Памфлет. Игорь Ткачев (Минск, Беларусь). Охота на дрова

«На дворе трава, на траве дрова» — скороговорка, которая мне пока не по зубам. Если бы мне сказали, что бананы в Республике Эквадор являются народным достоянием и их можно приобрести только после того, как ты получишь на то специальное разрешение, выданное местным сельским комитетом по месту прописки, я бы ни за что не поверил. Так как бананов в Эквадоре много, и тем более их много для самих эквадорианцев. Если бы мне заявили, что сахарный тростник на Кубе, а кофе в Мексике — предметы стратегического назначения и на их покупку нужно заручиться тем, что мы весьма прозрачно именуем туманным немецким словом «блат», я бы такому сказочнику показал дулю в кармане. А то и две. Но вот, тот факт, что в неком уголке нашей некогда необъятной родины, дрова похоже являются и народным достоянием, и стратегическим сырьем, на приобретение которого требуется и прописка, и справка из сельсовета по месту прописки, и блат — я был не готов. Да что там «не готов»! Я просто снова близок к весьма продолжительному пароксизму моей любимой мизантропии, из которой мне все труднее и труднее вытаскивать себя за волосы, как когда-то это делал враль барон Мюнхгаузен. И хотя история весьма банальная — и пускай она не покажется уважаемому читателю простым брюзжанием закушавшегося господина, которого салом не корми — дай поворчать — история весьма злободневная, так как вашему покорному рассказчику грозит остаться в холодной хате в середины зимы. И все просто потому, что хотя он и располагает достаточным количеством ценной бумаги (язык как-то не поворачивается называть вот это словом «деньги») на оплату древесного топлива, но зато вся процедура приобретения этого ценного материала (из него что, строят космические шаттлы или балтийские авианосцы?) оказывается настолько запутанна и бюрократична, что проще бросить всю эту катавасию к ядрене фене и уехать греться в Африку. Краткое содержание этой современной комедии с элементами античной трагедии (нецензурный великий и могучий, где получилось, опущен): Пятница. 13:00.Узнал в справочной номер ближайшего ко мне лесхоззага. Звонил. Занято. Снова звонил. Снова занято. В 15:00 дозвонился. Мне объяснили, что это «не мой» лесхоззаг и что нужно звонить в «свой» лесхоззаг. В 16:00 узнал телефон «своего» лесхоззага. На мой вопрос «Можно ли у вас купить дрова» мне ответили «Можно, но непиленые и без доставки». На что я как можно ответил «Мне нужны пиленые и обязательно с доставкой». На что мне ответили «Ничем помочь не можем». То есть нужно искать машину, а потом еще пилить на колоды и рубить на дрова. Я знаю, что это такое, и поэтому у меня нет большого желания и времени покупать целые деревья, а потом потрошить их. Да и где искать машину — я тоже не знаю. Вот такой я неприспособленный к этой суровой жизни. (Здесь я пускаю скупую мужскую слезу). В 16:30 забиваю со всей силы на дрова и иду домой допаливать остаток моего живительного топлива. В субботу узнаю у соседки, которой на днях привезли целую машину пиленых дров, где и по чем она их брала. Соседка, жутко гримасничая, шепотом намекает (словно на покосившемся столбе возле ее хаты обязательно должен быть десяток-другой «жучков» и, как минимум, две-три замаскированные видеокамеры): «Зять подсобил». «А сколько заплатила то, хозяюшка?». Снова гримасничая, словно ей челюсть свело: «Да у тебя то так не получится». «Но все же. И где найти такой блат, чтобы и меня осчастливили?» — ужас как интересуюсь. Бабка называет цифру, смущаясь как девка у плетня при луне. Цифра вдохновляет. Понедельник. 10:00. В справочной узнаю номер другого лесхоззага. Звоню туда и жалостливо прошу помочь с дровами. Дрова пиленые, но без доставки — нужно искать машину. Уже лучше. Много лучше. Только где ее найти, машину то? Что-то из двух десятков неоновых табло «Доставка дров в любую точку. Каждая десятая поездка — бесплатно» вдоль дороги, по которой я каждый день хожу домой, я никак не могу выбрать нужное мне. Бледные они какие то, что ли? Понедельник. 