Князь Расуль Ягудин (Лимассол, Кипр). Тройное дабл-ю

Звонок в дверь прозвучал требовательно и резко, сразу вызвав в Ходже сосредоточенность – так мог звонить только чужой и, главное, недружелюбный, друзья и знакомые звонили коротко и культурно. Он мгновенно подхватил кривоватую трость с изогнутым и противоестественно острым ятаганным клинком внутри и движением большого пальца передвинул кольцо предохранительного запора на линии стыка ножен и рукояти, замаскированных под единый целый кусок никчёмной деревяшки, теперь ятаган был готов к бою, и Ходжа мог бы выхватить его в один миг, намного быстрее, чем киношные супермены выхватывают кольты из набедренной кобуры. Он слегка надвинул чалму чуть ниже на брови, чтобы отросшая чёлка не выскочила, упав ему на глаза в самый неподходящий момент, и не помешала в бою. Звонок повторился, и теперь он был более продолжителен и зол, кому-то за дверью явно не терпелось испустить дух.

– Открыто! – громко крикнул Ходжа на случай, если визитёр не просто тупой самоубийца, а глухой тупой самоубийца, и встал, слегка расставив и согнув в коленях ноги и расположив ступни параллельно друг другу, лицом перед дверью метрах в двух, на расстоянии, позволяющем ему легко дотянуться до дверного проёма остриём ятагана и при этом самому оставаться вне досягаемости для руки, ноги или ножа. Трость он небрежно удерживал в левой руке, сжимая её большим и указательным пальцами чуть ниже линии соприкосновения  – так, чтобы ладонь не покрывала линию и не помешала бы, если бы пришлось действительно потянуть.

Ручка на двери повернулась, и неизвестный рывком распахнул наружу дверь, словно то ли входя к себе домой, то ли… чего опасаясь, и Ходжа пружинисто наклонился корпусом вперёд, готовый к любому движению.

За дверью стоял мусор, и Ходжа невольно чуть моргнул, словно надеясь стряхнуть его с глаз, как соринку. Это не возымело успеха. Мусор по-прежнему стоял в дверях, со своей совершенно шизофренической мусорской папочкой и  в своей неописуемо уродливой мусорской форме с таким количеством бляшек, пряжек, кнопок и значков, что стопроцентно был похож на металлиста. Некоторое время Ходжа всесторонне анализировал  невероятно соблазнительную возможность того, что он, Ходжа, внезапно спятил, и данный фрукт в дверях представляет из себя лишь вполне безобидную галлюцинацию, была, откровенно говоря, целая куча обнадёживающих признаков, что так оно и есть, но тут мусор заговорил, разом развалив все его построения и умозаключения, как карточный домик, и вызвав самое-самое, пожалуй, жестокое разочарование в жизни Ходжи.

– Зачем вам бронированная дверь, если вы всё равно не склонны её запирать? – сказал мусор своё веское слово и сделал строгое вопрошающее выражение лица, глядя Ходже в глаза взором, который, по всей видимости, полагал пронизывающим, и стоя с мужественно расставленными ногами и мужественно растопыренными локтями, как, по всей видимости, по его мнению, должны стоять конкретно крутые пацаны – оставалось только сбрить огромные усы, поубрать брюшко, удлинить ноги и прибавить росту сантиметров шестьдесят, тогда он, по крайне мере,  выглядел бы не как придурок-пигмей, а как придурок из придурков.

“Изумительно, – подумал Ходжа. – Ах, Михаил Юрьевич, бедный, не дожил, вот же он, Грушницкий, во плоти, “самодовольство и вместе с тем некоторая неуверенность изображались на его лице”.

– Так почему вы не запираете дверь, а, я вас спрашиваю? – повторил мусор погромче, видимо, приняв его за такого же тупого, как и сам, и расставил ноги и руки еще мужественнее и шире.

– Чё надо, мусор? – с вежливостью настолько неправдоподобной, что невольно вновь задумался о возможности внезапного собственного слабоумия, спросил его Ходжа.

