Маргинальная литература. Сергей Герман (Бонн, Германия). Фраер
Page 1 of 1
Маргинальная литература. Сергей Герман (Бонн, Германия). Фраер
Раньше считалось, что фраер, это лицо, не при-
надлежащее к воровскому миру. При этом значе-
ние этого слова было ближе по смыслу нынешне-
му слову «лох».
В настоящее время слово «фраер» во многих
регионах приобрело прямо противоположный
смысл: это человек близкий к блатным.
Но это не вор. Это может быть как лох, так и
блатной, по какой-либо причине не имеющий
права быть коронованным. Например, человек,
живущий не по понятиям или совершавший ра-
нее какие–либо грехи с точки зрения воровского
Закона, но не сука и не беспредельщик.
Фраерами сейчас называют людей, занима-
ющих достойное место в уголовном мире. Для
обозначения простачка остались такие слова, как
«штемп» («штымп»), «лох», «фуцан», «олень» и
т.д. Фраера же нынче – это достойные арестанты,
рядовые «шпанского» братства.
Битый фраер, злыдень, пацанское племя – уме-
ющий за себя постоять, человек, которого нелег-
ко провести, способный и умеющий дать сдачи.
Честный фраер или козырный фраер – это выс-
шая фраерская иерархия, т.е. арестант, заслужив-
ший уважение среди людей, с которым счита-
ются, даже имеющий голос на сходняках, но всё
равно не вор.
Диссиденты («политики», «шпионы») – люди,
заслужившие с начала 60-х уважение и почёт в
«воровском» мире – принадлежали к «фраерско-
му» сословию. А они зарекомендовали себя как
«духовитые», то есть люди с характером, волей,
куражом – теми качествами, которые ценятся в
«босяцком» кругу.
Предисловие
Почему может быть признан
виновным историк,
верно следующий
мельчайшим подробностям рассказа,
находящегося в его распоряжении?
Его ли вина, если
действующие лица,
соблазнённые страстями,
которых он не разделяет,
к несчастью для него совершают
действия глубоко безнравственные.
Стендаль
Человек, за спиной которого хоть раз в жизни
с лязганьем и щелчком захлопывалась дверь тю-
ремной камеры, никогда не забудет этого звука.
Он будет помнить его всегда. И даже через много
лет после того, как выйдет на свободу, он всё рав-
но будет вздрагивать и просыпаться от скрежета
ключа в замке, скрипа открываемой двери и лязга
засова.
В конце 80-х мне попалась книга Анатолия Жи-
гулина «Чёрные камни».
Я прочёл её за ночь, проглотил, как любовный
роман, как стакан водки, залпом. Потом уже я
нашёл стихи Анатолия Жигулина, этого самород-
ка, русского поэта и зэка, хотя в России зачастую
одно неотделимо от другого.
Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
А мне побеги,
Всё побеги снятся...
Справедливость и правдивость этих строк я по-
нял через очень много лет.
* * *
Как и с чего начинается тюрьма? У каждого
человека она начинается по-разному. Кого-то
задерживают на месте преступления и после не-
долгого нахождения в клетке при дежурной части
РОВД везут в следственный изолятор. Это место
Маргинальная
литература
2016 год № 1 (90) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
ещё называют тюрьмой. Хотя один из моих зна-
комых по имени Саня Рык называл её исключи-
тельно «дом родной» или «тюрьмочка».
У кого-то долгий и трудный путь прохождения
тюремных университетов начинается с суда. Куда
он, совсем далёкий от жестокости и скотства рос-
сийской пенитенциарной системы приходит в
надежде, что вот сейчас его оправдают. Но что-
то идёт не так, и во время оглашения приговора
в зал входит конвой, который после слов судьи,
«Именем Российской Федерации» заковывает его
в наручники. Но он всё ещё надеется. Что, вот,
сейчас придёт адвокат, и его выпустят. А потом,
через несколько часов, попав в камеру к настоя-
щим, а не киношным уркам, с лицами похожими
на подошву, содрогнётся при виде скотского быта
и начнёт потихонечку становиться таким же, как
все.
Вариантов много. Не буду утомлять читателя,
расскажу только о том, как начиналась моя доро-
га.