12:00. Мне советуют обратиться в Гортоп. Кто этот товарищ Гортоп — я не знаю, но имя его мне нравится. Узнаю номер Гортопа, звоню туда. «Пожалуйста — отвечает мне ласковый девичий голос — машина обойдется вам всего в …». Не, не прав был Александр Сергеевич, счастье на свете, все же, есть. А не только покой и воля. И счастьем заведует товарищ Гортоп. «И дрова рубленые» — весенним ручейком льется девичий голосок. Ах, рубленые. «И с доставкой» — поет голосок. С доставкой. «И дешево» — я, похоже, в раю, а не в суровой рыночной действительности. И какая девушка приятная. «Когда можно к вам приехать?». «Тогда-то — и называют адресок — только паспорт возьмите с собой. «А паспорт зачем?». «Как зачем? Чтобы прописку было видно». Что, на фиг, общего моя прописка имеет с дровами? «А что вы дрова — только по прописке?». «А как же!» — девичий голосок звучит как бабье бухало. «А я прописан там-то и там-то…». «Тогда вам не положено. Обращайтесь по месту прописки». «Послушайте, но я там не живу. Я живу…». «Какая разница, где я живу? Почему я должен быть привязан к своему месту прописки? Если я прописан в деревне Пупковичи, где три двора и десять стариков, я что, должен там и работать, и лечиться, и дрова себе выписывать? А если там сырые дрова, а я хочу сухие? А если там вообще не достать дров? А если там только коровник с тремя коровами, а я по образования филолог-лингвист, мне, что, коров языкам обучать? И со своей грыжей на прием к ветеринару ходить?». Короче старуха-мизантропия вновь стала обхаживать меня, и мне жуть как захотелось кого-нибудь укусить. Больно-больно. С совсем поганым настроением я посылаю всех в ж…, э-э-э, в баню, плюхаюсь за свой компьютер и яростно щелкаю бедной мышью, словно жму на гашетку автомата. Невольно и банально вспоминается товарищ Бендер в «Золотом теленке» со своим миллионом посреди азиатских барханов. Денег уйма, а ничего на них не купишь. Потому что не продажные мы, товарисч! И даже подтереться этими банковскими билетами, товарищ Бендер, не комфортно. Ой, как некомфортно! Ни на что они не годятся. Вторник. 11:00. С трудом заставляю себя снова позвонить в сельсовет по месту прописки. «Выписку на получение дров мы вам дать не можем. Вы прописаны в доме без печного отопления» — говорит автомат на том конце провода. «.лядь! Но живу то я в доме с печным отоплением!». Я снова звоню в справочную, нахожу через одного-другого-третьего какой-то номер какого-то водителя, звоню ему. Водила обещает подумать. О-о-о! Он еще думать будет! Мужик, я тебе плачу деньги за доставку чертовых дров! И не торгуюсь! А ты обещаешь подумать и может быть перезвонить?! Мужик, ты мудак! Кто сказал, что мы будем жить хорошо? Кто вообще заикнулся, что мы где-то там рядом со здоровым капитализмом?! Нет, я воспитанный в духе отсталых туркменских маркетинговых сношений на смутной заре распада Великого Совка, понимаю, что мне еще регрессировать и регрессировать, чтобы дорасти до уровня соображалки этих акул капитализма! Я никогда не думал, что на территории, где около 80% земель — леса, где половина населения по-прежнему обогревается, как и их деды и прадеды, дровами, и где ты честным путем, как законопослушный гражданин, платящий астрономические налоги, хочешь приобрести не для перепродажи или незаконной переработки, а для собственного обогрева, машину дров, придется изощряться, собирать какие-то идиотские и унижающие твое человеческое достоинство справки под названием «Я не верблюд», искать блат и доказывать элементарное для пятилетнего ребенка: «Мне нужно то-то и то-то. И я хочу знать, где за законное вознаграждение, я его могу получить». Ваш Мизантроп ПС. Смею пофантазировать на посошок: если в какой-либо стране — неважно цивилизованная она или экономически развитая — у половины населения есть на что-либо спрос, то по законам прикладной экономики должно быть предложение. Ну, просто так повелось еще с Тутанхамона. Спрос рождает предложение, как щедрая земля рождает хлеб. Также смею предположить, что по законам прикладной — весьма прикладной — экономики, если есть спрос и, следовательно, предложение, то должна быть и конкуренция. Выбор. Здесь дешевле. А здесь скидки. А здесь с доставкой. А здесь с бонусами. А здесь, а здесь, а здесь… Также осмелюсь предположить, что если в какой-либо стране имеется достаток какого-либо ресурса — неважно, природного, научного, людского — то, страна эта может и должна воспользоваться этим ресурсом в целях получения прибыли, но не за счет нехватки данного ресурса для нужд самой страны. То есть, по дорогам страны, экспортирующей нефть во все уголки мира, люди не должны ездить на ишаках.

