Мелодрама. Лариса Маркиянова (Чебоксары, Чувашия). Черный котенок

– Вы едете в Москву?
– Нет.
– Поехали в Москву, девушка?
– За «девушку» мерси, но мне лично надо в Канаш.
– Фи, Канаш. Что там делать? Райцентр какой-то. По большому счёту – большая деревня. Поехали лучше в Москву? Всё же, столица Родины. Мегаполис!
– Хочу в Канаш.
Разочарованная продавщица билетов отходит. Тут же подбегает другая.
– А на нашем автобусе? У нас шикарный новенький «Мерседес»! Вон он, синенький. Нравится? Картинка, а не автобус, – и, понизив голос до интимного шёпота: – Вам персонально сдвоенное место по цене одного. Шикарно поедете. Хоть лёжа, хоть сидя.
– Хочу в Канаш!
Со словами «странная какая-то, дался ей этот Канаш» – разочарованно отходит и тут же кидается к бабульке, выходящей из пригородной маршрутки с двумя вёдрами зелёных помидоров: «Бабуля, поехали в Москву?»

Вот я в «Газели». Вот еду в Канаш. Там – три часа ожидания на вокзале, и в ноль часов семь минут повезёт меня поезд «Москва – Улан-Удэ» до нужной мне станции.
Сижу на канашском вокзале. Тусклый свет люстр. Туалет за двенадцать рэ. Бдительный наряд вокзальной полиции. Чёрный тощий котёнок на кривеньких ножках шныряет. Как и в прошлый раз, дождь за окном. Влюблённая парочка нежно прощается. Становится грустно. Может, и вправду надо было лучше в Москву поехать? Спала бы сейчас сладко на мягком сдвоенном сиденье синенького «Мерседеса». А тут сиди на жёстком дерматиновом сиденье, как дура.
Сижу дальше. Как дура. А куда теперь деваться, раз сама выбрала Канаш? Чтобы не уснуть, ищу рифму на «Канаш».
Канаш – город не наш.
Канаш – монтаж.
Канаш – шантаж.
Канаш – вираж.
Канаш – лаваш.
Канаш – камуфляж.
Последняя рифма созвучна теме моей поездки. Еду к сыну, в армейский гарнизон. Передо мной на полу стоят три большие дорожные сумки. Тяжёлые. Да ещё на соседнем стуле увесистый пакет. Да ещё дамская сумка, тоже заполненная всяким-разным. Сама виновата. Вернее, не я, а язык мой, который враг мой, и нёуемный характер. Перед поездкой, уже купив билеты, позвонила двум женщинам, чьи сыновья служат вместе с моим Андреем, его приятели. «Я опять еду в гарнизон. Двенадцатого выезжаю. Если хотите что-то передать...» Захотели обе. В результате две сумки из трёх для сослуживцев сына. Как дотащить – доволочь? Проблематично. А кто виноват? Мой язык и мой характер. Тоже мне, мать Тереза нашлась.

Неплохо бы сейчас выпить чаю горячего, крепкого, с лимоном. Но тащиться в буфет со всем своим скарбом не хочется. Ладно, обойдусь без чаю. Сижу. Грущу дальше. Видимо, сама вокзальная атмосфера располагает к грусти. От делать нечего оглядываюсь по сторонам. К месту вспоминаю, что лет двадцать назад, когда в Канаше было ещё старое здание автовокзала, известный режиссёр Станислав Говорухин снял фильм с символичным названием «Так жить нельзя», некоторые сцены которого были сняты как раз на том вокзале – старом, раздолбанном и страшном. Много лет спустя, побывав уже в новом здании автовокзала, он якобы выдал новый лозунг: «Так жить можно». Уж не знаю, байка это или всё так и было. Что ж, очень может быть. Автовокзал, который находится недалеко от железнодорожного, конечно, не поражает воображение своей архитектурой и комфортом, но жить, вернее, просидеть там некоторое время в ожидании автобуса вполне можно. Вот и железнодорожный вокзал тоже обновили.
Время, как и положено в минуты томительного ожидания, тащится еле-еле. Как ковыляющий паралитик. Наконец, стрелки вокзальных часов доползают-таки до нужной отметки: 23-30. Учитывая объем, вёс и количество моего багажа, мне пора выползать на перрон. Тем более, двенадцатая, самая дальняя платформа, то есть тащиться через верхний переход. Тем более что и сама я – дамочка маломощная и маловесная: живого веса всего раза в полтора больше веса груза. Мысленно перекрестясь, перекидываю дамскую сумку через плечо, пакет взваливаю на другое плечо, подхватываю сумки и трогаюсь в путь. Не успеваю проползти и нескольких метров по мокрому асфальту, как сзади раздаётся энергичное: «Девушка, вам помочь?»
– Помочь! – охотно разрешаю я добровольцу, радуясь тому, что меня второй раз за вечер обзывают девушкой.
Мой помощник – жизнерадостного вида мужчина средних лет – одним махом на ходу подхватывает все три мои дорожные сумки и птицей летит по перрону, хотя у самого за спиной здоровенный рюкзачище, как гора средних размеров. Я едва успеваю за ним на своих каблуках. Дамская сумка, перекинутая за спину, колотит меня, словно подталкивает. Мы шутя-играючи перелетаем переход, спускаемся, бежим по двенадцатой платформе.
– Какой у нас вагон? – кидает мне мужчина через плечо.
– Какой у вас, не знаю, а у меня – одиннадцатый! – кричу я.
Он пробегает ещё метров двадцать, останавливается, аккуратно опускает мои сумки.
– Стойте здесь, девушка. Никуда не уходите. Одиннадцатый остановится как раз здесь. Счастливого вам пути. Я побегу дальше. У меня седьмой.
– Спасибо вам! – запоздало кричу я ему в спину.
Мир не без добрых людей. Вот и мне встретился один из них. Вещи донёс, девушкой назвал, счастливого пути пожелал. Дай Бог ему здоровья на долгие годы. Да что там на годы – на всю его оставшуюся жизнь! – Я сегодня великодушна.

Наконец, в черноте ночи показывается едва заметная световая точка. Она растёт, приближается. Слышен стук колёс. «У-у-у-у!» – приветствует меня мой поезд. Вот он уже грохочет мимо, притормаживая. Дверь одиннадцатого вагона распахивается аккурат напротив меня, тютелька в тютельку. Я наклоняюсь, чтобы подхватить сумки.
– Я вам помогу, – говорит парнишка, стоящий рядом. – Давайте ваши сумки, девушка.
И этот туда же. Ну ладно, я сошла в темноте за девушку для гражданина средних лет, но этому мальчику я – мамаша, причём, из позднородящих. Тем временем, парнишка закидывает мои сумки в вагон, пока проводница проверяет мой билет и паспорт. Потом деликатно подсаживает меня и даже доносит мои вещи до моего купе.
– Огромное вам спасибо, – шепотом благодарю я благодетеля, – просто огромаднейшее.
– Не за что, – улыбается шёпотом парнишка и исчезает в конце вагона.
В вагоне полумрак. Все спят. Оно и понятно – первый час ночи. Я запихиваю сумки в угол, сажусь на своё нижнее боковое. Смотрю за окно на пустой перрон, на звёзды, на дом, в котором светится только одно окно. Сейчас тронемся. Уже завтра я увижу своего сына. Я улыбаюсь.
Поезд трогается. Я взмахиваю рукой и говорю: «поехали!»