Дело моё тянулось несколько месяцев и осо-
бых проблем не доставляло. Я ел, пил, ходил на
работу, бесконечно менял баб. Меня не мучили
допросами и никуда не вызывали. Знакомый ми-
лиционер, когда я задал ему вопрос о своих пер-
спективах, только махнул рукой, дескать, не пе-
реживай, это дело скоро похоронят, сейчас не до
тебя.
Стране было действительно не до меня. Часть
страны пошла в ОПГ и начала отстреливать друг
друга. Другая – продолжала работать на заводах,
в школах, в библиотеках, заниматься коммерци-
ей, торговлей, банками, упиваться свободой и
клясть страну, в которой угораздило родиться.
В понедельник утром мне позвонил следова-
тель. Попросил зайти, выполнить кое-какие фор-
мальности. Я, в полной уверенности, что меня
вызывают для ознакомления с постановлением о
прекращении дела, радостный, чисто выбритый
и наодеколоненный, с пятью сотнями в кармане,
в предвкушении ужина в кабаке и быстрой люб-
ви с какой-нибудь студенткой педучилища, пом-
чался в РОВД.
От нагретого солнцем асфальта и стен домов
веяло запахом распускающейся листвы и горе-
чью дыма костров.
У следователя сидела какая-то неприятного
вида толстая баба лет пятидесяти, с лицом пью-
щего милиционера.
Следователь, сутулый очкарик лет двадцати
пяти по имени Андрей Михалыч, скучным голо-
сом спросил меня:
– А где твой адвокат?
Я выкатил глаза. Моей фантазии хватило на
единственный здравый вопрос:
– А зачем?..
Следователь ответил с вежливой полуулыбкой:
– Сейчас я тебя буду закрывать. Адвокат нужен
для предъявления обвинения. Но если у тебя ещё
нет своего защитника, могу порекомендовать Та-
исию Павловну.
Жест в сторону неприятной бабы.
– У Таисии Павловны более 25 лет стажа юри-
дической практики.
Я резонно заметил:
– У твоего адвоката из под юбки торчат хромо-
вые милицейские сапоги.
От смеха следователь хрюкнул. Таисия Павлов-
на надула губы и торжественно выплыла из ка-
бинета.
Несколько минут мы вяло препирались с Ан-
дреем Михалычем. Потом он принялся звонить
моему адвокату. Хотя, что это изменило? Томка
как всегда опоздала. Потом мне предъявили об-
винение. Обшмонали карманы. Отобрали шнур-
ки и ремень.
Но зато, перед тем, как за мной захлопнулась
железная дверь милицейской канарейки, я насла-
дился видом роскошной Томкиной задницы, об-
тянутой вельветовым Вранглером, стоимостью в
оклад Андрея Михалыча и его моральным уни-
жением, который, рядом с ней, наверняка должен
был чувствовать себя импотентом.
* * *
Арест. Это черта, которая разделяет твою жизнь
на до и после. После того, как ты преступаешь че-
рез неё, начинается твоя арестантская жизнь.
Солженицын писал – «арест – это ослепляющая
вспышка и удар, от которых настоящее разом
уходит в прошлое, а невозможное становится на-
стоящим».
После того, как меня закрыли, я не жрал неде-
лю, только курил одну сигарету за другой. Готов
был биться башкой о стену. Но ничего – пережил.
Как писал Достоевский Фёдор Михайлович, «ко
всему-то подлец-человек привыкает».
То, что я увидел в тюрьме, меня не потрясло.
Скорее отрезвило.
Я думал, что человека, отслужившего в совет-
ской армии, уже наверное трудно удивить испра-
вительной колонией. Как говорил мой ротный
капитан Камышев: «Тот, кто служил, в цирке не
смеётся».
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 1 (90) 2016 год
Вот и я оказался в таком же цирке. В том его
месте, что отведено для зверей. Только увидел не
красивую арену, а загон, в котором едят, спят и
отправляют естественные надобности люди, низ-
ведённые до положения животных.
Я увидел, насколько неоднозначен может быть
человек. Как низко и неотвратимо он может
пасть. За пачку сигарет или заварку чая поста-
вить на кон жизнь другого человека. И наоборот,
отстаивая честь или доброе имя, одним мгнове-
нием перечеркнуть свою.