– Чьтё-о-о-о! – горласто распялил пасть коротышка. – Да я тя щас, бля, в наручниках уведу.

– Я что скажет суд? – в сугубо иссследовательских целях поинтересовался Ходжа.

– Да на хер мне суд. Я тя, бля, уволоку в психушку, скажу там типа, бля, маньяк-насильник, серийный убийца, им никакой суд не нужен и доказательства до пизды, сразу на вязки, и – пи-и-и-здец чурке, ты уже через месяц будешь живым трупом… а, может, и не живым.

Ходжа не обратил на слово “чурка” никакого внимания в русле мусульманского постулата о том, что истинный воин Аллаха должен быть жалостлив к убогим и равнодушен к грязи, случайно налипшей на подошвы. Ходжа был занят тем, что с искренним изумлением размышлял над фактом, что предлагаемый его вниманию мусорской экземпляр оказался даже тупее, чем  он думал, хотя секунду назад это казалось совершенно невозможным, – да неужели же эта пародия на унитаз полагает, что ему, Ходже, не известны все мусорские методы, ужимки и прыжки, включая, разумеется, психиатрический? И неужели этот цыплёнок всерьёз думает, что, буде Ходже взбредёт в голову идея свернуть его цыплячью голову, наручники смогут что-либо изменить, даже увешай он ими Ходжу с головы до ног, как ту бабульку в порностайте? Поняв, что ответа на данный вопрос не нашли бы даже семь восточных мудрецов, Ходжа обратился мыслью к более земной и прозаической проблеме – на хрена этого мусора принёс сюда шайтан? И Ходжа слово в слово повторил свой вопрос:

– Чё надо, мусор? – “А-а-а, - решил Ходжа, прежде чем утихло эхо его голоса, - не так уж важно, с какой целью он сюда припёрся, не станет отвечать – похоронят с почётом за государственный счёт”. Мусор вновь свирепо уставился на Ходжу, но тот, успев принять решение, уже потерял к мусору всякий интерес и сонным и неподвижным взглядом степного волка смотрел на его блестящую пуговицу с двуглавым орлом, расположенную посреди грудины – наилучшее место для проверки проникающей способности острия на твёрдой и относительно плоской человеческой кости.

– Так, – грозно провозгласил мусор, убедившись в тщетности своих психологических усилий, – вам придётся ответить на ряд вопросов.

Он завозился, открывая папочку и доставая оттуда листок, и Ходжа невольно зевнул.

– Ваша фамилия, имя, отчество? – грозно задал мусор первый вопрос и пристроил дерьмовый обсосанный карандашик на папочке с листиком.

“Не “ваша”, а “ваши”, идиот, местоимённая лексема не согласована по числу”, – подумал Ходжа, шагнул вперёд и вполсилы, пока не желая убивать, с плеча вдарил мусору ладонью, резко распрямив руку прямо от груди, в область чуть ниже того места, где шея переходила в грудную клетку. Дверь позади мусора так и оставалась открытой, и он вылетел в пустой дверной проём, словно из пушки, и налетел спиной на застеклённую дверь подъездного коридора, неожиданно оказавшуюся прикрытой, и Ходжа мельком подумал, что это довольно странно для эталонно тупого мусора – закрывать за собой ничейную дверь, которую никто никогда не закрывал, – обе створки распахнулись с жутким грохотом, предварительно осыпав летящую поросячью тушку стеклянным дождём, в осколках которого мусор и приземлился задницей на бетонный пол. Ходжа шагнул вперёд и наклонился как можно ниже на случай, если мусорок окажется действительно несколько глуховат.

– Ещё раз придёшь, убью, – сказал он приятным баритоном и внезапно почувствовал лёгкую прохладу в нижней части груди, и по этому знакомому признаку понял, что не врёт.

