Князь Расуль Ягудин. (Париж, Франция). Дворняга

Князь Расуль Ягудин


Дворняга

Погода была мерзкой. Холодной и сырой, и мелкий злобный дождь то и дело налетал волнами косых изгибающихся струй, вымачивая всё вокруг, и тут же прекращаясь, чтобы вскорости налететь опять, согнав с неба низкое осеннее солнце – из-за этого асфальт всё никак не мог просохнуть, и в то же время не возникало ощущения чистоты и умытости города, как в период затяжного круглосуточного дождя, и в результате основным ощущением всего этого дня оставалось ощущение грязи, которую непостоянный дождь то и дело подмачивал, и на которой сейчас беспрестанно при каждом шаге скользили каблуки. Эля остановилась и начала перехватывать тяжёлую сумку другой рукой в глупой надежде, что так идти будет легче, и ей пришлось на миг отпустить ручонку своей дочери, впрочем, она сразу же, как только, наконец-то, справилась с задачей по перемене рук и вновь взялась за скользкую от пота ручку сумки, тут же машинально протянула освободившуюся ладонь вбок, ожидая момента, когда маленькие пальчики привычно и доверчиво схватятся за неё. Ожидание затянулось и стало ненормально долгим, и Эля, всё так же не глядя, слегка раздражённо пошарила возле себя свободной рукой. Возле неё всё так же была пустота, и пришлось, сдержав ругательства, готовые сорваться с языка, опустить взгляд и поискать дочь уже глазами.
Дочь неподвижно стояла в пяти метрах от неё, вытянувшись в струнку тонкой спиной, и внимательно смотрела куда-то вбок.
– Альбина! – недовольно позвала её Эля и глубоко вдохнула, пытаясь насытить кислородом уставшие мышцы.
Альбина озадаченно повернула голову и взглянула на неё, словно не узнавая, и снова уставилась куда-то в сторону, и тут же опять для полного удовольствия налетел косой хлещущий дождь, обжигая ледяными и мелкими частыми каплями лицо.
– Альбина! – вновь с усталостью в голосе позвала её Эля, жмурясь от залетающих в глаза мелких брызг, и сделала усилие над собой, чтобы подавить минутное раздражение – в конце концов, это всего лишь ребёнок, нельзя же требовать от неё полной сознательности, как от взрослой. Эля дёрнулась было за ней, но тут же решила, что в этой ситуации будет верхом мудрости пока поставить сумку прямо в лужу на мостовой, чтобы налегке отправиться вытаскивать дочь из каких-то мечтаний. Она кряхтя нагнулась, аккуратно, чтобы не разбить бутылку лимонада, устанавливая дно сумки на более-менее ровное место с более-менее чистой поверхностью, и выпрямилась с облегчением настолько громадным, что невольно пришла в несколько лучшее расположение духа. Теперь оставалось только преодолеть непреодолимые пять метров по скользкому асфальту на своих тонких ломких каблуках, поминутно смаргивая с ресниц вытянутые грушевидные капли воды. Дочь стояла уже ещё дальше, и дождь словно не оказывал на неё такого влияния, как на всех прочих – она не гнулась и не жмурилась, и не шмыгала носом, и стояла всё так же прямо, словно под солнцем на пляже в жаркий день, и из-за мокрых волос и одежды выглядела так, словно тайком от взрослых вновь, как в тот раз, успела искупаться, не раздевшись и не натянув резиновую шапочку по самые глаза.
Эля подошла к ней сзади и осторожно коснулась ладонью мокрого плеча, и Альбина тут же, не оглядываясь, слегка наклонилась назад и прижалась к её животу головой, вслепую, не оглядываясь, ловя влажной ладошкой её руку.
– Собачка, – каким-то необычным напряжённым голосом сказал она.
Эля не поняла.
– Ты хочешь собачку? – удивлённо спросила она. – Как-то неожиданно, никогда об этом не говорила, и вдруг…
– Нет, вон собачка, – объяснила Альбина и вытянула крохотный мокрый указательный пальчик куда-то в серое марево дождя.