Я увидел, что быт зверей страшен. Шкала цен-
ностей отличается от людской. Один и тот же ин-
дивидуум может не сожалеть о загубленной им
человеческой жизни и искренне горевать об уте-
рянной пуговице. Не спать ночами, переживая о
затерявшейся бандероли с табаком.
Духовные ценности, любовь, сострадание – ста-
ло второстепенным. Еда, чай, тёплые носки зи-
мой вышли на передний план.
В этой жизни от скуки и запредельной тоски
резали вены, глотали ложки и вскрывали себе
животы. Обыденным делом был секс между муж-
чинами. Этот мир был ужасен. Но он был также
прекрасен, потому что такого величия духа, вну-
тренней свободы и готовности идти до конца я не
встречал более нигде.
* * *
Заключённые общего режима – народ зелёный
и легкомысленный. Кроме того, в основе своей
донельзя агрессивный. Первый срок восприни-
мается ими, как игра, полная романтики.
Они переполнены бычьей дурью и силой. Очень
часто бицепсы заменяют им мозги. Понятий нет,
законы они не чтут, так как их заменяет кулак.
Это очень плохо, потому что понятия в местах
лишения свободы значат очень многое.
От их знания или незнания, соблюдения или
несоблюдения зачастую зависят жизнь и судьба
человека. Но тема понятий, как и высшая мате-
матика, доступна не всем. Именно поэтому спец-
контингент зон общего режима, средний возраст
которого 18-20 лет, над ними особо не задумы-
вается. Зачем напрягать мозги, когда можно на-
прячь мускулы?
«Вся Россия живёт по понятиям. Это и есть
русская национальная идея». Эта мысль при-
надлежит не мне, а Валерию Абрамкину, дважды
топтавшему зону. Бывший инженер-атомщик,
пройдя советские лагеря, был абсолютно убеж-
дён в том, что: «Жить по понятиям гораздо легче,
чем по законам советской власти».
К сожалению, контингент пенитенциарных уч-
реждений России трудов Валерия Абрамкина не
читал. Это я понял в первый же день нахождения
в лагере.
В тот день я разбил металлической миской-
«шлёмкой» голову шнырю карантина. Прямо из
столовой меня уволокли в штрафной изолятор.
Не зря зону общего режима называют «крова-
вый спец» или «лютый спец».
Драки и потасовки не были редкостью, а угрозы
и матерная перебранка, истеричная, бессмыслен-
ная и опасная – просто висела в воздухе, расточая
затхлые, выматывающие нервы, флюиды.
Я всерьёз стал размышлять о том, что если дело
пойдёт таким образом, то я в кратчайшие сроки
вполне могу заработать вторую судимость.
Не зря говорили умные люди, что первая суди-
мость – это штука необратимая. После неё – судь-
бу назад уже не повернёшь.
Но зона – есть зона. Здесь всё непредсказуемо.
Лязг замка, вызов к ДПНК, и тебя ждёт очеред-
ной зигзаг судьбы. Жизнь, до этого казавшаяся
размеренной и устоявшейся, делает разворот на
180 градусов.
Через пару месяцев прокуратура пришла к вы-
воду, что совершённое мною преступление отно-
сится к категории тяжких и внесла протест. Меня
снова этапировали в СИЗО для замены режима
на более строгий.
* * *
Я вновь оказался в следственном изоляторе. Не
скажу, что я почувствовал радость от возвраще-
ния в знакомые места.
Тюрьма абсолютно не изменилась за несколько
месяцев моего отсутствия. Я даже не успел по ней
соскучиться.
Меня вели какими-то коридорами, я поднимал-
ся и спускался по ступеням каменной лестницы.
Мелькали ряды серых железных дверей с глаз-
ками и засовами.
В тишине был слышен лязг открываемых пере-
до мной решёток, гулкий топот шагов по бетон-
ному полу.
Плотный лысоватый прапорщик подвёл меня к
железной массивной двери.
Приказал:
– Стоять! Лицом к стене.
Коридорный поднял задвижку и приник глазом
к глазку. Потом повернул в замке ключ, отбросил
со звоном засов. Я шагнул через порог и остано-
вился в шаге от двери.
Скрипнула закрываемая дверь, с лязгом защёл-
кнулись замки.
2016 год № 1 (90) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
За спиной осталась дверь с вбитым в неё глаз-
ком – пикой. Чуть ниже – с артиллерийским гро-
хотом откидывающаяся форточка–кормушка.