Но мир не без добрых людей. Так вышло и в моем случае. Одна моя знакомая, проживающая в том же районе, где я снимаю дом, видимо из гуманных соображений, одолжила мне свой паспорт, дабы я мог выписать на ее имя дрова, а получить по своему адресу. Дрова уже пиленые и рубленые, с доставкой и недорого. Возликовав, во вторник поутру, отпросившись на работе и вооружившись паспортом гражданина …, я отправился в Гортоп, единственное в городе учреждение, где гражданин с наличием прописки по месту жительства и печного отопления в доме, в котором проживает, по конституции имеет право на получение дефицитного стратегически важного сырья под названием «дрова». Недолго поплутав по мерзлым улицам, я отыскал неказистое одноэтажное зданьице, вошел внутрь, кратенько ознакомился с мириадой всяких постановлений, уведомлений и объявлений на его стенах и, как извещало одно из них под названием «Порядок выписки топлива населению», направился в отдел сбыта, где увидал даму бальзаковского возраста с Пизой на голове, в потертом ватнике, что-то недовольно пишущую шариковой ручкой на какой-то красивой и, наверняка, очень важной бумаге, и согбенного мужчину, который сидел перед ней, всем своим видом излучая покорное терпение и подобострастие. Местные отделы сбыта, да и другие отделы тоже, всяких там сельсоветов, гор- и облисполкомов и прочих, — это, как правило с редкими исключениями, своего рода стоячие болотца, сквозь удушливые миазмы которых, явно ощущаются и жабья надменность, и цаплячья важность, и на дверях которых смело можно вешать библейское «Оставь надежду всяк сюда входящий». Оказавшись в таком месте, где все что-то пишут, стучат по клавиатурам компьютеров, звонят по телефонам, человек сначала ощущает вселенское одиночество, потому что хотя он и явился по адресу, чтобы что-то купить, получить или выписать, никто на него не обращает ни малейшего внимания. Никто его не приглашает сесть, хотя все три стула, стоящие в кабинете, не заняты. Никто не спрашивает его «Что вы хотели?». Никто ему не улыбается. И хотя он пришел и принес в кармане или на банковской карточке деньги, которые позже перекочуют из его кармана в карманы всех этих негостеприимных людей, он для них покамест — почти что враг, заставляющий их работать в поте лица, отнимающий у них время от листания гламурных журналов, от чаепитий и разговоров по телефону. «Извините, где я могу приобрести дрова?» — зычным голосом, как на партсобрании, поинтересовался я. За прошедшие почти четыре года в этом отделенном уголке европейской цивилизации, где мне самому приходилось решать все свои проблемы, я успел выработать что-то вроде собственной тактики поведения с местными столоначальниками и чинушами. Как показывал мой предыдущий опыт, интеллигентского сюсюканья, к коему, по причине воспитания, я был долгое время склонен, они не понимали, и в ответ лишь хамели и хамили. Молчаливо, в позе жертвенного агнца, ожидать их дорогого внимания, а потом с суетливой поспешностью набрасываться на каждое ими оброненное слово, словно алчущий скупец на ненароком кем-то рассыпанные золотые крупицы, испытывая чувство вины от того, что я что-то не понял или недопонял, по причине обостренного чувства собственного достоинства, мне было тоже жутко в лом. Ни первое, ни второе не продвигало меня к поставленным высоким целям, а попросту — к решению элементарных поставленных задач. Дама в ватнике, не осчастливив меня своим светлым взором, также старательно и неторопливо продолжала свое эпистолярное занятие, и лишь покорный и такой же потрепанный мужчина перед ней бросил на меня робкий заинтересованный взгляд. Наконец, через минуту эта королева Гортопа дописала свой роман, подняла на меня свои ясны очи, и недовольно, словно я уже успел в чем-то перед ней провиниться или что-то ей задолжать, поинтересовалась: — Дрова будете брать отдельно или с брикетом? — Мне нужны только дрова — не совсем понял