Деревенская проза. Виктор Бычков (Барнаул, Россия). Старик и ворона

Во дворе крепкого на вид дома на завалинке сидит старик, греется в лучах заходящего солнца, щурится. Суковатая отполированная палка приставлена рядом к стене. Иногда дед пробует встать, касается рукой батожка, чтобы опереться, но всякий раз гримаса боли искажает морщинистое лицо, и старик оставляет попытку. Лишь бранится тихонька:
– Эк, прихватило, итить в коромысло. И сердце… С чего это оно так? – он прижимает руку к груди, трёт, прислушиваясь к себе.
Солнце почти спряталось за лесом, который густой тёмной стеной стоит на той стороне реки. Только что прошло с выпасов стадо деревенских коров. Ещё пыль висела над сельской улицей. Ласточки пронзали пыль, кормились на ночь комарами, мошкой.
Напротив деда на полусгнившем столбике плетня, нахохлившись, сидит ворона. Тоже греется. Иногда она меняет положение, перебирая лапами, топчется на месте, с трудом распрямляет крылья, чтобы тут же снова сложить их. Приняв прежнее положение, крутит головой, смотрит на старика, оглядывает двор одним глазом. Второго глаза нет. Вместо него пустая глазница.
– Скрипишь? Скрипи-скрипи! – дед наблюдает за птицей, тяжело вздыхает. – Понимаю, сам такой. Нам с тобой ещё придётся поскрипеть маленько, прежде чем… Э-хе-хе, жизнь-жестянка, итить в матерь. Куда деться? Смерть она… смерть. Не спросит ни меня, ни тебя. Придёт и… а мы тут как тут, ждём. Вот и жена моя…
Ворона снова распрямляет крылья, балансируя на столбике. Приняв удобную позу, замерла.
– Когда ж, когда ж эта птица встретилась мне? Или я ей встретился? Вот, зараза. Запамятовал напрочь, итить в кочерыжку. А ты что скажешь? – обратился дед к вороне.
– Кар! – ответила птица, не меняя положения.
– Я так и знал, – улыбнулся старик беззубым ртом. – За всю жизнь ни одного путного слова от тебя так и не услышал. А ещё говорят, что ворон – птица мудрая. Какая к чёрту мудрость?! Привязалась ко мне на свою голову, вот и страдай теперь. Мудрец, прости Господи.
Ворона задремала. Старик тоже уронил голову на грудь, то ли задумался, то ли на самом деле уснул вслед вороне.
…Иван Токарев в тот день готовил поле под сахарную свёклу.
Только что привозили обед. Повариха с водителем уже уехали.
Тракторист выбрал местечко в тени берёз на краю колка, что бы немножко вздремнуть после обеда.
Он уже смежил глаза, как услышал вороньи крики. Птицы явно были чем-то встревожены, настолько громко каркали, кружили над лежащим трактористом. Иные из ворон пролетали так низко, что Иван воочию почувствовал на лице дуновение ветра от взмаха крыльев.
– Ещё чего не хватало, – рассержено замахал руками мужчина, защищаясь от обнаглевшей птицы.
Вороны не унимались. Их карканье становилось всё громче и громче, больно било по нервам.
Пришлось встать, взять достаточно толстую суковатую палку для обороны.
– Расскажи кому, что вороны атаковали, не поверят, – Ванька понял, что послеобеденный отдых в тени деревьев сорван бесповоротно и окончательно.
Но отдохнуть стоило. Всё ж таки с пяти часов утра за рулём трактора. Устал.
Решил вздремнуть в кабине.
Он уже сделал несколько шагов в сторону поля, как вдруг заметил слева от себя на опушке колка воронёнка-подлётыша. Крылья птенца бессильно свисали, сам воронёнок то и дело пытался встать на ноги, но тут же падал набок, жалобно хрипел.
Воронья стая кружила сверху, тревожно каркала. Некоторые вороны пикировали то на птенца, то на человека.
– Вот оно что, – Иван встал на колени, взял птенца.
Небольшой острый кусок сухой ветки акации с колючками вошёл чуть ниже горлышка подлётыша, застрял в грудной клетке. Яблоко правого глаза свисало из глазницы на каких-то грязных шлеях.
– Вот оно что, – снова повторил Иван. – Выходит, полетать захотел, из гнезда сорвался да в куст акации грохнулся. Вот и наткнулся на колючки. Чем же тебе помочь? Тут без аптечки не обойтись.