Душу вновь охватило пугающее, насторожен-
ное чувство, которое усугублялось тем, что после
относительного светлого коридора камеру почти
невозможно было разглядеть. Она освещалась
тусклой лампочкой, спрятанной за решёткой в
маленьком вентиляционном окошке над дверью
и бросавшей узкий луч тусклого света куда-то на
потолок и стенку выше верхнего этажа «шконки».
По недосмотру спецчасти или по оперативным
соображениям меня вновь поместили в камеру
для подследственных.
На шконках и за столом сидело человек десять.
Двое голых по пояс и татуированных арестантов
тусовалось по небольшому проходу между сто-
лом и дверью.
На плече одного из них синела татуировка в
виде эполета с толстой бахромой.
И ниже слова: «воровал, ворую, и буду воро-
вать!»
Татуировка означала, что её обладатель идёт
«правильной», то есть воровской дорогой.
Меня окружали серые стены, грубо замазанные
неразглаженным цементом.
Один из сидельцев крутил в руках арестант-
ские чётки, деревянные пластины, нанизанные
на нитки.
Вдумчиво и поступательно, как у музыканта,
перебирались пальцы. Слышались щелчки.
Заметив мой взгляд музыкант подмигнул:
– Чётки крутим, чифир пьем, по понятиям жи-
вём.
Тяжкий дух. Накурено. Пахло бедой. И люди
вокруг тяжёлые. Пара рож – примитивно-уголов-
ные.
После того как заходишь в камеру, сразу же на-
чинаешь ценить воздух, которым дышал совсем
недавно.
Я бросил матрас на металлический скелет же-
лезной шконки.
– Здорово, бродяги!
Тут же раздался нервный голос:
– Ты куда свои кишки ложишь? Ты сначала ска-
жи, кто по жизни? Мужики, пусть скажет, кто он
по жизни!
Я уже знал о том, что человеку, переступающе-
му порог тюремной камеры, необходимо пом-
нить о том, что люди, находящиеся под следстви-
ем, всегда на нервах. У них в сердцах тоска, страх,
агрессия и ненависть. Но они коллектив. И тут
приходит какой-то незнакомый хер…
Первая их реакция – любопытство. Интерес.
Можно ли с него что-нибудь получить. Матери-
альное: чай, сигареты. Или какой-то другой ин-
терес. Ну, а потом с тобой либо свыкнутся, либо
нет. Если поведёшь себя правильно и не будешь
«пороть косяки», тогда ты станешь своим. А если
допустишь какую-то ошибку, тогда станешь изго-
ем, «косячной рожей».
И это тоже надо сознавать отчётливо.
Я повернулся на голос. Молодой, прыщавый па-
рень, с какими-то белыми глазами.
– Чёрт я, – сказал я доверчиво, словно соседу
через забор.
– Чёрт!?..
– Ага...чёрт. Только хвост у меня спереди.
– Га-ааа! Кипиш, отвали от человека. Завари
лучше чайку.
За столом хлебал супчик из «бич»-пакетов шу-
стрый старичок лет шестидесяти. Широко улы-
бался, словно акула.
– Откуда будешь?
– Восьмёрка.
– Первоход? Лютый спец?
– Он самый.
– Такая же канитель. В первый раз чалюсь. На
общий режим собираюсь! Га-ааа!
Из-под серой застиранной майки выглядывали
русалки, солнце, профиль Сталина, похожий на
усатую женщину. На кисти руки – лучи заходя-
щего солнца, имя Витя. На пальцах татуирован-
ные перстни.
Мда-а... богатая, видать, была биография у это-
го Вити-первохода.
Я уже слышал о том, что по поручению следо-
вателя тюремные кумовья-опера проводят опера-
тивные разработки.
Не верьте сериалам, в которых преступления
раскрываются при помощи экспертов, дедукции
и экстрасенсов. Это блеф. Большинство висяков
раскрывается старым проверенным дедовским
способом. При помощи наседок.
Почти в любой следственной камере находится
какой-нибудь Витя, Коля, Саня, всегда готовый
дать дельный совет, поддержать в трудную мину-
ту, поговорить за жизнь, а между делом выяснить
кое-какие детали, интересующие оперчасть.