Холодная ночь уже накрыла шершавым одеялом город, и круглая вкрадчивая луна медленно потянулась наверх из-за сплошного тёмного тела леса за Уфимкой, когда ему позвонили в дверь вновь... теперь это было уже серьёзно, и поэтому Ходжа сразу стал спокоен и тих. Он легко скользнул к двери вдоль стенки просто для порядка, поскольку такой необходимости перед бронированной дверью, сквозь которую никак  не могла прилететь неожиданная пуля,  не было. Затем он встал боком правее косяка и взялся за рукоять обратным хватом, удобным для удара снизу или сбоку, при выполнении же удара сверху понадобилось бы учесть такие дополнительные помехи, как вешалка и люстра (и что за маразматическая мода увешивать люстрами даже прихожую и сортир!), свет в квартире он успел потушить, пока стремительно и бесшумно двигался к двери, не спеша, но и не мешкая, чётко отсчитывая на внутренних часах время, необходимое по мнению обычного, ничего не подозревающего обывателя на то, чтобы неспешным шагом дойти до двери, и перед тем как подать голос, одним движением закрыл лицо свободным концом чалмы, до этого свисавшей вдоль уха, теперь свободными от чёрного непроницаемого одеяния остались лишь глаза, и любой, кто находится за дверью в подъезде, даже если он тоже вырубил там свет, окажется в момент раскрывания двери в невыгодной позиции, поскольку самого Ходжу в этой чёрной боевой одежде разглядит в кромешной мгле лишь такой же, как он сам, а таких, Ходжа был уверен, в данный момент в городе не было.

– Открыто, – спокойным и на этот раз вполне обычным, негромким голосом произнёс Ходжа.

Ручка повернулась медленно и крайне осторожно, затем в появившуюся между дверью и косяком щель упала жёлтая световая полоса. На атаку это было уже не похоже, но Ходжа всё так же безмолвно таился в темноте, внимательно вглядываясь в проём, который раскрывался всё шире, медленно и зловеще, и Ходжа мимоходом успел подумать, что не хватает только скрипа несмазанных петель, чтобы это походило на дешёвое а-ля-хичкоковское, но осовремененное звуковое кино, впрочем, как он тут же решил, когда дверь раскрывается медленно, зловеще и при этом совершенно беззвучно, без скрипа, визга и душераздирающей музыки, получается намного страшнее. Наконец дверь растворилась настолько, что можно было разглядеть очередное малоприятное зрелище. За дверью опять стоял мусор. Опять. Другой, но всё же мусор и опять. Ходжа с некоторой растерянностью смотрел на визитёра и думал о том, что, по поверьям всех времён и народов, если в дом повадилась нечистая сила, остаётся его только сжечь. Кстати, а сколько времени, не поздновато для визита мусоров? Хотя, правда, Расуль Ягудин рассказывал, что, будучи студентом-первокурсником журфака, осенью восьмидесятого года он имел сомнительное удовольствие принимать в своей общежитской комнате тамошнего участкового мусора ночью часа в три, хм-м-мда-а-а, рехнуться можно, и Ходжа с печалью в сердце впервые осознал, что самое мучительное ограничение из числа тех, что наложило на него недавнее паломничество в Мекку, – это запрет на сквернословие даже в мыслях – ох и сформулировал бы он сейчас!!! Ходжа как раз додумывал эту соблазнительную мысль, когда мусор, наконец, завёл шарманку.

– Добрый вечер, святой Ходжа, – уважительно поздоровался он, сразу продемонстрировав добротное владение башкирским языком, и отвесил небольшой мусульманский поклон.

– Чё надо, мусор? – не балуя ментотню разнообразием и творческим подходом к построению беседы, вновь задал Ходжа свой коронный вопрос на чистом русском языке, поскольку после краткого размышления сообразил, что никогда не сможет подобрать в башкирском языке подходящий эквивалент слову “мусор”.

Мусор сделал вид, что не обратил никакого внимания на оскорбление.

– Прошу извинить меня за то, что я осмелился нарушить ваш отдых в столь поздний час, святой Ходжа, однако дело не терпит отлагательств, – всё так же вежливо продолжил он своё фуфло.