Пока Иван шёл к трактору, стая неотступно следовала над ним, но кричала уже не так тревожно, а больше в силу своей вороньей наглости.
– Смотри ты! – восхищался мужчина. – Вроде как безмозглая тварь, а за своего-то вон как волнуются. Накрылся мой сон, итить в кочерыжку.
Уже в кабине трактора Иван выстриг перья вокруг ранки, вытащил ветку, смазал йодом, залепил пластырем. Ножницами обрезал глазное яблоко, вычистил глазницу, также смазал йодом, перебинтовал голову птенцу.
– Испей водички, фронтовик, – мужчина плеснул из фляжки в крышку, обмакнул в воду клюв подлётыша.
– Раз попил водицы, значит, за жизнь будешь бороться. Поправляйся, а мне пора работать.
Воронёнок затих в кабине на сиденье, куда кинул тракторист клок чистой ветоши.
Уже вечером дома Токарев ничего лучшего придумать не смог, как поместить неожиданное приобретение в пустую кроличью клетку на хозяйском дворе.
– Жалко, – виновато глядя на жену, вроде как оправдывался Иван. – Не выживет. Его бы поддержать чуток.
– А мне-то что? – пожала плечами женщина. – Не меня же в клетку закрываешь, а птицу. Пусть живёт. Вот только как ей в клетке-то будет?
Судя по поведению воронёнка, он не возражал. С удовольствием поедал корм, пил воду, а в остальное время с не меньшим удовольствием наблюдал одним глазом за обитателями хозяйского подворья, высунув голову между прутьев. И издавал хриплые, резкие звуки, словно покрикивая на снующих по двору кур и гусей, выводя из себя петуха и гусака.
Местный ветеринар после тщательного обследования сделал обнадёживающее заключение:
– Будет жить. В природе им никто лекарств не даёт, а тут у тебя, Иван Алексеевич, чисто санаторий для раненого. Поверь мне на слово.
Недели через две Иван решил, что можно открыть клетку. Пусть улетает птица. Раны зажили, чего держать зря?
Взяв в руки, мужчина посадил воронёнка на забор.
– Теперь ты – птица вольная, – Иван Алексеевич отошёл вглубь двора. – Смотри только, не разбейся.
Расставив крылья, птенец замахал-замахал ими, наклонившись с забора, вот-вот готовый упасть.
– Разобьёшься! – успел крикнуть мужчина, однако у самой земли подлётыш смог спланировать, хотя и приземлился грубо.
Куры и гуси с криками и гоготанием разбежались по двору.
– Не бойтесь! – Иван с улыбкой наблюдал со стороны. – Вот сейчас взлетит, и всё. Только его и видели.
Птенец заскакал, словно выполняя пожелание своего спасителя, опять расправил крылья, и уже через мгновение сидел в саду на яблоне, громко кричал.
Откуда налетела стая ворон – Иван Алексеевич так и не понял в тот день. Сразу же на крики воронёнка стали слетаться стаи ворон и сам он тут же затерялся среди соплеменников.
Токаревы уже стали забывать о пернатом госте, как однажды утром хозяйка с удивлением увидела на заборе воронёнка. Нет, это уже был не тот раненый птенец, а вполне взрослая птица. Только пустая глазница выдавала в нём старого знакомца.
– Кар! – поприветствовал гость женщину, и смело приземлился на край корыта, распугав домашнюю птицу.
– Неужели столоваться у нас будешь? – хозяйка не стала прогонять гостя, а насыпала зерно, вывалила мешанку, и с любопытством принялась наблюдать за хозяйским двором, его обитателями и гостями.
– Так это ж ворона обыкновенная, а не ворон, – Иван подошёл незаметно, встал рядом с женой.
– И я так думаю. Она небольшая по размеру, и вроде как не чёрная, а с сера.
– И клюв почти без горбинки. У ворона горбинка ярко выражена. Да и какая разница? Вернулась птица. Это главное.
А ворона тем временем наелась, и сейчас безбоязненно сидела на заборе почти рядом с людьми, по-хозяйски чистила клюв.
Иван Алексеевич осторожно протянул руку к птице. Она сделала несколько шажков назад, но не улетела, не испугалась, лишь нагнула голову, с подозрением смотрела одним глазом.
– Ладно, так и быть, ставим на довольствие, – усмехнулся хозяин.