Человек, никогда не соприкасавшийся с тюрь-
мой и нахватавшийся верхушек о том, что блат-
ные не сдают и не сотрудничают с ментами, неиз-
менно тянулся за советом к бывалому сидельцу.
Он был не способен быстро определить зыбкую
грань между теми, кому можно доверять, и теми,
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 1 (90) 2016 год
кому верить нельзя. Между действительностью и
иллюзией, между друзьями и врагами, между на-
стоящей жизнью и видениями.
Ему было необходимо поделиться теми мыс-
лями, которые, как паразиты, грызли его день и
ночь. Для психологической разрядки ему необхо-
димо было выговориться. Неважно перед кем.
Редко встречаются люди, способные держать в
себе то, что беспокоит их в данный момент боль-
ше всего.
И тут очень вовремя подворачивался взрослый
опытный человек, прошедший Крым и Рым, со-
чувствующий твоей беде, не жадный на сигареты
и советы.
Он говорил очень важные в тот момент слова:
«Не ссы! Нагонят тебя с суда. Получишь услов-
но».
И становился отдушиной, куда сливалась вся
интересующая мусоров информация. Такие люди
умели расположить к себе.
Прыщавый достал кусочек мыла, натёр им сна-
ружи кружку. Перевязав её куском полотенца,
подвесил над унитазом, так, чтобы её не было
видно через глазок в двери. Потом, присев на
корточки поднёс к кружке кусок вафельного по-
лотенца, свёрнутый вместе с полиэтиленовым
пакетом. Получилось пламя, как у настоящего
олимпийского факела.
Через несколько минут чифир был готов.
Тут же к закопчённой кружке, называемой чи-
фирбаком, подсело человек пять. Дед-первоход
несколько раз перелил тёмно-коричневое зелье
из чифирбака в эмалированную кружку и обрат-
но. Потом протянул кружку мне.
– Ну понятно, как первоход, так сразу вместо
холодильника. На вашей командировке как пьют?
Чифиристы переглянулись, первоход понял.
– По два. Не ошибёшься.
На разных зонах и тюрьмах чифирят по разно-
му, иногда пьют по три, но чаще по два глотка.
Кружка пошла по кругу. Было видно, что уже
после первых глотков некоторых начало тош-
нить, но они продолжали делать вид, что мама с
детства давала им эту гадость вместо молока.
(Продолжение следует)
надлежащее к воровскому миру. При этом значе-
ние этого слова было ближе по смыслу нынешне-
му слову «лох».
В настоящее время слово «фраер» во многих
регионах приобрело прямо противоположный
смысл: это человек близкий к блатным.
Но это не вор. Это может быть как лох, так и
блатной, по какой-либо причине не имеющий
права быть коронованным. Например, человек,
живущий не по понятиям или совершавший ра-
нее какие–либо грехи с точки зрения воровского
Закона, но не сука и не беспредельщик.
Фраерами сейчас называют людей, занима-
ющих достойное место в уголовном мире. Для
обозначения простачка остались такие слова, как
«штемп» («штымп»), «лох», «фуцан», «олень» и
т.д. Фраера же нынче – это достойные арестанты,
рядовые «шпанского» братства.
Битый фраер, злыдень, пацанское племя – уме-
ющий за себя постоять, человек, которого нелег-
ко провести, способный и умеющий дать сдачи.
Честный фраер или козырный фраер – это выс-
шая фраерская иерархия, т.е. арестант, заслужив-
ший уважение среди людей, с которым счита-
ются, даже имеющий голос на сходняках, но всё
равно не вор.
Диссиденты («политики», «шпионы») – люди,
заслужившие с начала 60-х уважение и почёт в
«воровском» мире – принадлежали к «фраерско-
му» сословию. А они зарекомендовали себя как
«духовитые», то есть люди с характером, волей,
куражом – теми качествами, которые ценятся в
«босяцком» кругу.
Предисловие
Почему может быть признан
виновным историк,
верно следующий
мельчайшим подробностям рассказа,
находящегося в его распоряжении?
Его ли вина, если
действующие лица,
соблазнённые страстями,
которых он не разделяет,
к несчастью для него совершают
действия глубоко безнравственные.
Стендаль
Человек, за спиной которого хоть раз в жизни
с лязганьем и щелчком захлопывалась дверь тю-
ремной камеры, никогда не забудет этого звука.
