Лирика. Князь Расуль Ягудин (Париж, Франция). Стихи разных лет

*** 

Просвет не светел в пустоте, 
где окна гулки в лунном свете. 
Луч искажённн, 
как на кресте, 
на неотсвеченном просвете. 
Дома тяжёлы от песка, 
от туч, 
сползающих под ноги. 

Был острым холод у виска 
вот здесь, 
на брошенной дороге 
среди домов, смотрящих вдаль 
пустыми зенками без света. 

Ну, вот – 
я кончил пастораль 
у освещённого просвета 
такой обгрызенной луной 
над тополями выше крыши. 

Дворы так гулки за спиной, 
когда вокруг намного тише. 
И здесь в песке и щебне мрак 
так мягок, бархатист и влажен. 

Мы – под горой почти овраг 
во мгле, 
как в обнимавшей саже. 


*** 

Так душно в тучах, 
словно в снеге, 
таком вот… 
рыхлом 
возле звёзд. 
Я здесь так долго на ночлеге 
всё грел вблизи груди мороз. 

Здесь небо ярко, словно ваза, 
здесь тишина, как где-то там. 
Здесь ночь мне греет область таза 
под отдалённый цокот лам. 

Я затаён за облаками 
вблизи созвездия Стрельца. 
Я вниз, 
в просвет, 
тянусь руками 
с тяжёлой тяжестью свинца. 

А свет с земли выходит в небо, 
всё не дотягиваясь к нам…. 

Я никогда там больше не был, 
где тишина… 
как где-то там. 


*** 

Иглами окон зачёркнута даль. 
Дальше – конец возле мглы, как у стенки. 
К ночи простор вдруг пахнул, как миндаль, 
мраком, как пледом, ложась на коленки. 

Он, как сугроб, мне согрел бёдра мглой. 
Ветер удушлив, 
недвижим в коленях. 
Ночь очень странно, 
как горькой золой, 
пахнет миндалем в умерших сиренях. 

Глыбы домов так невидимы, так! 
Эта бесшумна река… 
или тело. 
Эта стена так похожа на мрак, 
непроницаемо тиха и бела. 

Вот. 
Этот шаг словно канул в песке. 
Глохнут парады на жёлтой ладони. 
Ночь так сыра на беззвучной реке, 
словно ребёнок, плывя на баллоне. 


*** 

Стало чёрно под рассвет. 
Очень-очень чёрно стало. 
Очень глухо, как в костре от золы. 
Солнце падает в паркет 
на рассвете, 
если мало 
тела света, где все сыры стволы. 

Пар выходит из низин. 
Пар набряк у ног туманом. 
Вот умолкла, словно канув, сова. 
Стая туч, 
как птичий клин, 
всё жива за тем бурьяном, 
где мы долго засыпали у рва. 

Вот и утро. 
Вот и меч 
от Востока кверху, кверху. 
А на ёлках стало ало у круч. 
В хвойной одури прилечь, 
принакрывшись тяжким эхом, 
глухо-влажно-неуёмным у туч. 

Я допел тебе слова, 
всё ища тебя руками 
чуть под утро возле схода с зарниц. 
Вот умолкла в свет сова, 
за дубы держась носками 
жёлтых лап, 
как жёлтых сморщенных лиц. 


*** 

В руках цветов, 
как в синеве, 
почти обнявшей нас крылами, 
в огне, 
как в небе на траве, 
перевернувшейся за снами, 
вот в этом всём, 
как в долгом сне, 
вот в этом – 
пахнущем гнильцою 
я пыль вздымаю на столе, 
настолько схожую с пыльцою. 

Мне из угла всё тянет длань 
какой-то сумрачный и строгий. 
Он хоронится за герань 
вон – 
на окне, как на пороге – 
как на пороге через синь, 
в окно ко мне смотрящей гнило. 

Я из окна сникал в полынь 
с таким тяжёлом духом ила. 
А синь всё пялилась в окно, 
перевернувшись книзу солнцем. 
Я спал 
и гладил телом дно 
за этим сколотым оконцем. 


*** 

На нас уже никто не смотрит слева 
на перелёте от Полярной в Юг. 
У нас в ногах тепло от подогрева 
неслышно тёплых тянущихся рук. 

