Публицистика. Князь Расуль Ягудин (Лимассол, Кипр). На задворках вселенной

Природа – более мачеха, чем мать –
бросила человека в жизнь с нагим телом,
слабым, ничтожным,
с душой, которую тревожат заботы,
страшит робость, увлекают страсти,
но в которой, между тем, хотя и полузадушенная,
всегда остаётся Божественная искра рассудка и гения.
Августин Блаженный

Ну, вот и закончился короткий, длинною едва ли не в одну человеческую жизнь, век фантастики, отечественной и всемирной, блеснувшей на литературном небосводе бурного двадцатого века хвостатой падающей звездой.
Что, в принципе, не трагедия, поскольку, слава Аллаху, Всемилостивому и Милосердному, смерть фантастики – это всё-таки не смерть человечества, а на дворе уже в самом разгаре не двадцатый, а двадцать первый век, и очень многое: хорошее и плохое, принадлежавшее веку двадцатому, кануло в прошлое вместе с ним. Включая великую фантастику, великую революцию, великое киноискусство и, надеюсь, Великую Отечественную войну.
Ну, что тут скажешь, цитируя классика? Давайте скажем «аминь!
В конце концов, литература вечна, она существует с пещерных времён, а фантастика как жанр, в основном, пришла в нашу жизнь вместе с двадцатым веков, являясь её закономерным порождением – порождением совершенно ураганного (не побоимся честных правдивых слов) развития научно-технического прогресса, и она тоже наконец-то слегка унялась теперь, когда слегка унялись наука и техника в полном соответствии с гениальным предвидением Эдгара По ещё во времена их зарождающейся зари: «Что касается прогресса, то от него одно время просто житья не было, но потом он как-то рассосался».
А пока не было энтээра , не было и фантастики – не было, и всё тут, вопреки всем отчаянным потугам наиболее отмороженных кэлээфовцев доказать противоположное, зачем-то упоминая в этой связи Лавкрафта как лучшего друга физкультурников и отца фантастов – увы, увы!, в действительности всё было совсем не так, и первые простенькие фантастические произведения вышли лишь из-под пера Жюля Верна как зеркала тогдашней эпохи с её первыми механизмами и первыми воздушными шарами.
Из чего вообще-то следует грустный вывод, что основная функция фантастики всегда была вспомогательной, призванной обслуживать науку и технику, как служебные части речи, неспособные самостоятельно – без самостоятельных частей речи – существовать.
Вот и обслужила. Пора и честь знать, госпожа фантастика, наша фирма с прискорбием извещает, что более не нуждается в Ваших услугах, ничего не поделаешь, таковы акульи законы капитализма, it’s business, my friend! Так оно и бывает, когда ставишь своей целью прислуживание, и не случилось бы с фантастикой того, что случилось, если бы сущностью её (как сущностью настоящей, Большой Литературы) было не прислуживание горстке окололитературных диктаторов из издательства АСТ и журнальчика «Если», а Служение!
Человечеству и Богу!
В литературе и искусстве же, независимо от жанра, форма служения Человечеству и Богу пока что, будем выражаться технически, изобретена лишь одна – катарсис! Это всё, что могли, могут и в обозримом будущем будут мочь сделать для Человечества и Бога литература и искусство.
Самое интересное, что ответа на вопрос «что такое катарсис?», вообще-то, нет до сих пор, никто в точности не знает, что это такое, исчерпывающего научного определения, которое было бы однозначно принято всеми, так никому и не удалось сформулировать, и даже я при всём своём несомненном самомнении, такую смелость на себя не возьму, могу лишь попытаться объяснить на пальцах или по складам – катарсис считается достигнутым, если человек к моменту, когда заканчивает читать книгу или, например, смотреть театральную постановку, уже стал добрее, чище, духовно выше, благороднее – человечнее, чем в момент, когда он только открыл первую страницу или вошёл театральный зал.
Нравственное очищение читателя или зрителя, его духовное возвышение, приближение к гуманистическим Божественным и общечеловеческим идеалам – вот, что такое катарсис в очень-очень примитивизированной и вульгарной, или как сейчас принято говорить, некорректной формулировке.
Однако, корректно или некорректно, данная формулировка в общем и целом вполне отражает существо понятия «катарсис», и чтоб уж совсем не погрязнуть в ложной скромности, я даже позволю себе изречь афоризм собственного приготовления (теперь можете меня цитировать… с соблюдением федерального Закона об авторском и смежных правах): Катарсис – единственное, что отличает искусство от порнографии.