я вопрос. — Я спрашиваю, вы будете брать дрова отдельно или вместе с брикетом? — А я вам отвечаю, мне нужны только дрова — в ее тоне, ответил я. — Сколько это кубов или метров будет? — Четыре, — уже более миролюбивым тоном прошамкала эта кабинетная горгона, а потертый мужчина перед ней с еще большим интересом снова посмотрел на меня. Его подернутые частым употреблением некачественного алкоголя глаза косили в мою сторону легким восторгом человека, чья попранная честь могла быть в скором времени реабилитирована. — Давайте паспорт, — не глядя на меня, по слогам произнесла дама. — Вот, пожалуйста. Только паспорт не мой и мне нужно, чтобы дрова доставили на другой адрес. Королева Гортопа смотрит на меня, как на полоумного, хотя моя соседка уверяла меня, что так делается и им нет никакого дела, куда будут доставлены дрова. В конечном итоге мы договариваемся, дама в ватнике выписывает мне чек — клочок бумажки с каракулями, и я направляюсь к кассе, чтобы оплатить «Дрова пиленые, рубленые, 4 куб. метра». В кассе никого нет. Там никого не было еще, когда я только пришел, хотя время работы обещает всем желающим приобрести топливо, что «Касса работает с 8:30 до 16:00. На часах 9:10, но по ту сторону крохотного окошка никого нет. Я покорно становлюсь у стены, изучаю бумажку-чек, потом объявления на стене. За мной становится женщина. Из соседнего кабинета выходит моложавая дама со стандартно недовольным лицом — в таких заведениях действует неписаное правило «Посетителям улыбаться, и вообще улыбаться, строго запрещено» — и направляется в соседний кабинет. Я её окрикиваю: «Извините, не подскажете, где кассир?». Женщина молча возвращается к двери, из которой только что вышла и, приоткрыв её, небрежно бросает: «Евгеньевна, к тебе». Еще десять минут спустя, понимающе переглянувшись с женщиной, что позади меня, я понимаю, что Евгеньевна не торопится на свое рабочее место Теперь уже я сам направляюсь к ней (если кассир не идет к клиенту, тогда клиент идет к кассиру — восточная мудрость) и, распахнув дверь, громко произношу: «Евгеньевна, вы подойдете в кассу?». Евгеньевна, дамочка бальзаковского возраста (в той стороне, где я нашел приют, средний возраст кабинетного работника — лет 55−60 — процент работающих пенсионеров приблизительно такой же, что и процент выпускников ВУЗов), ксерящая какую-то важную бумажку, угрюмо, из-под очков, взирает на меня, словно хочет испепелить взглядом, и молча направляется в свой кассирский альков. Она молча берет мой чек, что-то пишет, что-то заносит, потом ставит печати, потом снова пишет и так же молча сует мне какие-то важные бумажки на подпись. Я ставлю свой крестик, благодарю Евгеньевну, снова иду в сбыт, узнаю, могу ли я увидеть водителя, чтобы объяснить, как ему ко мне добраться, а то улицу у нас и домА перехреначили так, что я сам не мог понять, чем они там, в своих высоких кабинетах, руководствовались, и какой теперь у моего дома номер. Нахожу водителя, объясняю ему подробно, как доехать, и уже собираюсь поспешить к себе на работу, как меня догоняет уже не молчаливая, а взволнованная кассир Евгеньевна и лопочет что-то про неправильно выписанные накладные: «Вам же надо пиленые и рубленые, а я выписала только пиленые». Мы возвращаемся в кассу, переоформляемся, я доплачиваю пару рублей, убеждаюсь в том, что все бумажки в порядке, и спешу на автобус. Хотя сердце мое ликует, оно все же не на месте: не верю я, что путаница с накладными — последний камень преткновения в этой саге о дровах. Рабочий день проходит на ура — наконец-то я выписал себе дрова! Домой я иду с замиранием сердца, гадая про себя, что же меня там ждет: может, дрова не там выгрузили? Может, вообще не на тот адрес привезли? Может, вообще не привезли? Я готов ко всему. Но, увидав незакрытые ворота, следы протекторов на снегу и темную горку вдалеке, я облегченно вздыхаю: привезли! Водитель, на самом деле, аккуратно