Пространство снизу чуть слегка бездонно, 
где окна лиц так жёлты и теплы. 
Я так… 
с трудом, 
не удержась от звона, 
сквозь перигей сникал дождём в столы. 

А там так холод вязок возле литра. 
Глаза глядят из верха через мглу. 
А там 
свечой засохшая палитра 
так разноцветна слева на углу. 

И мы одни у неба, как камина. 
Оно мелькнуло мимо, как огнём. 
И стаи губ 
у рук, 
как пахнут вина, 
чуть пахли светом сверху за дождём. 


*** 

Здесь очень тихо на дороге 
у перевёрнутой сосны. 
Здесь у тебя замёрзли ноги 
в воде, 
как в свете от луны. 

Мы здесь молчим, 
намокнув в белом 
тумане. 
К утру вдалеке 
я согревался вашим телом 
на увлажнившемся песке. 

Здесь горы так, ах, молчаливы. 
И ты молчишь под песню вод. 
Мы отстранялись от крапивы, 
минуя первый поворот. 

И этот мох так тёпл, 
где стены, 
где отрицательный уклон. 
Ты согревалась в теле пены, 
через пространство глядя вон. 

И горы в холоде молчали, 
нас принимая в лоно, 
в тень. 
Был свет похож на запах стали 
вон там, где ночью ходит день. 

*** 

Твои глаза мне снятся с дна 
совсем чужого к ночи неба. 
Ты там совсем, совсем одна, 
где чуть поодаль дряхла Геба. 

Там снег летит, как перья, вниз 
с твоих таких прозрачных крыльев. 
Ты искры слёз, 
ложась на бриз, 
ссыпала в свет пыльцой и пылью. 

В ногах зацвёл грозой буран. 
Извилист путь беззвучных молний. 
Здесь одиноко у полян, 
где молчаливы колокольни. 

Где ты одна, совсем одна 
всё смотришь, смотришь, смотришь… 
Боже! 
И твой анфас вблизи окна 
мне, как и прежде, корчит рожи. 

А небо выпукло назад 
в твой след, 
перечертивший своды. 
угрюм и тёпл, и ал закат 
за всплеском молний с непогоды. 

*** 

Неровный свет в осколках чёрной вазы. 
Была портьера влажна у лица. 
Здесь, 
у окна, 
рассвет кончался сразу 
на острой кисти с функцией резца. 

Ты что-то пела, 
перемазав краской 
щеку левее этих тёплых губ. 
Я твой висок под шёлковой повязкой 
всё целовал в пейзажах гваделуп. 

Стояло утро, 
нам не грея руки. 
Уж на холсте чуть просветился зной. 
Уже чуть слышны в недрах джунглей звуки 
над левой 
с краю рамы 
стороной. 

Ты всё смотрела мимо, мимо, мимо. 
Ты что-то пела, 
наклоняясь в холст 
на отстранённый голос пиллигрима, 
с угла пересекавшего погост. 

А ночь лежала влажно, как портьера, 
мне охлаждая холодом лицо, 
а свет был ломок в вазе под сомбреро, 
полями обозначившем кольцо… 

А ты молчала, чуть шурша кистями 
по небу, 
как чужому полотну. 
Рождался день на отдалённой яме, 
забыв тебя, 
склонённую к окну. 


*** 

Деревья голы у минарета. 
Здесь рядом трасса из Бирска в нас. 
Здесь мы стояли у края лета 
вблизи стеклянных фонарных глаз. 

Здесь, как и прежде, тот дух бензина. 
На тротуарах закат в пыли. 
Здесь в повороте всё та же глина, 
где мы скользили под “тру-ли-ли”. 

От листьев пахнет чуть слышно мёртвым. 
Снег обнимает следы водой. 
И ветром Юга, 
дождливо-спёртым, 
всё тянет сзади 
за чередой 
огней и дыма у перехода, 
где расплываются фонари… 

Тебя напомнила мне погода 
туманом сникшая у двери. 


*** 

Тропа звенит почти во сне 
седыми клавишами льдинок. 
Тропа теряется на дне 
бездонно омутных пластинок. 

