Маргинальная проза. Игорь Ткачев (Минск, Беларусь). Путешествие в Брест

Жизнь интересна еще тем, что иногда то, что ты, как казалось, знал, как дважды два в теории, чему мог бы научить других, высоко, по-учительски подняв бровь– «да, да, мы сами с усами, нам все это давно известно», – вдруг доходит до тебя, так сказать, через собственную шкуру и мозг, уже на личной практике, а не в чьей-то чужой книжной теории. В этот раз я, наконец, понял, чем хороши путешествия к новым берегам и поездки к берегам уже родным: а хороши они тем вовсе не тем, что ты ходишь по чужим улочкам, встречаешь новых людей, пробуешь новую кухню, а тем, что нам от них остаются яркие и новые впечатления и воспоминания, которые обретут свою ценность уже потом, когда ты вернешься домой и начнешь тяготиться бренным настоящим и когда ты начнешь возвращаться к ним, снова и снова, перебирая в памяти те самые драгоценные моменты. Путешествия этим и ценны: своими воспоминаниями, которые, как хорошее вино со временем становятся только ценнее и дороже. Или, как точно сказал классик: «Сердце будущим живет, настоящее уныло, все минует, все пройдет, что пройдет, то станет мило».

Какая это была по счету поездка в Брест? Третья? Или четвертая? Неважно, так как из всех белорусских городов Брест мне нравится больше остальных и, не сумев взять билет на Могилев, единственный город Белоруссии, в котором я еще не был, я снова принят спонтанное решение ехать в Брест. Хотя нет в нем столичного лоска, как у Минска, нет претензии на «европейскость», как у Гродно или артистичной художественности, как у Витебска, есть в нем то, что нравится мне больше всего: широта улиц и скверов, когда высокие каштаны упираются в небо и та самая «украинскость», когда люди проще и ближе к тебе.

Я решил ехать поездом, чтобы снова услышать стук колес, видеть, как входят и выходят незнакомые и такие разные люди, наблюдать, как в окне мелькают поля, леса, города… И хотя мне снова предстояло сделать крюк сначала до Витебска, то есть совсем в другую сторону, и провести ночь в вагоне, я совсем не возражал.
Явившись на вокзал прямо после работы в пятницу, я перекусил гамбургером и бутылкой пива в местной кафешке с названием «Дядя Джонс» и непробиваемым белорусским колоритом, немного понаблюдал за посетителями, сделал звонок дочери и уже через полчаса сидел на своем месте в вагоне. Снова знакомый проводник – яркий представитель белорусского, он же совковый, сервиса, когда вам с лицом вашей самой ненавистной учительницы делаются замечания вроде «Зачем вы взяли подушку, если за нее не платили ?» или «Туалет закрыт и вам его не откроют», снова напряженные лица убывающих и печальные провожающих, снова сначала духота, потому что все окна задраены, как на подводной лодке, а потом холод, потому что обогрев не работает. Ничего, меня ничто не пугало. И белорусский, совковый сервис и напряженные попутчики – все компенсировалось тем самым чувством предстоящей свободы, радостью дороги, новых, не отягощенных опытом впечатлений. Ура, я в дороге! Ура, я в пути!

Перекантовавшись ночь (какой там сон, когда стук колес, хождение по вагону и хлопанье дверьми), нисколько не обиженный на уже привычный дискомфорт, в девять часов я с придыханием вывалился на перрон замечательного во всех смыслах брестского вокзала. Ж/д вокзал в Бресте – действительно маленькое архитектурное чудо. Построенный в начале прошлого века и, конечно, оснащенный уже по последнему слову прогресса и техники, он все же оставил за собой тот самый неповторимый дорожно-вокзальный флер, когда с него уезжали и прибывали еще толстые и важные купцы, элегантные дворяне, потрепанные дорогой и жизнью крестьяне в поисках лучшей доли начала двадцатого века. (Особенно мне нравится с высокими потолками зал ожидания, в который не проникают звуки и шум поездов и пассажиров, и в котором ты себя действительно чувствуешь, то ли в начале прошлого века, то ли в какой временной капсуле).

