Мемуарная литература. Борис Финкельштейн (Симферополь, Украина). Парад-алле

Шёл второй урок – «Родная речь». Зима 1957г., в Астрахани холодно. Мне десять лет и я со скукой гляжу в школьное окно. Оно по периметру оклеено неширокими полосками белой бумаги. Несмотря на это, явственно сквозит. Моя парта в крайнем ряду, место рядом свободно. Я занят своими мыслями: во первых мне хочется спать, а во вторых я морально готовлюсь к драке на большой перемене. Конфликт плановый, скажем так «за место под солнцем». Правда сегодня противник серьёзный, заметно крупнее меня, двоечник со стажем, второгодник. Так что он старше минимум на год и это заметно.
Однако мысль уступить даже не посещает меня; я регулярно дерусь с пацанами два-три раза в неделю, не привыкать.
«Финкельштейн», – откуда то издалека раздаётся голос учительницы: «Продолжай».
«Простите, Александра Ивановна», – отозвался я, вставая: «С какого места продолжать». «А вот с этого», – и она произносит последние два слова из одного из предложений домашнего задания. Нужно сказать, что я весь вчерашний вечер провёл, катаясь на коньках и играя в хоккей с мячом, поэтому три страницы задания из учебника бегло просмотрел только в начале урока. Однако в те времена у меня была совсем другая память. Я закрыл глаза и страница учебника как-то сама возникла у меня перед глазами. Осталось только её прочитать, что я и сделал. «Садись», – разочарованно сказала учительница и добавила: «Да… ещё бы хорошее поведение – цены бы тебе не было». Я на всякий случай промолчал. С поведением действительно были большие проблемы. Собственно поэтому я и сидел один. С последним моим соседом мы так подрались, что его от меня отсадили.
В коридоре раздались шаги и дверь в класс неожиданно распахнулась. Однорукий директор – инвалид войны боком протиснулся в помещение. За ним оказался худенький светловолосый мальчик моего возраста. «Принимайте ученика, Александра Ивановна», – командирским басом прогрохотал директор, повернулся и исчез за дверью. Мальчик остался стоять, двумя руками прижимая к себе портфель.
«Как твоё имя?», – поинтересовалась учительница. «Серёжа», – робко ответил новенький: «Серёжа Павлов». «Ну садись на свободное место». А надо сказать, что у нас в классе было только два свободных места. Одно рядом со мной, другое с очень толстой девочкой Тамарой. О моей плохой репутации он не знал, а сидеть рядом с девочкой в четвёртом классе ещё за преимущество не считалось. Поэтому мальчик пересёк класс и сел за мою парту. На перемене я подрался со второгодником. Исход боя был неясен, мнения зрителей разделились, и я, выпустив пар, разговорился с новым соседом.
Всё оказалось гораздо интереснее, чем я думал. Серёжа был из цирковой семьи и труппа, где его мама и папа выступали под именем «Воздушные акробаты Ивановы», только вчера приехала в наш город. «Почему же Ивановы?», – удивился я: «Ты же Павлов». «Псевдоним, цирковое имя», – смущённо отозвался Серёжа: «Так у нас принято». Немного подождал и сказал: «Собственно, Павлов – тоже псевдоним, достался от деда и сейчас уже стал фамилией». «Как же была настоящая фамилия твоего деда?» – поинтересовался я. «Буль, Генрих Буль», – робко ответил Серёжа: «Но после революции ему с такой фамилией стало трудно». Это я мог понять, мне со своей фамилией тоже было нелегко.
Может быть поэтому, а может и по другому поводу мы почему-то быстро подружились. Я забросил хоккей и стал после уроков ходить с ним в цирк. Это было совсем не тот цирк, к которому я привык. Ни зрителей, ни оркестра, ни яркого праздника – закулисье, так сказать. Но всё было крайне интересно.
Цирк Шапито – огромный брезентовый шатёр. Рядом стояли вагончики с инвентарём, животными. И каждый вечер на арене «Воздушные акробаты Ивановы». Собственно Ивановых было только трое: папа, мама и сам Серёжа. Ещё трое – были молодые выпускники циркового училища. Правда Серёжа по молодости лет участвовал только по воскресеньям в представлениях для детей, но всё таки артист.
Программа труппы состояла из трёх частей: джигитовка, чемпионат мира по греко-римской борьбе и пресловутые воздушные акробаты. Поскольку я приходил на репетицию каждый день с Серёжей, то очень быстро стал частью цирковой жизни. Меня уже могли попросить засыпать овса лошадям, или сбегать за пивом. В общем свой я стал.
