Сатира. Андрей Лопатин (Чита, Россия). По Чехову

– Ты знаешь, как выразился Чехов о воспитанности? – спросила однажды жена, разглядывая чего-то на каком-то сайте.

– Нет, – ответил я, – но любопытно.

– Он сказал так: «Хорошее воспитание не в том, что ты не прольёшь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой». Вот! Делай, дорогой, выводы!

– Хорошо! – согласился я. – С этого дня будем жить по Чехову!

– И вправду, – подхватила жена: – пора работать над своим воспитанием!

А на следующий выходной, по случаю её юбилея (двадцатилетия работы на заводе), были приглашены гости, в основном коллеги. Мы почти ночь не спали, готовили разные блюда. Лучшего случая, где можно было показать свою культуру и воспитанность, и придумать было нельзя.

Первыми пришли пожилые супруги Лошкарёвы. Когда Лошкарёва сняла пальто, мы чуть в обморок не упали и дружно отвернули глаза, чтобы не замечать её наряд. Она была в жёлтой юбке и блузке с большим вырезом на груди, усыпанной морщинами, родинками и веснушками. На шее висели синие бусы, в ушах торчали зелёные кольца. Будучи теперь самой культурой, жена выдавила из себя:

– Как это идёт к твоим рыжим волосам! Армани или Юдашкин?

За ними – толстая Алексеевна, ртом и зубами похожая на щелкунчика. Она ещё с порога повела носом:

– Ай, как вкусно пахнет! Чую, копчёной курочкой и жареной свининкой побалуюсь… от души!

Потом пришли Наливайкины, Доедаловы, Обжоркины, Всеяденко, Желваковы, Языковы и Зубовы. Специалистом открывать шампанское оказался Зубов. С улыбкой фокусника, он поболтал его, ударил по дну ладошкой. Потом с недоумением стал водить дулом в направлении гостей.

– Николай, сначала надо проволоку открутить! – подсказал кто-то, ныряя под стол.

Выстрел раздался оглушительный. Когда мы вылезли из-под стола, то старались не замечать, как с люстры и потолка шампанское капает на наши головы.

Далее я стал разливать водку. В этот момент, как всегда, постучал сосед. Он был выпивший и сделал вид, что пришёл спросить молоток. Так прямо и сказал:

– Дайте молоток! Век воли не видать!

Раньше бы мы такой молоток ему показали, но теперь не могли не пригласить за стол. Знали, во что вляпались! И сосед издевательски не отказался.

После первой рюмки воцарилась тишина. Только слышался звон вилок, стук ложек, да хруст костей на зубах Алексеевны. Мясо в тарелке около неё катастрофически исчезало. Наш Шарик, который заглядывал ей в рот, так и не дождался косточки. Мы с содроганием старались не замечать. Я поднёс к её бокалу бутылку с вином, чтобы отвлечь. Она категорически отклонила.

– Нет, нет, нет! – сказала она, не вынимая изо рта жирный кусок копчёной свинины. – У меня больной желудок!

После второй гости оживились. Стали доставать подарки. Этот момент жена ждала с нетерпением.

Каково же было наше удивление, когда Лошкарёва вместо денег достала из конверта бумажку. Она прочитала по ней сочиненное в стихах поздравление. Так прямо и пожелала в конце:

– …чтобы больше было денег!

Руки не поднимались хлопать Лошкарёвой, но Антон Павлович, видимый только мною и женой, поглядывал из коридора… и мы зааплодировали.

Потом сам Всеяденко достал из сумки большой нарисованный портрет юбилярши. Причём нарисовал одним карандашом. Даже на краски, хитрец, не потратился! Картина напоминала позднего Пикассо: где была голова, а где ноги разобрать так и не смогли.

Но Антон Павлович погрозил нам пальцем… и мы поблагодарили Всеяденко.

Обжоркины подарили книгу рецептов Венесуэльской кухни.

– Будешь в свободное время баловать мужа, – лукавила Обжоркина. – Плоды мандарисового дерева заменишь нашим турнепсом, траву тиркурию – лебедой, мясо тропического дормадонта – селёдочкой. У меня на третий год экспериментов такие изысканные блюда получались! Обжоркин не даст соврать!

– Не врёт… – грустно подтвердил Обжоркин, видимо, вспоминая больничные палаты.

Мы поблагодарили Обжоркину, а далее длинным матом всех остальных за подобные подарки. Про себя, конечно. Ох, и нелёгкое это дело – испытание культурой!

Алексеевна, которая Чехова не читала, меж тем доела вокруг себя все мясные блюда и выразительно поглядывала на нас. Жена сходила на кухню и принесла курицу в тарелке. Причём нарезала такими тонкими пластиками, что они просвечивались. Как ей удалось нарезать так вместе с костями, до сих пор загадка.