Ворона зачастила на подворье Токаревых, а ближе к зиме вообще перестала улетать со двора. Ела вместе с курами, с гусями. Вначале те сторонились, пугались чужака, однако со временем попривыкли друг к другу.
Привыкла ворона и к людям, хотя Токаревы не занимались приручением птицы конкретно. Всё получилось как-то само собой. Как бы то ни было, однако, она позволяла брать себя на руки, а то и каталась на плече хозяйки, когда та управлялась по двору или занималась в огороде.
А то одной ей ведомым чутьём находила в поле среди двух-трёх одинаковых тракторов трактор Ивана Алексеевича, смело залетала в кабину, «каталась». Всякий раз хозяин кормил её прямо в кабине. Она не отказывалась, с удовольствием ела, затем, сытая, засыпала там же на сиденье.
С наступлением холодов хозяева стали закрывать хлев, а живность выпускали во двор только во время оттепели. Гостья приняла эти условия спокойно, жила в хлеву, ела вместе со всеми, на ночь засыпала на жёрдочке в углу, словно это не дикая птица, а домашняя ворона. У неё к тому времени уже было имя Гостья, на которое она охотно откликалась.
Но уж когда наступили морозы, ворона перебралась ночевать… на корову Зорьку!
Стоило только корове лечь, как Гостья тут же взбиралась ей на спину, садилась, и замирала так до рассвета, пока не придёт кто-то из хозяев кормить скотину.
В самые крещенские морозы корова отелилась. С этого дня хозяйка стала доить Зорьку утром, в обед и вечером, поить телка.
Гостья несколько дней внимательно наблюдала за дойкой, кормлением тёлочки, потом однажды уселась на край доёнки, с аппетитом начала пить молоко. Хозяйке ничего другого не оставалось, как всякий раз плескать для Гостьи парного молочка в отдельную плошку.
Но уж по весне, когда коров стали выгонять на выпасы, ворона обязательно провожала хозяйскую корову до выгона за околицу. А потом вечером встречала её, усевшись на спину, «ехала» домой. Иногда среди дня могла прилететь на выпасы, ходила рядом с Зорькой. А то и садилась ей на спину, склёвывала мух, оводов и слепней, которые гнездились на спине коровы. К чести Зорьки, она в таких случаях даже не била хвостом, чтобы нечаянно не причинить неудобств Гостье.
В начале апреля ворона вдруг замельтешила по двору, по хлеву, стала каркать беспрестанно, метаться, словно занервничала. А потом вдруг исчезла на несколько дней.
Но потом появилась. И сразу же принялась делать себе гнездо, согнав курицу-наседку с ящика. Пришлось хозяину срочно мастерить рядом место для наседки.
Гостья отложила пять яиц и стала их высиживать.
Поскольку ворона в сарае не было, не было кому кормить Гостью в такой ситуации, хозяйка взяла на себя эти обязанности. Рядом с Гостьей поставили плошку с водой, чашку с кормом. Ворона позволяла себе на короткое время покинуть гнездо, чтобы покушать, попить, и тут же возвращалась на яйца.
– Что мы будем с ними делать? – всплеснула руками хозяйка, когда однажды увидела пять воронят в гнезде Гостьи. – У нас ведь не воронья ферма, отец! Так и до стаи не далеко.
– Не знаю, – пожимал плечами Иван Алексеевич. – Не знаю! Но и выбрасывать их рука не поднимается. Будь, что будет, а там посмотрим.
Гостья оказалась очень заботливой мамой. Но это было лишь до тех пор, пока воронята оперились, встали на крыло.
Токаревы были свидетелями вороньей семейной драмы…
Вылетев поутру из сарая, птенцы пытались вернуться в хлев, к гнезду, к кормушке, однако, не тут-то было! Ворона встречала молодежь ещё в саду, над огородом, клевала воронят в полёте, громко и страшно каркала, не подпуская их ни в сарай, ни даже к подворью.
Обиженные, птенцы улетали на соседний огород, садились на яблони, жалобно хрипло кричали. А сама ворона всё это время тревожно бегала по забору на подворье, внимательно следила за собственным выводком.
Вот птенцы снова предприняли попытку проникнуть в родительское гнездо. Но снова на их пути вставала мама-ворона, не подпускала и близко.
И это повторялось несколько раз за день, пока воронята не улетели.
Гостья до самой темноты несла дежурство на заборе, даже не спустилась к корыту поесть. И только глубокой ночью, убедившись, что птенцов нет поблизости, решила отдохнуть.