Особенно интересными для меня были борцы. Здоровенные такие, пузатые дядьки сорока-пятидесяти лет. Я так понимаю, все они в прошлом действительно борьбой занимались. Однако репетировали не борьбу, а какие-то странные для меня полуакробатические приёмы.
Впрочем, мне всё сразу стало понятно, когда я как-то задержался вечером и посмотрел из-за портьеры их представление. Это было настоящее шоу. Конечно тогда я этого слова не знал, однако к спорту это не имело никакого отношения. Сначала выходили два борца: один большой и толстый, второй поменьше и поплюгавее. Большой долго кидал тощего, но никак не мог положить его на лопатки. В какой-то момент он цеплялся за ковер и падал, маленький прыгал на него, и, о ужас, толстый касался лопатками ковра. Туше!!! Цирк взрывался аплодисментами, музыка гремела, все орали. Затем выходил другой красавец-борец с большими чёрными усами и побеждал всех быстро и беспощадно.
Затем победитель вызывал на приз любого желающего из публики. Выходил какой-то тюфяк в ватнике, раздевался и, оставшись в больших семейных трусах, побеждал победителя. Потом раздались фанфары и на арену торжественно на колеснице, запряжённой вороными лошадьми, выезжал непобедимый борец «Черная маска» (в каковой он постоянно и находился). «Черная маска» побеждал всех и всегда, но через две недели в афишах, расклеенных по городу, торжественно объявлялось, что ему бросил вызов борец «Красная маска» и т.д. и т.п. И так все три-четыре месяца. А затем цирк переезжал на новое место. Поэтому мой товарищ Серёжа часто менял школы и не успевал по основным предметам.
Мне показалось это несправедливым. Я жил на одном месте, имел отдельную комнату и бесплатных консультантов в виде родителей математиков. Стал я его приглашать домой, объяснять ему уроки, и через некоторое время он даже стал получать четвёрки. Что там, в конце концов этот четвёртый класс. Я и сам то почти не учился. Однако читал много, даже слишком много.
Так прошел месяц, затем другой и вдруг в начале марта Серёжа не пришёл в школу. «Боря, сходи узнай в чём дело», – сказала мне учительница, и после уроков я пошёл в цирк.
Серёжа заболел, ангина и высокая температура. Родители были очень обеспокоены. Но ещё больше они обеспокоились судьбой воскресного дневного представления для детей. Дело в том, что борьбу детям не показывали; оставалось только два отделения и одно из них – это воздушные акробаты. Появление мальчика – сверстника сильно будоражило детскую аудиторию и определяло успех всего представления. Воскресенье завтра, тогда ещё субботы были рабочими днями. Мальчиков больше в труппе не было, как же быть? Этот вопрос они некоторое время обсуждали между собой.
Вдруг Серёжин папа посмотрел на меня и в глазах у него мелькнул интерес. «Боря», – сказал он: «может быть ты поучаствуешь в представлении?».
При всём своём недетском нахальстве я был сильно озадачен. «Я, – воздушный акробат? Ха-ха». «Да нет», – продолжал Серёжин папа: «Ты только постоишь на площадке, а остальное мы сами…». Я вспомнил, что две площадки с натянутым тросом между ними находились обычно метрах в восьми над ареной. «Не волнуйся», – продолжал Серёжин папа: «Мы тебя к двойной лонже пристегнём; ты никуда не денешься и друга выручишь. Нельзя же ему зрителей терять», – он заговорщицки подмигнул мне и добавил: «Роста вы одного, никто издалека и не разберёт». «Как не разберёт?» – возразил я: «Он же блондин». «Ничего, припудрим. Да и кто же ходит в цирк дважды чтобы сравнить? Так что если не боишься?».
Э то было контровое слово и я принял решение немедленно. «Хорошо», – сказал я: «Но только один раз». «Один, один», – радостно закивали Серёжины родители: «До следующего воскресенья он выздоровеет».
Следующие два часа прошли в репетициях. Не так то всё оказалось и просто – даже постоять на площадке. Особенно тяжёлым было, как ни странно, раскланяться. Не приходилось мне раньше (да и позже тоже) этого делать.
Ну да ладно, опустим подробности. На следующий день я сказал дома, что иду играть в хоккей и, повесив на плечо связанные шнурками коньки с ботинками, тронулся в цирк.