“Тэ-э-э-эк-с-с-с-с, – подумал Ходжа, – стандартная игра в “плохой тупой мусор-хороший тупой мусор”, причём, тот “грушницкий”, что приходил днём, судя по всему, использовался в игре  “втёмную”, даже не зная, что его заставили сыграть роль самого себя.”

– Вы, конечно, имеете полное законное право отказаться от беседы со мной, тем более в неурочный час, – мусор продолжал разливаться соловьём, – однако, я уверен, что ваше чувство общественного долга подвигнет вас к тому, чтобы поступиться некоторой частицей бытового комфорта и ответить на некоторые мои вопросы, тем самым, возможно, в очень значительной степени поспособствовав укреплению законности и правопорядка в нашем обществе.

“Странно, – вдруг подумал Ходжа, ощутив внутри себя какое-то напряжение, – он шпарит как по книжке или учебному пособию для низового персонала какого-нибудь сборища дипломатов. Как-то это… не похоже на мусора.”

– Чё надо, мусор? – спросил Ходжа в очередной раз, решив всё-таки прервать излияние словесного поноса.

– Разрешите пройти в комнату, я хотел бы с вами поговорить, –  всё так же вежливо  попросил его мусор.

Ходжа напряжённо размышлял. Вышибить отсюда мусора вместе с его фуфлом для беременных гимназисток об укреплении законности и правопорядка было нетрудно. Но в этом случае он остаётся в прежнем неведении о причинах столь экстраординарного речевого и моторного возбуждения и приступа служебной активности местной мусорни, обычно по горло занятой поисками как можно более щедрого покупателя на свои грязные задницы. Кроме того, у Ходжи возникло ощущение, что вопрос, с которым они к нему лезут, почему-то для них достаточно важен, а это значит, они будут приходить опять и опять, а это в свою очередь означало, что рано или поздно Ходже тривиально придётся поубивать их всех, сразу осиротив всю местную мусорку, ничего страшного, а тем более, ничего плохого в этом, конечно, нет, но – возня!, а дел сейчас и без того по самую макушку, учитывая все эти странные, жуткие и необъяснимые смерти и исчезновения людей по всей Уфе, заняться же этим вопросом, кроме него, Ходжи, в городе совершенно некому, не от мусоров же ждать случайных проблесков ума, которого у них не было, нет и, учитывая всю их деятельность последних лет, уже никогда не будет.  Сам же разговор с мусором Ходже ничем не грозит и отнимет не так много времени, а кто с кого слупит в этом разговоре информацию, вопрос чрезвычайно интересный, во всяком случае, сам Ходжа был уверен, что он без особых затруднений сможет из мусора выудить всё необходимое, при этом ничего ему не сообщив…

Было ещё кое-что. Мусор был каким-то странным. Если говорить прямо, просто, грубо и откровенно, мусор на мусора был не хрена не похож. Тот “грушницкий”, что приходил днём, был на мусора стопроцентно похож, а этот мусор – стопроцентно нет. Он был слишком вежлив, слишком культурен и слишком гладко и хорошо говорил. Даже если предположить, что его вежливость – результат строжайшего приказа вышестоящего, то такую речь, грамотную и превосходно, профессионально построенную ни один мусор в мире не смог бы родить ни по какому приказу, как бы ни старался – немножко не тот у них менталитет. Именно речь из образа мусора выпадала в наибольшей степени, поскольку лексикон и построение фраз выдавали человека по-настоящему образованного, это было образование классическое, образовавание такого уровня, какое ни один мусор ни в одной мусорской школе, ни на одном юрфаке не может получить в принципе, просто потому что не у кого – преподы мусорских вузов такого образования сами не имеют. Мысль же о том, что человек, получивший такое образование в каком-либо из академических вузов, решил вдруг сменить ориентацию и не побрезговал пойти в мусора, следовало с ходу признать глупейшей и смешнейшей во всей истории развития человеческой мысли.