От любой порнографии, во всех смыслах, во всех формах и во всех видах – в виде нынешней фантастики в том числе, в которой катарсисом давно уже и не пахнет, в которой вместо катарсиса сплошные буковки и запятые, и это после впечатляющих достижений жанра в стародавние прошловековые времена, когда фантастика чуть было не заняла действительно достойное место в Большой Литературе благодаря настоящим прорывам, которых добились, как ни странно, именно наши с вами соотечественники и почти соотечественники: авторы социалистического лагеря, тем самым уже тогда с блеском опровергнув все диссидентские стенания по поводу всеобъемлющего засилья цензуры и всеобъемлющего ущемления свободы слова и плоти.
Причём, успех коммунистической (в первую очередь, советской) фантастики совсем не противоречит логике и естественному ходу истории, поскольку именно коммунистическая идеология, случайно или нет, в двадцатом веке наиболее активно исповедовала древние гуманистические идеалы человечества, и советский так называемый Главлит (не имевший с цензурой ничего общего, не надо, господа, не надо!) очень жёстко стоял на страже этих идеалов, не пропуская в печать и к потребителю зловонную бесчеловечную муть, ныне заполонившую книжные прилавки всего постсоветского пространства… как и всего остального мира, наверное.
Так что совсем не следует удивляться, что после первых успехов жанра на европейской литплощадке XIX века в фантастику нового, гораздо более высокого, истинно профессионального уровня удалось вдохнуть жизнь именно в СССР – в первую очередь, единоличными усилиями Александра Беляева.
Именно он совершил первый знаковый прорыв в теме, добившись переворота в сознании читателей, редакторов и высшего литературного руководства страны и мира, изменив их отношение к фантастике от презрительно-равнодушного к уважительно-заинтересованному и в конечном итоге обеспечив базу для массированного в дальнейшем продвижения жанра в широкие читательские круги – такое было возможно только в Советском Союзе по причине абсолютного совпадения его официальной государственной идеологии с основными характеристиками катарсиса.
Ни во Франции, ни в Англии этого не произошло и не могло произойти из-за неумолимых волчьих капиталистических нравов, противоречащих всему человеческому, всему светлому, чистому и святому, несмотря на гораздо более ранние во времени несомненные достижения Жюля Верна и Герберта Уэллса, которые, тем не менее, свою историческую сверхзадачу тоже выполнили: чётко и жёстко обозначили для фантастики наиболее перспективный и выигрышный путь развития – путь к катарсису, пусть даже вопреки техногенности, путь к душе читателя, путь к состраданию и сопереживанию, путь к высокому нравственному и духовному заряду в фантастических произведениях, путь к тому, к чему человечество уже миллионы лет идёт из дикости, бездушия и животной злобы, путь к Служению высоким идеалам человечности.
То есть путь к тому, ради чего, вообще, живёт Литература.
Когда она есть, разумеется.
Фашистская Германия-то, вон, не породила и не явила миру ни одного писателя, неважно, фантаста или нет, или музыканта, или живописца etc. – какой там мог быть, на хрен, катарсис, когда там были сплошные концлагеря, сплошные кровавые вакханалии и сплошные языческо-сатанинские пляски с факелами вокруг книжных костров… совсем как в российской и всемирной фантастике сейчас.
В связи с чем схожий с судьбой фашистской Германии финал её уже очень близок и совершенно неизбежен, хотя ещё живы (и дай им Бог прожить ещё не меньше, чем прожито!) последние из титанов, когда-то вставших во главе второго и, к сожалению, как теперь выяснилось, последнего мощного прорыва в жанре – Борис Стругацкий, например.
Мы все к ним просто привыкли и потому пока не осознаём исторического значения этих фигур, а меж тем братья Стругацкие, Станислав Лем и ещё несколько гениев коммунистической (не побоимся, опять же, честных правдивых слов) фантастики – и есть тот легендарный кружок апостолов жанра, который когда-то сумел вполне в советском духе сохранить и приумножить фантастический (в данном редком случае в прямом, а не в переносном смысле) духовный капитал социалистического лагеря, дать фантастике новое дыхание, новый импульс, придать ей новое ускорение – благодаря высокому нравственному и гуманистическому потенциалу своих произведений. «Трудно быть богом» (даже при некоторой агитпроповской ходульности и упрощённости положительных персонажей… вполне позволительных для субжанра коммунистической утопии) и «Возвращение со звёзд» – вещи, равных которым пока никто не написал… вернее, может, кто-то и написал, но мы об этом уже никогда не узнаем, поскольку произведения такого уровня и такого нравственного заряда уже никто не опубликует и не издаст – слишком уж не те стали в нынешней российской и всемирной фантастике тенденции, критерии и вкусы… после того, как наша дорогая, горячо любимая перестройка наконец-то преподнесла нам, как на блюдечке, полнейшее и неожиданное, на хрен, раскрепощение слова и плоти.