Эля озадаченно повернула голову, собираясь поискать взглядом собачку, и тут же наткнулась на пристальный собачий взор, притянувший её взгляд, как двойной спаренный прожектор – какой-то ненормальный, стеклисто-гладкий и абсолютно чёрный прожектор из двух спаренных, полыхающих странным и противоестественным чёрным огнём выпуклых полусфер. Пёс стоял, весь пружинисто натянувшись телом и вытянув в их сторону мохнатую и тяжёлую островатую морду с сосредоточенным выражением и даже как будто слегка поджав губы, и он был достаточно, хотя и не чрезмерно, крупен, мускулист и поджар, как хорошо тренированная лайка, и лишь отсутствие изысканной, обманчиво нежной красивости, характерной для этой бесстрашной породы, некоторая излишняя мягкость и расхристанность шерсти подсказывали, что крови лайки в жилах пса меньше, чем это необходимо для признания и трепетной заботы богатеньких буратин. Эля в некоторой растерянности глядела в чёрные собачьи глаза и думала о том, что насквозь мокрый, взъерошенный бездомный пёс, вообще-то говоря, должен был бы выглядеть жалко, но об этой собаке такого сказать было нельзя – пёс не выглядел жалко, он словно пылал изнутри чудовищной энергией и литой неукротимой силой мощного зверя. Пёс несколько бесконечных мгновений смотрел на неё в упор и затем моргнул мягкими влажными веками и отвёл взгляд, одновременно отворачивая голову чуть в сторону и склоняя её к земле, словно в поклоне, с тем удивительным выражением полной покорности человеку, на какое способны лишь собаки и никто другой.
– К ноге! – совершенно неожиданно крикнула тонким голосом Альбина и старательно зачмокала, почему-то вытягивая губки трубочкой и одновременно со всем этим с мокрым хлопающим звуком старательно колотя себя маленькой ладошкой по джинсововму бедру. Пёс словно ожидал её выкрика. Он мгновенно сорвался с места, оттолкнувшись от земли задними лапами с такой силой, что из под его когтей вылетели два снопа грязи и воды, и стремительной и неостановимой мощной торпедой понёсся к ним сквозь дождь, всё сильнее вытягиваясь гибким телом вперёд с каждым прыжком – он летел к ним с такой целеустремлённой неостановимой решимостью, что Эля вдруг чего-то испугалась, смутно ощущая некую фатальность в его приближении, и уже дёрнулась было к дочери, чтобы её прикрыть и отогнать этого яростного и, наверное, сумасшедшего пса, но он был уже почти рядом, и она не успевала, и тут он на последнем метре как-то незаметно и естественно сбросил скорость и тут же перешёл на небольшую упругую рысь и еле слышно в шуме дождя заскулил, прижимая к голове уши и как-то сбоку приближаясь к Альбине, осторожно помахивая хвостом и умудряясь при всём этом как-то сохранять мрачное и напряжённое выражение на мохнатой морде. Он ещё раз слегка заскулил, когда Альбина небрежно и по-хозяйски ухватила его за выпуклый загривок и, не оборачиваясь на маму, потащила в направлении их дома, и пёс осторожно засеменил рядом с ней лапами, стараясь попасть в ритм её шага. Эля, совершенно потеряв дар речи, какое-то время смотрела им вслед, уже понимая, что только что некая гадкая и нехорошая непослушная девочка даже не соизволила поинтересоваться её мнением по поводу забрать бездомную собаку домой, и ее минутное остолбенение сослужило ей хорошую службу, так как ребёнок с собакой уже ушли достаточно далеко вперёд к тому времени, когда Эля вновь смогла заговорить и для начала от всей души выругалась, уже не боясь быть услышанной дочерью, и лишь затем кряхтя вновь подняла с земли сумку и, изгибаясь под её тяжестью вбок, заковыляла вслед за тесно прижавшейся друг к другу парочкой по проклятой скользкой грязи на своих тонких форсистых каблуках.
Подъезд гулким эхом отозвался на их нестройные шаги, и, как обычно, возникло ощущение, что липкая сырость воздуха забила ноздри и покрыла тонкой вязкой плёнкой не покрытые одеждой участки кожи, и Эля подумала, что животным, наверное, ещё хуже среди гнилостных нездоровых запахов, и пёс немедленно подтвердил её мысль – он напрягся и напружинился всем телом и, перестав преданно поскуливать под Альбининой рукой, поставил уши торчком, беспрестанно и нервно шевеля влажными ноздрями.