выгрузил все четыре куба прямо возле дома, не подмяв ни смородиновых кустов, не задев веревки с бельем. Прямо ас! Могут же, подлецы, когда захотят! Натопив печь привезенными дровами докрасна, я провожу вечер, попивая чай с шоколадными конфетами, в самом прекрасном расположении духа, в халате, как какой-нибудь восточный калиф. Но в девять часов, словно сирена, раздается звонок, и в трубке я слышу взволнованный голос соседки, которая щедро одолжила мне свой паспорт: — Ты мне торфобрикет заказывал? — почти истерически кричит она в трубку. — Нет. Я заказал только дрова. Себе, — отвечаю я, понимая, что вот он, последний, самый большой камень преткновения, который готов лечь мне и на плечи, и на сердце, и, может, двинуть по башке. — Мне привезли торфобрикет! — обреченно стенает соседка в трубу. — Но я не заказывал. Сказал им черным по белому. Вот дурни! — не выдерживаю я. — Я ведь заплатил только за дрова. У меня и в накладной так записано. А торф стоит совсем других денег. Они деньги с вас взяли? — Да я их и не видела. Пришла домой только что, а тут куча торфа. Я начинаю хохотать, хлопая себя по коленкам. А что мне остается? Эти спесивые крючкотворы все напутали! Привезли неоплаченный торф, да еще тому, кто его не заказывал! Бог ты мой! А с какими надутыми рожами они выписывали все свои важные бумаженции! Как великосветски, словно индюки на навозной куче, расхаживали взад и вперед, имитируя важность процесса, напряженность работы, свою значимость! Нет, я просто не могу! Нет, я люблю людей. И мизантропичен я не всегда. Альтруизма во мне, в конце концов, почти столько же, сколько и эгоизма, и значительно меньше, чем мизантропии. Я всегда помогаю слепой бабушке, другой своей соседке, переходить через наш оживленный автобан. Я не прохожу мимо упавших — будь они пьяны или им стало плохо. Я подкармливаю соседскую собаку, и она, собака, любит меня больше, чем свою хозяйку. Я никогда никому не отказываю на работе, с какой бы просьбой он ко мне ни обратился. Нет ни одного человека, которого бы я ненавидел. Нет ни одного человека, на которого бы я обижался. Одним словом, я не последний подлец на этой земле, человек — как все. И свят, и грешен. Но у меня почти нет сил сносить ту дурь, в которой я практически каждый день вынужден существовать, начиная от придури на работе и кончая всеми остальными дебилизмами и кретинизмами, коими кишит повседневная жизнь! Раньше, живя в другой, «далекой от современной цивилизации» стране, я думал, что всякие Карцевы и Задорновы все выдумывают, врут про наших, русских людей. Ну, не могут они, русские люди, из которых каждый десятый Кулибин местного разлива, а каждый пятнадцатый — с двумя высшими образованиями, быть такими дурошлепами! Ведь они знают столицу Бангладеш, обсуждают последние политические новости, знают «как надо» и «как не надо». Это янки тупые. Это у них в штате Аризона нельзя лизать жаб, а в штате Техас принимать душ в костюме. А у нас можно и то, и другое! Они — тупые! Это немцы бездушные и роботоподобные. А русский народ задушевный и на роботов совсем не похожий! Это финны — чудь белесая, с утра пьяненькая. А славяне — красавцы! И такие умные! Умные-то, умные, но почему все у нас как-то через ж… одно место? Как всегда. Сколько я общался с «тупыми» америкосами, никогда не слышал, чтобы они кляли свои «тупые» законы, свои «тупые» «каунти департменз» и тупых шерифов. От ирландцев и англичан приходилось слышать, что ирландский виски — дерьмо, а Биг Бен не так величественен, как об этом говорят. Но чтобы они поносили свой парламент или свои «паблик офисиз» — ни разу. Немцы ругают свой футбол, датчане — оленей на проезжей части, норвежцы — слишком узкие фьорды, но никто из них никогда в моем присутствии не ругал свои власти или свое правительство. А многие ими даже гордятся. Ну, как такое может быть? Почему они уважают свои тупые законы, а? Может, потому что сами тупые?