На следующий день ворона не стала провожать Зорьку, замерла на верхушке самой высокой яблони в саду, и уже оттуда наблюдала за «воздушной обстановкой» вокруг хозяйства Токаревых.
Птенцы не вернулись в тот день. Не прилетали они и в последующие дни.
– А ты, мать, волновалась, переживал за вороний питомник, – Иван Алексеевич с улыбкой смотрел на жену. – Ворона – птица умная.
– Да-а уж, – согласилась с мужем женщина. – Но кто бы мог подумать, что так она поступит?
– Однако поступила.
В последующем каждый год по весне, когда начинались вороньи игрыщи, Гостья улетала с подворья, чтобы потом вернуться, выседить яйца, вывести потомство и… прогнать его со двора.
Особый ритуал выработала ворона, когда к Токаревым приезжали дети.
Во-первых, она никогда никому из гостей не только не позволяла взять себя на руки, но и не разрешала простого прикосновения.
Во-вторых, любила угощения, словно понимала, что гости не явились в родительский дом без гостинцев.
Кружила у окна, требовательно каркала, если видела, что к Токаревым приезжали гости и уже сидят за столом. Или приземлялась на подоконник и стучала клювом в окно.
Хозяева открывали форточку, куда тут же влетала ворона. Но в комнату не залетала. Оставалась сидеть в проёме форточки, с любопытством разглядывая выложенные на столе угощения.
Обожала шоколадные конфеты, но и не отказывалась и от других сладостей.
Брала конфеты с рук гостей, тут же срывалась с форточки, потрошила обёртку, и с удовольствием поедала самую конфету.
А вот хлебом в такие дни брезговала. Хотя брала в клюв, но тут же относила на птичий двор и там роняла на землю, где его с аппетитом поглощали куры и гуси. А сама возвращалась к окну, опять занимала наблюдательный пост, ждала гостинцев изысканнее, чем просто хлеб.
Котлеты не заглатывала, как иной корм на хозяйском дворе, а аккуратно склёвывала, словно наслаждаясь деликатесом. Попутно очень внимательно оглядывалась вокруг одним глазом, боясь «нахлебника» в лице хозяйской собаки Шарика. Однако собака не проявляла интереса к вороне и её гостинцам.
С первых дней знакомства Шарик относился к Гостье ровно так же, как он относился к иной домашней живности. То есть, спокойно и с пониманием. Ворона платила ему той же монетой. Могла безбоязненно склевать оставшийся корм в собачьей чашке на виду у Шарика, в жаркую погоду испить воды вместе с собакой из одной плошки.
Но уж если ко двору подходил кто-то чужой, и собака начинала лаять, метясь на цепи, ворона прилетала на помощь, кружила над посторонним, истошно кричала.
– Алексеевич! – говорил чаще всего гость. – Да у тебя не только собака дом охраняет, но и ворона. Того и гляди, может и напасть промежду прочим.
Как бы о ни было, но ворона прижилась у Токаревых, стала почти домашней птицей и местной достопримечательностью. В селе перестали смотреть на это как на диво. Хотя сельчане непременно хвастались при случае, рассказывая про неё были и небылицы, то приукрашивая способности птицы, а то и просто привирая.
Сегодня похоронили хозяйку.
Ворона пыталась лететь за похоронной процессией, но сил не было, и она ещё со двора от бессилия жалобно каркала, опустив крылья, мелко семенила следом. И голос её больше походил на крик того раненого воронёнка, которого когда-то давно-давно нашёл в колке тракторист Иван Токарев.
– Одни мы с тобой остались, – как и тогда, Иван Алексеевич нагнулся, взял птицу, бережно прижал к груди. – Пошли, Гостья, пошли. Проводим нашу хозяйку. Все мы гости на этой земле, все. И ты, и я. Все.
…Люди разошлись с поминок. Дети помогли убраться в доме, помыли посуду, уехали. Иван Алексеевич остался один.
Старик вышел во двор: тоскливо стало в избе.
Ворона встретила его на столбике плетня.
Сейчас они сидели, грелись в последних лучах заходящего солнца.
Первой упала на землю ворона. Она ещё пыталась подняться, раз-другой шевельнула крыльями и затихла.
Старик сделал попытку помочь птице, наклонился к ней, как в то же мгновение что-то рваное вонзилось в сердце, пронзило грудь, застыло в горле.