– Нехорошо, Альбина, – выразила Эля, наконец, обуревавшее её возмущение, и Альбина тут же недовольно отвернулась к стене, и её хрупкая спина приобрела то знакомое Эле упрямое, недовольное выражение, которое появлялось всегда, когда дочь считала себя правой и воспринимала упрёки как несправедливый наезд и из-за этого считала себя морально вправе на маму сердиться. – Надо было хоть разрешения спросить, – невольно сразу сбавив тон, осторожно закончила Эля, и пёс, сразу почувствовав появившееся напряжение, опять слегка заскулил, беспокойно переводя пристальный тяжёлый взгляд с матери на дочь и обратно.
Душный и сырой, пропахший человеческой и кошачьей мочой лифт, наконец-то, повёз их вверх, пощёлкивая на этажах, и они доехали молча, глядя в разные стороны. Эля с облегчением поставила сумку возле двери и завозилась, копаясь в сумочке в поисках ключей, и тут что-то заставило её оглянуться, какой-то короткий и обжигающий приступ дикого подсознательного ужаса, вдруг пройдясь ледяным ураганом вдоль позвоночного столба и вызвав в спине ломовую боль, заставил её судорожно дёрнуться с перехваченным дыханием и рвануться в сторону, опрокидываясь на стену вполоборота спиной и плечом, и бросить назад, в чёрное чрево подъезда, ошалелый взор. Пёс стоял там во полумраке прямо возле закрывшихся лифтных дверей, не двигаясь с места, и его взгляд, которым он смотрел на дверь их квартиры, был пристален, неподвижен и напряжённ.
– Ну, чего ты? – сипло и сердито, с трудом преодолев горловой спазм о секундного приступа страха, прикрикнула на собаку Эля, решив, что это лучший способ помириться с дочерью. – Ну-ка к ноге! – Пёс нервно переступил на месте лапами и остался стоять, всё так же не сводя глаз с бронированной двери. Затем он словно то ли вдохнул, то ли выдохнул, и его тяжёлые крупные губы словно слегка набухли и оттянулись вверх, показав розовую, с чёрной окаёмкой, слизистую оболочку внутри, и шерсть на холке начала приподниматься дыбом.
– К ноге! – ещё более сиплым, теперь уже окончательно севшим голосом вновь прикрикнула на него Эля, чувствуя противную слабость в теле и неуверенность в том, что сможет удержать ситуацию под контролем. Волосы в основании черепа у неё уже были совершенно мокрыми от пота и дождя, и ледяные струи пота быстро и юрко стекали под одеждой по её трясущемуся от пережитого страха телу, собираясь ледяным обручем вокруг тугой резинки трусиков. На сей раз пёс даже не пошевелился, его мышцы напряглись и вздулись по всему телу, и от этого он даже стал как будто ещё более неподвижен, собираясь в напряжённый комок, словно перед прыжком, и ещё через миг он чуть слышно, но с невероятной, парализовавшей Элю злобой, глухо зарычал, ещё больше набухнув мягкими подвижными губами и стягивая вперёд, словно чёрную резину, края крупной пасти.
– Доченька! – слабо заговорила Эля, ещё острее ощущая струйки ледяного пота, слаженно и размеренно тёкущие по её телу, забираясь промеж грудей и ягодиц. – Собачка болеет, давая оставим её здесь…
Она ещё не закончила фразу, когда Альбина резко повернулась и направилась к собаке. Она крепко ухватила её за вздыбленный загривок и произнесла лишь два :
– Жека, домой, – и тут же без обиняков начала тянуть за шиворот, таща её к двери, и собака пытаясь упираться, тем не менее сделала первый шаг, подчиняясь её руке и словно с огромным усилием преодолевая какое-то сопротивление внутри себя.
– Домой! – гневно повторила Альбина и удвоила усилия, и пёс тоскливо и мучительно заскулил, начав, мелко перебирая лапами, двигаться к двери по воле своей маленькой хозяйки.