В кафе напротив я выпил кофе – благо, хозяйка там оказалась радушной и мне даже улыбнулась, в отличие от первого кафе, куда я имел неосторожность сначала заглянуть, потревожив двух советского пошиба буфетчиц, которые на мой вопрос, открылись они уже или нет, на меня посмотрели так, словно это я был виноват в их поломанных женских судьбах . Через минуту, купив по дороге карту Бреста, я уже шагал через огромный мост, навстречу восходящему жаркому брестскому солнцу. Перейдя через мост, я оказался на улице Ленина (кстати, улицы Бреста – это отдельная песня. Кроме привычных Ленина, Социалистических и Советских, именно в Бресте есть те самые улицы, про которые пел незабвенный Юрий Антонов: Виноградные, Вишневые, Абрикосовые, Тенистые, Земляничные, Тополиные, Радужные, Бархатные… Скажите, ну кто не хотел бы жить на ул. Земляничной или Бархатной вместо Ленина или Социалистической?) Городская архитектура и люди вокруг все больше напоминали мне мою рiдну Украiну: уже не столь опрятные и до сжатых губ строгие, как в самом западном Гродно, а все ближе к свободному до слегка неряшливого, но все же еще по-белорусски чистые и опрятные, и в то же время, уже с большей свободой в жестах, позах и походке, они вызывали во мне и воспоминания, и желания узнать их лучше.

Перейдя на другую сторону, я вошел в парк имени там какого-то героя. Весь в цветущих каштанах, широкий и тенистый, что в него почти не проникали прямые лучи позднемайского солнца, он вызвал во мне тихое, внутреннее ликование и прилив временного счастья. «Господи, как же хорошо» – утекало вдаль мое сердце, а мозг все больше отключался от привычного скепсиса и анализа.

Вон луна-парк с «Сюрпризом» и лодочками (представьте, почти настоящий луна-парк, какими они были у нас в детстве, в конце 80-х!). Качели-карусели, бабушка с билетиками, воздушные шарики на входе.

А вот пруд, в котором плавают утки и водится рыба. Были отчетливо видны стайки каких-то проворных красноперок, игриво выпрыгивавших их воды серебристым бочком и красным плавником навстречу согревающему солнцу. Да и пахло точно так же, как пахло в детстве: тиной и сыростью с реки, когда мы мальчишками ходили удить рыбу на ближний пруд или реку, где ее, тогда еще, была пропасть. А еще пахло свежескошенной травой – точно так же, как тогда, когда впереди были только радость и счастье.

Выйдя из парка, я миновал какую-то школу какого-то там резерва при каком-то там комитете имени кого-то, где в утреннем, залитом солнцем альковном дворике на траве делали зарядку, или какуЮ там ушу, три ранние, дородные брестчанки. «Раз, два, тры, раз, два, тры. Повертаемся, повертаемся» – с ласкающим ухо украино-белорусским говором крутили они в разные стороны своими дородными бочками. По дорожке, обсаженной высокими каштанами, бежал седовласый старичок, потряхивая животом, на скамейке рядом сидел и в предутренний час, от души и не зло, матерился сбодунистый синеликий «кабанчик», осторожно растопыривший пальчики с телефоном… Солнце потоками лилось с небес, каштаны ласково покачивались своими белыми свечами в такт легкому ветерку, субботние граждане более чем обычно охотно, вылезали на улицы. Брест был прекрасен…

Я миновал кафешку «Жюльн Верн» с причудливыми котами, трущимися о ноги, мусье в цилиндрах и воздушными шарами на фронтоне и зателепался по брестским переулочкам, с удовольствием изучая окна в вазонах, подъезды и дворы, залитые весенним солнцем, чугунные скульптуры на улицах.

С Гоголя я свернул на Советскую. В каждом областном городе Белоруссии есть свой небольшой Крещатик. То есть, мощеная пешеходная улица, которая, кажется, во всех городах Синеокой зовется Советской. Есть такая и в Бресте. С клумбами, пивными палатками, уличными музыкантами. Правда, час был ранний, около десяти, да еще и суббота, отсюда народ только собирался. Заметив, что большинство заведений открывается не раньше одиннадцати часов, чтобы перекусить, я решил сделать круг, заодно нагуляв аппетит. С Советской я свернул на Машерова, миновал пару-тройку уродливых бизнес-центров из стекла и бетона, миновал очередной парк имени каких-то героев, свернул в какой-то переулок и оказался у ворот местного порта. Да, в Бресте есть свой порт, также как там есть и своя речка, и даже две: Мухавец и Западный Буг. Забор и ворота были, в белорусском запретительном стиле, которые так любят в Белоруссии, «украшены» надписями и табличками: «За ворота не заходить! Штраф от 2-х базовых величин!», «На территорию порта вход строго воспрещен!», «К причалу не приближаться! Штраф от 5 базовых величин». И так далее, в том же духе, штрафов и запрещений.