Он будет помнить его всегда. И даже через много
лет после того, как выйдет на свободу, он всё рав-
но будет вздрагивать и просыпаться от скрежета
ключа в замке, скрипа открываемой двери и лязга
засова.
В конце 80-х мне попалась книга Анатолия Жи-
гулина «Чёрные камни».
Я прочёл её за ночь, проглотил, как любовный
роман, как стакан водки, залпом. Потом уже я
нашёл стихи Анатолия Жигулина, этого самород-
ка, русского поэта и зэка, хотя в России зачастую
одно неотделимо от другого.
Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
А мне побеги,
Всё побеги снятся...
Справедливость и правдивость этих строк я по-
нял через очень много лет.
* * *
Как и с чего начинается тюрьма? У каждого
человека она начинается по-разному. Кого-то
задерживают на месте преступления и после не-
долгого нахождения в клетке при дежурной части
РОВД везут в следственный изолятор. Это место
Маргинальная
литература
2016 год № 1 (90) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
ещё называют тюрьмой. Хотя один из моих зна-
комых по имени Саня Рык называл её исключи-
тельно «дом родной» или «тюрьмочка».
У кого-то долгий и трудный путь прохождения
тюремных университетов начинается с суда. Куда
он, совсем далёкий от жестокости и скотства рос-
сийской пенитенциарной системы приходит в
надежде, что вот сейчас его оправдают. Но что-
то идёт не так, и во время оглашения приговора
в зал входит конвой, который после слов судьи,
«Именем Российской Федерации» заковывает его
в наручники. Но он всё ещё надеется. Что, вот,
сейчас придёт адвокат, и его выпустят. А потом,
через несколько часов, попав в камеру к настоя-
щим, а не киношным уркам, с лицами похожими
на подошву, содрогнётся при виде скотского быта
и начнёт потихонечку становиться таким же, как
все.
Вариантов много. Не буду утомлять читателя,
расскажу только о том, как начиналась моя доро-
га.
Дело моё тянулось несколько месяцев и осо-
бых проблем не доставляло. Я ел, пил, ходил на
работу, бесконечно менял баб. Меня не мучили
допросами и никуда не вызывали. Знакомый ми-
лиционер, когда я задал ему вопрос о своих пер-
спективах, только махнул рукой, дескать, не пе-
реживай, это дело скоро похоронят, сейчас не до
тебя.
Стране было действительно не до меня. Часть
страны пошла в ОПГ и начала отстреливать друг
друга. Другая – продолжала работать на заводах,
в школах, в библиотеках, заниматься коммерци-
ей, торговлей, банками, упиваться свободой и
клясть страну, в которой угораздило родиться.
В понедельник утром мне позвонил следова-
тель. Попросил зайти, выполнить кое-какие фор-
мальности. Я, в полной уверенности, что меня
вызывают для ознакомления с постановлением о
прекращении дела, радостный, чисто выбритый
и наодеколоненный, с пятью сотнями в кармане,
в предвкушении ужина в кабаке и быстрой люб-
ви с какой-нибудь студенткой педучилища, пом-
чался в РОВД.
От нагретого солнцем асфальта и стен домов
веяло запахом распускающейся листвы и горе-
чью дыма костров.
У следователя сидела какая-то неприятного
вида толстая баба лет пятидесяти, с лицом пью-
щего милиционера.
Следователь, сутулый очкарик лет двадцати
пяти по имени Андрей Михалыч, скучным голо-
сом спросил меня:
– А где твой адвокат?
Я выкатил глаза. Моей фантазии хватило на
единственный здравый вопрос:
– А зачем?..
Следователь ответил с вежливой полуулыбкой:
– Сейчас я тебя буду закрывать. Адвокат нужен
для предъявления обвинения. Но если у тебя ещё
нет своего защитника, могу порекомендовать Та-
исию Павловну.
Жест в сторону неприятной бабы.
– У Таисии Павловны более 25 лет стажа юри-
дической практики.
Я резонно заметил:
– У твоего адвоката из под юбки торчат хромо-
вые милицейские сапоги.
От смеха следователь хрюкнул. Таисия Павлов-
на надула губы и торжественно выплыла из ка-
бинета.
Несколько минут мы вяло препирались с Ан-
дреем Михалычем. Потом он принялся звонить
моему адвокату. Хотя, что это изменило? Томка
как всегда опоздала. Потом мне предъявили об-
винение. Обшмонали карманы. Отобрали шнур-
ки и ремень.
