соседями, с любопытными и просто от нечего делать с невостребованными чувствами и нереализованными амбициями. Когда людей оказалось больше, чем их воспринимали, договорились приходить с четырёх человек и с пяти утра. Но всё равно – справедливость ещё не торжествовала. Вопрос: кто за кем и почему? – не решался положительно, или отсылался тем, кто вопросы не задавал. А один малохольный до того обнаглел, что принялся во всю глотку орать: „Я в очереди стоять не могу! Я не лох! Я – голубой!“ На что ему резонно возразили: – Постоишь пару часов на морозе, позеленеешь!
Будущее казалось уже обнадёживающим, но впереди маячила частично нереализованная туманная ночь, поэтому решили объединяться с вечера.
Сначала стали являться самые, самые, то есть такие, которые не любили очередей, но чтобы доказать это, специально организовывали очереди для тех, кто без очереди. За ними начали приходить те, которых в очереди без очереди серьёзно не воспринимали. Они кричали, скандалили, утверждая, что на них занимала тётя Глаша ещё до того, как развалили берлинскую стену Плача, то есть со слезами на глазах. Им не верили и требовали доказательств – живую тётю Глашу, которая, якобы, стояла за бабой Машей, а на деле оказалась дядей Васей на костылях, и которая действительно занимала очередь, но не до того, как развалили Стену, а после того, как засыпали овраг, и не в Берлине, а на повороте Земли Мекленбург – Нижняя Померания, в который не вписывались все скандалисты вместе взятые и отдельно те, за которых буянили другие.
Тогда постановили окончательно упростить процедуру и начали вести запись, как прежде за хрусталём и персидскими коврами, когда не знали, что это такое. Но всё равно находились умники, которые нахально составляли новые списки со своими родственниками, знакомыми, друзьями и немкой – соседкой фрау Кретинер для пущей важности. Они нападали: – Вы записываете всего неделю, а мы уже месяц чернила изводим. Поэтому лучше не надо, чтобы хуже не вышло.
Их упрекали: Некрасиво, господа – красивые, с вашей стороны нашу ущемлять! – Если с вашей стороны некрасиво, – парировали те, – мы перейдём на другую сторону, и там будем вести записи до полного и окончательного исполнения нашего наполнения!
Но и тут нашёлся выход. Решили: никуда не выходить, чтобы организовать круглосуточное дежурство с ответственными, делегатами, депутатами, которые видели Жириновского, и с красными повязками на ноге с трёхразовыми перекличками: в полночь, когда петух клюнет и после захода „Конкорда“ на посадку, благо аэродром находился поблизости, с исключением опоздавших и прощением отступивших. И даже стали выдавать номерки с гербом и печатью, которые выглядели, как настоящие. Герб оказался из ближайшего гербария, печать – русская: газеты, журналы, рекламные буклеты, чтобы без отрыва от очереди ещё активней интегрироваться в новую жизнь со всей очередью и быть ближе к старой в порядке живой очереди.
Теперь было всё, как хотели, за исключением того, что за углом не было ничего, когда не хотели. Но это уже никого не волновало, так как каждый желающий мог найти своё место в очереди, как в жизни, даже когда все стремились быть первыми, объясняя это термином к врачу в следующем году или покупкой дома на Ямайке, в шортах, но без майки...
Эмиграция приобретала новый оборот. Все мечтали оказаться за углом, чтобы выйти из него с сознанием чего– то выполненного и осязаемого прошлого... Жизнь налаживалась! Все снова почувствовали себя бывшими людьми, нужными и где– то даже востребованными! До самого начала! Которому, как и прежде в приличных очередях, не было конца.