Она ведёт меня, ведёт, 
тропа, 
где фонари и стены… 

здесь остро кровью пахнет лёд 
и тяжек гул застывшей пены. 
Застывший розовым закат. 
И ночь за иглами направо… 

…Он не пришёл сюда, 
назад, 
где ледениста переправа. 
Где свет 
и ветер, 
и январь, 
и где заносит пеплом веки… 

Как свеже снегом пахнет гарь 
на письменах о человеке. 


*** 

На темноте стоят дожди, как струны. 
Они так ярки – словно чёрный свет. 
На темноте так неподвижны луны 
на протяженьи тех миллионов лет. 

Здесь так темно с прошедшего полгода. 
Здесь звёзды пахнут горько, как миндаль. 
Мы здесь так ждали чёрного восхода, 
спрямляя руки вниз на магистраль. 

Качнулся ливень, изогнувшись влево. 
От черноты пахнуло прелым в нас. 
Здесь, на проходе через лужи в древо 
нам кто-то вжарил отражённый джаз… 

Сентябрь шумит дождями возле сосен. 
Ковёр пружинит хвойным телом внутрь. 
Здесь, 
на исходе, 
отбивает восемь, 
когда исходят полуливни утр. 

Здесь тихо к ночи. 
Вот и стихли струи. 
На темноте не видно темноты… 

Мы имя тьмы упомянули всуе, 
когда почти что высохли цветы. 


*** 

Лучи в стекле наклонны 
похоже на клинки. 
Нас овевали клёны, 
не видные с реки. 

За нами что-то пели. 
Как жарко под закат! 
Как жарко пахнут ели 
Вот здесь, 
где свет и ад. 

Лучи в реке продольны. 
Лучи видны… видны… 
Здесь как-то… посторонни, 
как свет, стальные сны. 

Карета катит с юга, 
кренясь на полусмех. 
Как солона подпруга 
при поцелуе вверх. 

А ветер пахнет… пахнет… 
лучами на воде. 
А ветер к ночи чахнет 
зловонием везде. 


*** 

На нас глядели через окна лампы, 
Когда был кончен путь по мостовым. 
К нам прислонялись, словно льдины, вампы 
на перекрёстке, уводящем в дым. 

Вокруг был снег, похожий на туманы. 
Он налипал на свет, как на стекло. 
Я целовал на вашем сердце раны, 
ладонью справа обхватив крыло. 

Замёрзли свечи на седом восходе. 
Скользили кошки лапами в снегу. 
Мы обнимались в вымерзшей природе 
всё там же, на вчерашнем берегу. 

На вашей шее было пресно, льдисто. 
Был так упруг ваш поцелуй мне в рот. 
Ваш снег звенел похоже на монисто, 
ссыпаясь крошкой вниз на небосвод. 


*** 

Вы, словно тень, в проходе кверху. 
Вы там – на фоне неба – тень. 
Вы так прозрачны слева к эху 
на перекрёстке набекрень. 

Туман касается проёма 
прозрачных улиц, 
словно стёкл. 
Туман молчит у перелома, 
когда твой призрак жёлто-блёкл. 

Ты смотришь светом, как глазами, 
из опустевшего двора. 
Ты истекаешь голосами, 
рыдавшими тогда… вчера. 

И ты всё так же так… прозрачна. 
И губы пахнут миндалём. 

Мы разместились так удачно – 
почти в полустояк вдвоём. 

А город рушится на ноги, 
обломком губ целуя взлом. 
Вы так прозрачны на дороге, 
пересекающей проём. 

*** 

На холод вверх, 
на зов, 
на холод, 
холод. 
Вот он обжёг мне пламенем лицо. 
Здесь, 
между звёзд, 
почти что свод расколот, 
склонив обломок в ноги, как крыльцо. 

Здесь космос чёрн. 
Лучи в лицо дождями. 
Спрямляют взор сидящие с боков. 
Я бросил взгляд под ноги на Майями 
меж еле видных тонких берегов. 

А небосвод осколками так режущ. 
Пролёт так чёрен в космос, 
в глубину. 
На третий шаг на лик налипла свежесть, 
как на окно, склонённое к окну. 

Прохладно. 
Чисто. 
Рвано солнце с краю. 
Над перигеем так прозрачна тень. 
Я горстку льда, 
как сбившуюся стаю, 
у тёплых губ поймал на входе в день. 