Что для фантастики стало смертью. Смертью после, как принято выражаться, тяжёлой и продолжительной болезни, начавшейся в конце 80-х годов, когда капитализм открыл шлюзы для всякого и всяческого дерьма во всех сферах жизни, и литература не оказалась исключением, но если поэзия и высокая проза сумели достойно выдержать этот удар, сохранить лицо, не посрамить честь флага и не погрязнуть в мерзости, то фантастика ушла в глубокий нокаут, из которого ей, как теперь уже стало очевидным, никогда не подняться.
Что на первый взгляд выглядит совершенно необъяснимым, поскольку если в странах загнивающего капитализма фантастика наряду с дамскими романами и порнушкой всегда занимала очень скромное место дешёвого бульварного чтива для домохозяек и коммивояжёров, то на громадных территориях бывшего Советского Союза ей, в прошлом действительно всенародно любимому жанру, был предоставлен Богом и Историей воистину небывалый шанс – шанс на третий, теперь уже однозначно стратегический прорыв. И всё, что тогда, на острие эпох, требовалось от кэлээфа, в одночасье получившего в полное своё распоряжение широчайшие возможности бывших советских издательств, это вспомнить и хорошенько намотать на ус здравую рекомендацию одного из эпизодических персонажей Максима Горького: «Никита, Бога не забывай!»
Именно этого кэлээф и не сделал, лишний раз продемонстрировав миру гнилость и ублюдочность пресловутого человеческого фактора, всегда способного угробить на корню самые многообещающие возможности и самые эпохальные перспективы.
Так и произошло – лидеры движения, едва подсев на хлебные должности в издательствах и безграничную жилу коммерческой беллетристики, тут же уверовали в собственную гениальность и непогрешимость, преисполнились чувством собственной значительности и гордости за собственные неоценимые заслуги, возжелали почёта, славы, лавров, аплодисментов и фанфар, потребовали уважения и преклонения окружающих и… в результате начали отбирать для публикации произведения не по принципу художественных достоинств, а по принципу личной верноподданнической преданности авторов лично им, новым хозяевам фантастической жизни, и вот таким, на протяжении тысячелетий многократно проверенным успешным способом довольно быстро сползли в банальные нравы восточных сатрапов времён рождества Христова, французских королей времён первых революционных ситуаций и партийных бонз времён заката социалистического строительства. А то, что именно эти нравы-то и служили всегда в истории первейшей и главнейшей причиной крушения несокрушимых, казалось бы, государственных строев, политических систем и финансовых империй, им было то ли невдомёк, то ли до фонаря.
Результат оказался катастрофический – кэлээфовские холуи помельче рангом охотно приняли вполне привычные и знакомые ещё с советских времён правила игры, охотно ударились во внутрикэлээфовские интриги и, потакая капризам и симптомам бреда величия новых безграничных властителей книжного мира, сменивших на этом вдохновляющем месте третьих секретарей обкомов КПСС, вполне добровольно установили такую систему внутренних взаимоотношений, при которой публикации и издание книг нужно было не заслужить трудом и талантом, а выклянчить или завоевать путём многоходовых комбинаций, подпаивания всех, кого только можно подпоить и подсиживания всех, кого только можно подсидеть.
Прозорливых, ответственных и мужественных личностей, которые смогли бы предвидеть близкий и совершенно обвальный крах жанра, неравнодушных к его судьбе и способных встать стеной на пути очередных комиссаров очередной партийной организации и очередной партийной литературы, в кэлээфе не нашлось.
Финал закономерен в русле древней, как мир, истины: люди, обладающие даром интриганства, НИКОГДА не обладают даром творчества, никогда не обладают способностью создать произведение высокого нравственного содержания, то есть – холуям, лакеям и прохвостам не по силам достичь катарсиса, и по состоянию дел на сегодняшний день из всех фантастов мира и страны катарсиса в своём творчестве стараются достичь и достигают лишь члены творческой группы «Фантастика Башкортостана» – далеко не первый и, уверен, далеко не последний в истории всемирной литературы случай, когда литературная столица мира перемещается в российскую глубинку.