После третьей опьяневший сосед, как и полагалось, пролил бутылку соуса на скатерть. Мы, конечно, не заметили. Даже когда он слизывал его языком, мы тоже не замечали. И когда он ложкой стал выбирать красную икру с бутербродов, мы, сделав каменное лицо, тоже не замечали. Потом он попросил:

– А положи-ка, мать, мне икру отдельно, в большую тарелку!

Жена покраснела как рак, встала и удалилась на кухню. В эту минуту меня чуть инфаркт не схватил! Но она быстро вернулась и перед носом соседа поставила тарелку. В ней лежал молоток.

Сосед задумался.

– Хочу танцевать! – сказал он и весело разбил тарелку молотком. – Заводи шарманку!

– Музыку! Музыку! – подхватили все, понимая, что еду надо утрясти и освободить место для новой.

Доедаловы отплясывали так, что казалось, хотели набить желудок на всю жизнь вперёд. Жена подсказала мне, и я поставил… медленный вальс. На это никто не клюнул, все снова сели за стол. Алексеевна, не выходившая танцевать, уже надевала на вилку последние пластинки мяса. Жена всерьёз забеспокоилась, что мясных блюд не хватит и на час. Тут и я подсказал…

Она снова сходила на кухню и принесла Алексеевне полную тарелку.

– Никогда не пробовала такой вкуснятины! Да это же сушёная дичь! – нахваливала Алексеевна, хрустя коричневыми шариками «Чаппи».

После десятой гости разошлись не на шутку. Доедалов, отплясывая вприсядку, выделывал такие кренделя, что у него слетел туфель. Он полетел точно в вазу с цветком. Ваза упала на телевизор и вода пролилась. Телевизор погас, засверкал изнутри и задымился. В панике все бросились к розетке, чтобы выдернуть шнур. В суматохе кто-то зацепил со стола тарелку со свёкольным салатом. Он полетел на пол, на наш дорогой персидский ковёр! Кто-то вдобавок прошёлся по рассыпанной свёкле.

Мы с женой схватились за голову и отвернулись, чтобы не замечать.

Но Доедалов не остановился. Он был в ударе и махал ногами, пока не слетел второй туфель. Туфель прилетел прямо в голову Наливайкина, который, будучи слабым на водку, отдыхал лицом в солёной капусте. Ничего не поняв, он поднял голову, потом обвёл всех мутным взглядом и, взяв рюмку, сказал тост:

– Светлая память хозяйке! Пусть земля ей будет пухом.

– Васечка! Очнись, мы с тобой на юбилее! – трясла его за уши жена.

– А я и говорю… сколько лет в земле, а мы ещё помним!

Здесь моей жене пришлось заткнуть уши. Она только сделала вид, что приятно знать, как долго её будут помнить, если что…

После двадцатой между Желваковым и Языковым завязался спор, кто сильнее. Они сели по разные стороны стола и стали меряться силой руками. Гости болели неистово – улюлюкали, свистели.

Сопротивлялся и кряхтел Языков недолго. От натуги у него сзади вдруг лопнули штаны по шву, и он кувырком, задрав ноги, полетел под стол. Падая, одной рукой он ухватился за платье Лошкарёвой и… обнажил её розовые панталоны в кружевах. Все в изумлении ахнули. Жена, казалось, прошептала: «Как они идут к твоим рыжим волосам!» Но другая рука Языкова ухватилась за скатерть и… вся посуда, вместе с содержимым, полетела на пол, на наш драгоценный персидский ковёр!

Мы с женой даже убежали на кухню, чтобы не смотреть и не поддаться соблазну отругать гостей. Но возвращаться всё-таки пришлось – уже с веником, совком и тряпкой.

Чай и десерт нисколько не остудил гостей. Лично для Алексеевны пришлось открыть банку с «Вискасом». Для неё это было лучшим десертом. Сосед, дремавший на стуле, неожиданно соскочил, схватил молоток и стал стучать по стене, требуя – адвоката в камеру! А из угла, где сидел Зубов, повалил дым. Все бросились тушить окурок, но было поздно: в ковре зияла большая дыра.

Когда вечер, наконец, закончился, и ушёл последний гость, мы с женой ещё долго сидели молча и неподвижно, разглядывая следы юбилея. На глаза просились слёзы. И тут мы вспомнили… И сразу, как по команде, посмотрели в коридор.

Теперь Антон Павлович поглядывал из темноты сконфуженно. Наши глаза загорелись злобой, мы медленно встали. Жена даже веник взяла в руку…

Но как только бросились в коридор, он тут же исчез. Мы громко звякнули замком и мысленно простились с ним. Раз и навсегда!