*** 

Не слышен голос из пространства. 
Уже затихла к ночи ночь. 
Мы запивали гегельянство 
стаканом из последних мочь. 

Горела Южная, где Север, 
где колыхнулось небо льдом. 
Ты опрокинулась на клевер, 
в мрак обойдя по кругу дом. 

Храпели кони. 
Пахло сталью. 
И был медовым привкус уст. 

Они забыли нас за далью, 
где у горы кончался куст. 
Они смотрели из продольной, 
почти завшивевшей скалы. 

Ты мне слегка шепгнула: «Больно», 
чуть изогнувшись из золы. 
И пахло золотом с пространства, 
так… переполненного мглой. 

Они нас ждут, 
закончив пьянство, 
за перегревшейся скалой. 


* * * 

Охлаждённый рассвет тёрпок вкусом магнолий. 
Вот и ветер коснулся сникающих век. 
Мы сегодня прохладны от привкуса боли, 
где нас в ночь провожает подтаявший снег. 

Туго шарфом кружит, 
леденясь ко мне, 
вьюга. 
Мокрый ветер, 
он полон, как звёздами, слёз. 
Я к тебе обращался по кличке «Подруга», 
уходя через небо, как чёрный мороз. 

Вот ты сникла во мгле, 
остывающей сзади. 
Чернь смеётся дождями, как плачем, 
из льда. 
Пахнет горьким миндаль в остывающем яде, 
где молчат, перечерчены сном, города. 

Ты шагнула назад, расплескав звездопады. 
Вот истаяли лики, рыдавшие в нас. 
Обнимая дождём, вас ласкали наяды, 
пролетавшие мимо на ваш Малояз. 


* * * 

Холода подступают снизу – 
Там, 
где темень среди воды, 
где над чёрным, 
снимая ризу, 
нам шептали из лебеды. 

Тянет, тянет с щелей позёмкой. 
Снег по полу от сквозняка. 
Этим плачем, 
как белой плёнкой, 
заслоняемся от зрачка 

под шаги из пространства в угол – 
здесь нас ждут, шелестя, часы, 
здесь прохладно от плача пугал, 
опрокинутых на весы. 

Плащ-палатка повязкой прела. 
Перегнулась струна на штрих. 
Очень страшно вблизи у тела, 
непрозрачного возле них. 

А пружины скрипят под ночью. 
Тихо-тихо, когда рассвет. 
Вот – пора, 
мы видны воочью 
через холод, 
сквозь тень и свет. 


* * * 

Взгляд вдоль асфальта прямо. 
Там пустота в окне. 
Вот – возле мглы 
с полграмма 
мы засыпаем в дне. 

Дальний проход ненужен 
между столбов и дня. 
День вдоль июня вьюжен, 
помнящий про меня. 

Ну-ка пол-шага… 
Холод. 
Вдоль мостовых рассвет. 
Вход, как всегда, расколот 
на эти много лет. 

Чёрным пылают кошки, 
плача слезами вниз. 
Эти снега, 
как крошки, 
сыпятся на карниз. 

Вход. 
Тонки стены. 
Взвизгнул 
крик не забытых в нас. 
Так неуёмны тризны, 
дёрнувшиеся в пляс. 

Так всё темно и длинно 
Вдоль полумёртвых… 
бля… 
Ночь возле ветра чинна, 
Падающая, пыля. 


* * * 

Черноглазая ночь ароматна и горька. 
Тёплый вкус амазонок на белых конях. 
«Здесь темно», - мне шепнул, наклонясь над ней, Борька, 
истончившийся в льдинку в прохладных огнях. 

Как шершава рука, светом стёкшая с кожи, 
от мечей – 
там мозоли, как слёзы камней. 
Как нам тесно у неба на солнечном ложе, 
Согревающем край золотых Пиреней. 

Чёрный ветер со звёзд, уходящих за гребни. 
Конь храпит, омывая слюной удила. 
Борька плакал росой, поклонившись последний 
в медноногие тени в углу у угла. 

Пахнет прелым от сёдел. 
Молчат перегоны. 
Обжигающ провалами взгляд со спины. 
Кони пахнут золой, 
вылетая на кроны 
из направленной вне неродной стороны. 