Меня одели в костюмчик с блёстками, припудрили, взяли за руку и вот мы перед занавесом.
«Представление начинается, Парад-алле», – раздался громовой голос. Грянул цирковой марш и занавес раздвинулся. Перед нами был огромный, ярко освещённый цирк, и тысяча глаз одновременно посмотрела на меня. Я замер, не в силах стронуться с места, но всё вокруг уже пришло в движение. Меня потянули за руку и отпустили, ноги не слушались, но я как-то двигался. Слева и справа от меня гимнасты Ивановы раскланивались, выпрямлялись и страстно протягивали руки к почтеннейшей публике. И вдруг все повернулись и побежали назад за кулисы. Если бы кто-то опять не схватил меня за руку, я вероятнее всего остался бы один стоять на арене.
С трудом разлепив губы я спросил: «Что, это уже всё?». «Да нет, сейчас пойдём, наш номер первый», – ответил кто-то. Дальше всё было как в невероятном сне. Я вышел, как-то забрался по лестнице, кто-то пристегнул меня за пояс к страховочной верёвке и номер начался.
Через пару минут я слегка втянулся, отпустил стойку, в которую судорожно вцепился, и даже с интересом стал поглядывать как Серёжин папа и ещё один воздушный акробат перебрасывали друг другу Серёжину маму. Внове было для меня такое обращение с родителями. У меня папа был преподаватель математики в институте, а мама в школе, и мне даже в голову не приходило, что родители могут вести себя подобным образом.
Тут наступило самое главное – я взглянул в зал. Столько людей я никогда раньше не видел. Нет, конечно я бывал, например на демонстрациях, но те люди на меня не смотрели.
А эти смотрели, да ещё как.
И вдруг среди этой многоликой толпы я, как в бинокль, увидел два очень знакомых глаза – мальчик из нашего дома с отцом. Он посмотрел на меня; он меня узнал, вскочил и радостно закричал, протянув ко мне руки.
Нехорошее предчувствие возникло где-то внутри. Номер закончился, меня переодели, сняли грим, поблагодарили и я пошёл домой. Помню кто-то из них сказал: «С куражом у мальца всё в порядке. Всё таки первый раз на публике, а с собой справился».
Комиссия по встрече меня уже поджидала. Сказать, что был скандал – это не сказать ничего. Мама и так могла устроить скандал, а уж здесь… Но что меня удивило, обычно немногословный папа тоже был в ударе. «Мой сын, мой сын и … в балагане», повторял он трагическим шёпотом. Мама, которая раньше обычно говорила, что если я не буду учиться, то стану сапожником, полностью поменяла тему. Теперь я должен был стать клоуном.
Оправдаться не получилось, я был лишён всех видов поощрения на обозримый период и отправлен в свою комнату спать. На этот случай у меня под кроватью был припасё н карманный фонарик, при помощи которого я читал книжку с головой укрывшись одеялом.
Отличаясь отменным слухом, я слышал как родители обменивались взаимными упрёками и строили планы о повышении уровня строгости моего дальнейшего воспитания.
Я не очень волновался, родителям было не до меня. Папа в своём институте работал на две ставки и приходил домой в 9-10 вечера, мама была занята с младшим братом, которому было чуть больше месяца.
В общем, я был предоставлен самому себе.
Наших домработниц я не очень праздновал, был достаточно самостоятельным мальчиком и уже вполне мог за себя постоять. Всего через шесть лет я уехал из дома навсегда, и после этого приезжал или приходил только в гости. Но это уже другие истории.
Прошло ещё три недели, цирк уехал, уехал и Серёжа. Больше мы никогда не виделись.
Да, цирк уехал, но кое что осталось. Остался кураж, те самые волевые качества, которые проявляют артисты при выполнении опасных трюков.
Не лишними они были на протяжении долгих лет в сложных и зачастую рисковых ситуациях.
Не лишние они и сейчас. В далёком от этих событий будущем я прочитал стихотворную пьесу Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак».
Помните в эпилоге:
«Позвольте Вам представить!
Они мне дороги как память.
Ложь! Подлость! Зависть! Лицемерье!
Ну кто ещё там? Я не трус!
Я не сдаюсь по крайней мере.
Я умираю, но дерусь!»
Надолго, а может быть и навсегда, это стало одним из моих девизов.
А всё ведь оттуда, из детства.