Зацепив краем глаза речку Мухавец, я повернулназад, взобрался по заросшей тропинке замечательный старый дом, которому было лет сто – не меньше, миновал многоэтажку, которой было лет двадцать – не больше, и вернулся на Машерова, а оттуда и на Советскую. Ощутив под ложечкой проснувшегося голодного червяка, я стал выискивать что-то поаутентичнее, где его можно было бы с размахом заморить. Заведение называлось то ли «Корова», то ли еще как. Я заказал бокал пива и стал изучать меню. «Панини, тартельини…» – заведение было явно с итальянским «наклоном». Я заказал какое-то «тартельини» и стал рассматривать местную публику. За соседним столиком сидела необычно шумная компания молодых людей, некоторые члены которой знакомо «шокали» и «гэкали», а один из парней, разговаривавший громче всех, оказался из Украины. Мимо зачастили моднявые, как, наверняка, в любом крупном городе Европы, и не только, мальчики и девочки, «на лабутенах и в замечательных штанах», среди которых встречались и колоритные местные товарищи, на чьих лицах, как в книге, была написана целая нелегкая жизнь.

Мне принесли мое «тартельини» – жареное куриное филе, два кусочка бекона, два кусочка сосиски и горстку картофеля фри. Ну, а чего я ждал в Бресте? Что мне принесут жареных рябчиков, украшенных свежесорванным ананасом? Впрочем, на Брест за это я не обиделся, а лишь закусил все еще купленным за углом бургером, чтобы наверняка хватило до вечера.

На обратном пути я сделал пару фотография медного коробейника с лотком, починщика одежды и Маленького Принца (кстати, замечательная уличная скульптура – одна из лучших в Бресте), помотался еще «между Гоголем и Марксом» и, подустав, часам к пяти направился в сторону вокзала. Там, хлебнув еще недурственного «Беловежского» и закусив солянкой, к шести часам я уже занял свое место в вагоне поезда «Брест – Витебск».

Попутчики

Путешествовать поездом для меня, как принимать горячую ванну: сначала я хочу побыстрее в нее залезть, потом побыстрее из нее вылезти. А после того, как вылез, снова начинаю думать о ванне. Так и с поездами: когда я сижу дома, или в офисе, или еду на автобусе, я хочу снова оказаться на знакомой с детства плацкарте, услышать стук колес, увидеть мелькающие за окном пейзажи. Но стоит мне провести в поезде час-другой, я начинаю хотеть как можно быстрее покинуть вагон, чтобы оказаться на свободе. Чтобы уже на свободе, снова начать мечтать о стуке колес, мелькающих пейзажах и запахе железной дороги.

Но в этот раз все было иначе, все было интереснее. Просто потому, что мне «повезло» с попутчиками. Какими? Парень лет двадцати двух-трех и две девицы примерно того же возраста. Простые, как солдатский сапог, естественные, как, простите, отрыжка или изжога, сочетающие в себе «****ь» и тут же «Ой, извиняюсь», они однозначно и бесповоротно привлекли к себе мое внимание. Он, не успев устроиться, тут же стянул с себя майку, чтобы остаться голым по пояс, дамы его задрали ноги на противоположную нижнюю полку и все вместе, отхлебывая из «полторашки» «пивасик», принялись вести светскую беседу примерно следующего содержания:

– Блять, да он зае.ал уже! Я ему стописят раз сказал, сука, блять, ты зае.ал уже! – начал свой волнующий рассказ он.
– Ну, а он чо? – интересовалась та, что была поменьше и понаглее.
– А он, да зае.ал ты, сука, блять! Зае.ал ты! – заплетающимся языком продолжал захватывающее повествование он.
Позже, компашка прицепилась к компании борцов, подростков лет двенадцати-шестнадцати, ехавших в соседнем купе и устроивших там свой тарарам. Подростки собирались пить кофе, ну а молодые люди, вернее, молодые леди, решили попить кофе на халяву тоже.
– Кофем девушек не угостите, молодые люди? – прицепилась та, что поменьше и понаглее.
– Нате, чо, нам не жалко – загоготал самый рослый, похожий на одного-из-ларца-одинакового-с-лица – белобрысый, курносый и с простодушной улыбкой до ушей – и протянул пакетик кофе.
– А чашку? – канючила дальше та.
– Ну, на вот и чашку. Вишь, борцы на чашке.
– А вы куда на соревнования ездили? С кем соревновались? Кого победили? – продолжала задавать вопросы девушка.
– Мы-то? Мы, это, всех победили, жопу всем надрали, поэтому нас домой раньше всех отправили – и подростки прыснули со смеху что было сил.
И в том же духе.