* * * 

Последний день перед уходом в старость. 
Нас ждут фиалки, тени и гробы. 
Ну, 
под ноктюрн, 
а ну, 
исполним ярость, 
когда поют мембранами дубы. 

Проход в траве беззвучен, 
словно маски 
уставших тигров возле тополей. 
Вот завершилось пол-ноктюрна сказки, 
нерастворимой в ветре из полей. 

Пыльца летит с цветов, как пыль с созвездий. 
Встречают нас под трубы и под свет. 
Как режущ блеск на меди возле лезвий, 
кричащих в небо плач из кастаньет. 

чужих костей, 
уже спрямлённых к встрече. 
Блестят ажурным выстрелы из дул. 
Ссыхались дни – 
как догорали свечи, 
когда рассвет всё дул и дул, и дул. 


* * * 

Пароход, загудевший к свету, 
приходящему из-за туч. 
Мы уже поклонились лету, 
когда он выплывал на ключ. 

Вот сирена от бака взвыла. 
Ты шепнула: «Ну вот и всё». 
Ночь косыми дождями стыла, 
налипала на то да сё. 

Уж ударили в нас закаты 
алым-алым, 
как горстью звёзд. 
Зазвенели, 
как снег и латы, 
нас не ждущие под мороз. 

Пароход всё ломает льдины 
вдоль фарватера между стен. 
Крики сов холодны и длинны 
в тонких трубках уснувших вен. 

Чёрен вход сквозь чужие грёзы. 
Ночь колышется шторой туч. 
Ночь огнём окаймляет слёзы, 
натекающие на луч. 

И бураны чисты и липки. 
И – взлетаем из неба мы. 
Уж к закату запели скрипки 
из востока, 
из кутерьмы. 


* * * 

Наполнен день давно умершим светом. 
80-й. 
Здесь июнь в окне. 
Мы вылетали в это небо летом 
на лепестке, 
как лубочном коне. 

Подай мне руку, покачнувшись пьяно, 
когда я вверх тянусь через простор. 
Здесь облака, 
как белые бурьяны, 
цветут цветами у тяжёлых гор. 

Внизу струна пути наверх сквозь поле. 
Кричат орлы, касаясь нас крылом… 
Мы так и стихли в запахе магнолий, 
перевалив в закат за перелом. 

Прохлада. 
Чайки. 
Боль струной – так тонка. 
И в нас молчат оставленные там. 
В твоём крыле – 
том, слева – 
перепонка 
чуть розовата на просвет у рам. 

А бок Земли так тяжек, 
закрывая 
последний крик из солнечного дня. 
молчала вверх, нас покидая, стая, 
когда ты пролетала сквозь меня. 


* * * 

Половинчатый вкус макароны. 
Вот и всё! 
Мы уходим от нас. 
Очень остры, 
как выстрелы, 
кроны 
фонарей, 
собиравшихся в пляс. 

Ночь качается стенами мрака – 
словно вальс на асфальте, 
как дне. 
Вкус щеки ускользающ от лака, 
осыпающегося на окне. 

Вход на небо закрыт небесами. 
Плачут дети среди Близнецов. 
Мы шагаем из ветра за нами, 
Облетая на чашах весов. 

А проулки сжимаются снизу. 
Вот и выход на мрак во дворе. 
Ты всегда подчинялась капризу, 
выходя из шестнадцатой в «ре». 

Стих оркестр. 
Вот и луны так лунны. 
Гулко плакать у ветра из дна. 
Мне так больно, 
где мечутся струны, 
поникая на ветер из сна. 

А по пальцам бредут пешеходы. 
Как здесь ветрено возле воды. 

Были тени высокой породы 
у согревшейся вверх борозды. 


* * * 

Фаэтоны кричат огнями, 
и здесь холодно в пустоте. 
Эти кони седы по пьяне, 
содрогаясь, как на кресте. 

Звон копыт по асфальту дыма. 
Искажаются стены вверх. 
Вновь пролётка минула мимо 
на льняной серебристый смех. 

Вход в пространство звенит покоем. 
Выход кончился возле звёзд. 
Фаэтоны. 
Мы этим строем 
прошуршим вдоль замёрзших рос. 

А стена холодна и длинна, 
мостовая меж звёзд, как тракт. 
Как легко уходить от дыма 
в темноту на четвёртый акт. 