Но зато, перед тем, как за мной захлопнулась
железная дверь милицейской канарейки, я насла-
дился видом роскошной Томкиной задницы, об-
тянутой вельветовым Вранглером, стоимостью в
оклад Андрея Михалыча и его моральным уни-
жением, который, рядом с ней, наверняка должен
был чувствовать себя импотентом.
* * *
Арест. Это черта, которая разделяет твою жизнь
на до и после. После того, как ты преступаешь че-
рез неё, начинается твоя арестантская жизнь.
Солженицын писал – «арест – это ослепляющая
вспышка и удар, от которых настоящее разом
уходит в прошлое, а невозможное становится на-
стоящим».
После того, как меня закрыли, я не жрал неде-
лю, только курил одну сигарету за другой. Готов
был биться башкой о стену. Но ничего – пережил.
Как писал Достоевский Фёдор Михайлович, «ко
всему-то подлец-человек привыкает».
То, что я увидел в тюрьме, меня не потрясло.
Скорее отрезвило.
Я думал, что человека, отслужившего в совет-
ской армии, уже наверное трудно удивить испра-
вительной колонией. Как говорил мой ротный
капитан Камышев: «Тот, кто служил, в цирке не
смеётся».
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 1 (90) 2016 год
Вот и я оказался в таком же цирке. В том его
месте, что отведено для зверей. Только увидел не
красивую арену, а загон, в котором едят, спят и
отправляют естественные надобности люди, низ-
ведённые до положения животных.
Я увидел, насколько неоднозначен может быть
человек. Как низко и неотвратимо он может
пасть. За пачку сигарет или заварку чая поста-
вить на кон жизнь другого человека. И наоборот,
отстаивая честь или доброе имя, одним мгнове-
нием перечеркнуть свою.
Я увидел, что быт зверей страшен. Шкала цен-
ностей отличается от людской. Один и тот же ин-
дивидуум может не сожалеть о загубленной им
человеческой жизни и искренне горевать об уте-
рянной пуговице. Не спать ночами, переживая о
затерявшейся бандероли с табаком.
Духовные ценности, любовь, сострадание – ста-
ло второстепенным. Еда, чай, тёплые носки зи-
мой вышли на передний план.
В этой жизни от скуки и запредельной тоски
резали вены, глотали ложки и вскрывали себе
животы. Обыденным делом был секс между муж-
чинами. Этот мир был ужасен. Но он был также
прекрасен, потому что такого величия духа, вну-
тренней свободы и готовности идти до конца я не
встречал более нигде.
* * *
Заключённые общего режима – народ зелёный
и легкомысленный. Кроме того, в основе своей
донельзя агрессивный. Первый срок восприни-
мается ими, как игра, полная романтики.
Они переполнены бычьей дурью и силой. Очень
часто бицепсы заменяют им мозги. Понятий нет,
законы они не чтут, так как их заменяет кулак.
Это очень плохо, потому что понятия в местах
лишения свободы значат очень многое.
От их знания или незнания, соблюдения или
несоблюдения зачастую зависят жизнь и судьба
человека. Но тема понятий, как и высшая мате-
матика, доступна не всем. Именно поэтому спец-
контингент зон общего режима, средний возраст
которого 18-20 лет, над ними особо не задумы-
вается. Зачем напрягать мозги, когда можно на-
прячь мускулы?
«Вся Россия живёт по понятиям. Это и есть
русская национальная идея». Эта мысль при-
надлежит не мне, а Валерию Абрамкину, дважды
топтавшему зону. Бывший инженер-атомщик,
пройдя советские лагеря, был абсолютно убеж-
дён в том, что: «Жить по понятиям гораздо легче,
чем по законам советской власти».
К сожалению, контингент пенитенциарных уч-
реждений России трудов Валерия Абрамкина не
читал. Это я понял в первый же день нахождения
в лагере.
В тот день я разбил металлической миской-
«шлёмкой» голову шнырю карантина. Прямо из
столовой меня уволокли в штрафной изолятор.
Не зря зону общего режима называют «крова-
вый спец» или «лютый спец».