Но от Уфы до Бога высоко, до издательств далеко, вот и заполонила прилавки магазинов та самая безыдейная писанина, о которой нас предупреждала ещё газета «Правда» в пору своего могущества и расцвета, всё правильно, всё логично – настоящий писатель всегда обладает гордостью и никогда не склонен к лизоблюдству, потому-то и канули в неизвестность несколько действительно интересных авторов (в том числе единственный в ту пору реально перспективный уфимский фантаст Андрей Борецкий), опубликованных в первых сборниках фантастики нового времени ещё в те сумбурные годы, потому-то ныне и прёт на нас сплошных вонючим потоком скучнейшая серость, ничего не дающая сердцу и уму, полностью лишённая катарсиса, и единственный эпизод в нынешней фантастике, который действительно достиг катарсиса на хорошем, добротном уровне, представляет из себя, к сожалению, лишь нагло слямзенный и в ухудшенном и растянутом виде всунутый Сергеем Лукьяненко в его повесть (пышно поименованную «романом») «Рыцари сорока островов» блокадный дневник ленинградской школьницы Тани Савичевой, что, следует признать, имеет как минимум некоторое популяризаторское значение – и на том спасибо.
Вот этим мы, любители настоящей фантастики, нынче и пробавляемся – читаем навязываемую нам узким кругом страшно далёких от народа центровых кэлээфовцев лабуду и говорим «спасибо» за более-менее удачные ремейки из прошлого. Поскольку больше благодарить не за что, и совершенно нет оснований удивляться ни тому, что в любом книжном магазине, куда ни зайди, возле всех стеллажей, включая стеллажи с поэзией, всегда столпотворение и только возле стеллажей с фантастикой никогда никого, кроме иногда меня, ни тому, что на старейшем фестивале кэлээфа «Аэлита» в Екатеринбурге, в прошлом собиравшем тысячи участников со всего СССР, не исключая Прибалтику, Среднюю Азию и Дальний Восток, не говоря уж о всяких там украинах, в последние годы участников набирается сотни две, и даже мощный прошлогодний десант питерского кэлээфа на единственный всё ещё массовый и при этом имеющий некоторое отдалённое отношение к фантастике фестиваль ролевых игр «Зилант» в Казани с очевидной целью изучить возможности рекрутирования на этой обширной человеческой базе новых апологетов жанра никакого положительного результата не дал.
И не мог дать, поскольку питерский кэлээф в данном случае повторил ошибку замечательного персонажа Леонида Соловьёва в его «Повести о Ходже Насретдине» – выбрал, образно выражаясь, не тех собеседников – «кувшин и туманного старика»…
вместо Бога.
Не апологетов ведь надо искать, а думать о Прекрасном, стремиться к Прекрасному, всеми силами утверждать, продвигать или, как сейчас выражаются, промоутировать идеалы Прекрасного, и тогда апологеты и фанаты появятся сами собой.
Поскольку тяга человека к Прекрасному неистребима, и в какой бы мерзости, подлости, грязи и разврате он ни утопал, в недрах его души всегда горит искра Божьего огня, освещающего путь к доброте, благородству, чистоте и величию помыслов и стремлений, к Прекрасному. А у нас в литературе Прекрасное называется катарсисом, и только та литература, которая отвечает самым лучшим и светлым чаяниям человека, независимо от жанра, будь она хоть трижды обозвана фантастикой или дамским романом («Воскресенье», вообще-то, ведь тоже дамский роман!) имеет шансы на настоящий успех
Ибо человек – не зверь!
Ибо, обращаясь к литературе и искусству, ищет он в них созвучия живущей, пульсирующей в глубине души его древней, генетически унаследованной жажде справедливости и добра, трепетному стремлению к Свету.
И лишь при условии, что душа российской фантастики, опять же образно выражаясь, повернётся лицом к душе человека, если сможет она зазвучать в унисон и в резонанс с душой человека, былая слава и доблесть жанра получит – теперь выражаясь поэтически, в рифму – шанс на ренессанс, ещё один единственный и воистину окончательный и последний шанс – ведь не более полушага осталось фантастике до полного провала, полной утраты всех позиций в литературе, полного устранения из активной духовной жизни страны и общества и стремительного, неизбежного, безнадёжного падения в сегмент дешёвого чтива, где она, с её никчёмными космическими «стрелялками» в духе Гарри Гаррисона, с её нудными бухгалтерскими описаниями «иных миров» в духе Толкиена и с её бессмысленной скучной клоунадой в духе капитана Джека Воробья займёт достойное и однозначно заслуженное место в дощатых деревенских туалетах (в городских-то туалетах имеются телевизоры и туалетная бумага, там есть чем поразвлечься и чем подтереться) среди «анжелик» и «эммануэлей» (коих я видел в сортирах башкирских аулов собственными глазами!) на самых-самых задворках литературной вселенной, куда её радостными объединёнными усилиями под чутким настойчивым руководством наиболее одиозных фигур всё сталкивает и сталкивает пришедший к власти кэлээф и где, судя по всем признакам, ей при самом лучшем раскладе – если выживет! – суждено использоваться не предусмотренным фантазией фантастов образом вплоть до Страшного Суда.
Скажем «аллилуйя»!