Свет и темень 
Здесь космос уже. 
Плачут ангелы у комет. 
Мы по Солнцу, 
как чёрной луже, 
вырываемся к вам на свет. 

И на звёздах черны могилы, 
вдруг заплакавшие о нас. 
Стук безмолвен. 
Копыта стылы, 
так беззвучны сквозь плексиглас. 


* * * 

Холод сбоку, 
с полей, 
ароматен. 
Электричка замедлила ход. 
Этот снег не особо приятен, 
если смотришь, не щурясь, в восход. 

Белоснежны и пыльны бураны. 
Тянет светом меж острых столбов. 
Нам пора возвращаться на раны 
вдоль сугробов, 
как сморщенных лбов. 

Здесь была шагом дальше лощина – 
там был снег сладковат от воды. 
Ах, сугроб – 
он всё так же 
от дыма 
тёплых снов, 
неподвижен, как льды. 

Тропка узка, сто сдавлена тенью, 
как удавкой, 
под серый закат. 
Мы там шли из воды к отраженью 
нас от нас на буран-перекат. 

Электричка качается мимо. 
Вот и кончилось небо в снегу… 
…Ты шептала цитаты из Рима, 
вылетая из мглы на бегу. 

И я слизывал льдинки с ресницы 
в верхнем веке на правом глазу. 
Окна шли в поездах вереницей 
через снег, 
как чужую слезу. 


* * * 

Река черна – и здесь стремнины. 
Здесь влажны камни в пене, как в фате. 
И старый город 
голосом Марины 
шепнул мне в спину дождь на пустоте. 

Ах, рвёт река, 
молча, 
меня на ветер. 
От глыб озноб, 
что смотрят с дальних дуг. 
Мы здесь с тобой терялись на паркете 
меж тополей, 
теплеющих от рук. 

Скала. 
Бурлит. 
Левее – перекаты. 
Пахнули травы холодом в лицо. 
Седой Урал всё вылезал на скаты 
через закат, как чёрное крыльцо. 

Всё глубже, глубже после рёва ветра. 
Глядят из зада те, что сникли там. 
До мокрой гальки меньше километра 
через пороги, рёв и тарарам. 

Ну, вот… и всё! 
Сейчас осядет тина. 
Пылает солнце в небе, как в воде. 
Она молчит у края крепдешина, 
опавшего на лужу на звезде. 


* * * 
Разнообразные не те. 
Белла Ахмадуллина 
Проходят люди вдоль перрона 
так незаметны в темноте. 
Чужие люди у вагона – 
все те, которые не те. 

Молчат гудки на сходе ночи. 
И нам так тесно здесь, внутри. 
Не закрывай тенями очи, 
когда огни, как пустыри, 

где люди шаркают ногами, 
дыша дымами и огнём. 
Безлюдно. 
Тени за столами, 
уже облёванными днём. 

Мелькнула птица так бесшумно – 
и там пригнулась – ах-ах-ах! 
Ты промолчала – 
это умно – 
не замешавшись в тенорах. 

А небо гнётся книзу мглою – 
оно вот-вот задавит нас. 
Мы пили водку под алоэ, 
когда перрон всё гас и гас. 

А в стенах ветер, словно шорох, 
и словно искры, тени мух… 

Перроны пахли, словно порох, 
не вынося себя на дух. 

Автореквием 
(когда-нибудь пригодится) 

Ничтожна ночь, что наших отпевает. 
Заборы сдвинуты, как стены, по бокам. 
Здесь за спиной нас никого не знают. 
Прощай, прощай. 
Парам, парам, пам, пам. 

Ну, вот открыто прямо между сосен. 
Дыши, январь, нам в спину зноем дня. 
Мы ничего по-прежнему не просим. 
Ну, отпевай. 
Ну, отпевай меня. 

Из мёртвых луж взлетают эскадрильи 
упавших звёзд, 
как слёзы тех, кто был. 
Мы вас опять, 
зачем-зачем?, 
простили. 

Не говори. 
Ведь я не говорил. 

А слёзы хватки, 
словно осы роем. 
И вот – 
застыло то, что позади. 
Я ухожу – 
надеюсь, что героем! – 
твой поцелуй сжимая на груди.