Ехавшие в соседнем купе женщины в возрасте сделали компашке замечание, разговаривать потише. Компашка, было, поутихла минут на пять, но потом, найдя разговоры в полслова неинтересными, снова разошлась:
– Ты, это, позвони Коляну, пусть нас встретит – загундосил парень. Пока одна из девиц набирала Коляна, парень встал, потянулся, смачно отрыгнул, и зашатался по направлению к туалету:
– Я покурить.
– Сейчас уже поедем – сказала самая молчаливая.
– Я в тамбуре.

Через минуту в вагоне запахло табачным дымом, потом послышались голоса молодого человека и, по всей видимости, проводника, сделавшего замечание за курение в тамбуре.

Через минуту парень вернулся на свое место:

– Эта сука, блять, сказала, что оштрафует меня за курение в тамбуре. Бля-я-я, я .уею – пытался передать свое высокое возмущение молодой человек.
Пять минут спустя, первая девица заявила во всеуслышание:
– Я писать хочу.
– Там туалет закрыт, мы еще не поехали – сказала вторая.
– И что, блять, мне обоссаться, что ли? – возмутилась первая и пошла дергать закрытую дверь туалета, потом к проводнику, чтобы открыл дверь. Потом, не добившись своего, вернулась на место, отхлебнула смачно из баклажки с пивом, и снова заявила: – Сука, я сейчас не выдержу.

Так продолжалось до момента, пока все не улеглись. Но и перед тем, как вскарабкаться на свои полки, молодые люди успели смотаться на вокзал на одной из станций и купить очередную «полторачку», чтобы уже в полумраке притушенных ламп, дуть из нее, рассказывая всему вагону, у кого задержка в два дня, у кого «батяня сука, потому что все бабки отобрал», какая шалава Людка и какой козел Петька. Я также узнал, что парень и та, что помельче – это брат с сестрой, а та, что помолчаливее – типа его девушка.

После серии очередных замечаний с разных сторон, двое из них, осоловелые еще больше, чем в начале, наконец, взгромоздились на верхние полки, а та что помельче и понаглее устроилась внизу. Я между тем провалился в поверхностный сон, когда меня разбудил громкий шепот прямо рядом со мной. Я открыл глаза и в полумраке разглядел чей-то колыхающийся зад прямо недалеко от моего лица. Это одна из дам будила своего попутчика:

– Киса, вставай! Вставай, скоро Барановичи, нам выходить! Вставай, Киса!
Но в ответ Киса только мычал и пьяно матерился:
– Отстань, сука, блять. Щас как ё.ну! Отъе.ись, сказал!
– Киса, ну вставай же! Вставай, пид.рас! – не выдержала сестра.

Надо сказать, что вместо злости – и спать не давали, и матерились, и пиво дули весь вечер, ничего, кроме смеха и интереса, у меня эти «дети природы» не вызывали.

Мне захотелось вскочить с постели и выдать: – Киса! Какой он вам Киса!? Это гигант мысли! Особа, приближенная к императору! – Но думаю, шутку мою они не поняли бы.

Вместо этого, я продолжал лежать и сквозь сон и полуулыбку слушать этих неугомонных дикарей, которые меня, воспитанного и сдержанного человека, заставляли думать, что они, эти Кисы и Шуры, в своей ругани и поведении свободнее, чем я, органичнее и искреннее.

Киса еще долго сопротивлялся, потом, наконец, стукнулся со всей дури о верхнюю полку башкой, притих и, кажется, наконец, проснулся.
Потом, уже внизу, натягивая майку и шлепки, он еще долго оправдывался, что был сонный и ничего не соображал.

Они сошли в своих Барановичах, моя соседка еще долго возмущалась их поведением, а я, сквозь сон, думал, что они счастливее меня, такие, как есть, дикие и неотесанные, органичные и искренние.