Драки и потасовки не были редкостью, а угрозы
и матерная перебранка, истеричная, бессмыслен-
ная и опасная – просто висела в воздухе, расточая
затхлые, выматывающие нервы, флюиды.
Я всерьёз стал размышлять о том, что если дело
пойдёт таким образом, то я в кратчайшие сроки
вполне могу заработать вторую судимость.
Не зря говорили умные люди, что первая суди-
мость – это штука необратимая. После неё – судь-
бу назад уже не повернёшь.
Но зона – есть зона. Здесь всё непредсказуемо.
Лязг замка, вызов к ДПНК, и тебя ждёт очеред-
ной зигзаг судьбы. Жизнь, до этого казавшаяся
размеренной и устоявшейся, делает разворот на
180 градусов.
Через пару месяцев прокуратура пришла к вы-
воду, что совершённое мною преступление отно-
сится к категории тяжких и внесла протест. Меня
снова этапировали в СИЗО для замены режима
на более строгий.
* * *
Я вновь оказался в следственном изоляторе. Не
скажу, что я почувствовал радость от возвраще-
ния в знакомые места.
Тюрьма абсолютно не изменилась за несколько
месяцев моего отсутствия. Я даже не успел по ней
соскучиться.
Меня вели какими-то коридорами, я поднимал-
ся и спускался по ступеням каменной лестницы.
Мелькали ряды серых железных дверей с глаз-
ками и засовами.
В тишине был слышен лязг открываемых пере-
до мной решёток, гулкий топот шагов по бетон-
ному полу.
Плотный лысоватый прапорщик подвёл меня к
железной массивной двери.
Приказал:
– Стоять! Лицом к стене.
Коридорный поднял задвижку и приник глазом
к глазку. Потом повернул в замке ключ, отбросил
со звоном засов. Я шагнул через порог и остано-
вился в шаге от двери.
Скрипнула закрываемая дверь, с лязгом защёл-
кнулись замки.
2016 год № 1 (90) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
За спиной осталась дверь с вбитым в неё глаз-
ком – пикой. Чуть ниже – с артиллерийским гро-
хотом откидывающаяся форточка–кормушка.
Душу вновь охватило пугающее, насторожен-
ное чувство, которое усугублялось тем, что после
относительного светлого коридора камеру почти
невозможно было разглядеть. Она освещалась
тусклой лампочкой, спрятанной за решёткой в
маленьком вентиляционном окошке над дверью
и бросавшей узкий луч тусклого света куда-то на
потолок и стенку выше верхнего этажа «шконки».
По недосмотру спецчасти или по оперативным
соображениям меня вновь поместили в камеру
для подследственных.
На шконках и за столом сидело человек десять.
Двое голых по пояс и татуированных арестантов
тусовалось по небольшому проходу между сто-
лом и дверью.
На плече одного из них синела татуировка в
виде эполета с толстой бахромой.
И ниже слова: «воровал, ворую, и буду воро-
вать!»
Татуировка означала, что её обладатель идёт
«правильной», то есть воровской дорогой.
Меня окружали серые стены, грубо замазанные
неразглаженным цементом.
Один из сидельцев крутил в руках арестант-
ские чётки, деревянные пластины, нанизанные
на нитки.
Вдумчиво и поступательно, как у музыканта,
перебирались пальцы. Слышались щелчки.
Заметив мой взгляд музыкант подмигнул:
– Чётки крутим, чифир пьем, по понятиям жи-
вём.
Тяжкий дух. Накурено. Пахло бедой. И люди
вокруг тяжёлые. Пара рож – примитивно-уголов-
ные.
После того как заходишь в камеру, сразу же на-
чинаешь ценить воздух, которым дышал совсем
недавно.
Я бросил матрас на металлический скелет же-
лезной шконки.
– Здорово, бродяги!
Тут же раздался нервный голос:
– Ты куда свои кишки ложишь? Ты сначала ска-
жи, кто по жизни? Мужики, пусть скажет, кто он
по жизни!
Я уже знал о том, что человеку, переступающе-
му порог тюремной камеры, необходимо пом-
нить о том, что люди, находящиеся под следстви-
ем, всегда на нервах. У них в сердцах тоска, страх,
агрессия и ненависть. Но они коллектив. И тут
приходит какой-то незнакомый хер…
Первая их реакция – любопытство. Интерес.
Можно ли с него что-нибудь получить. Матери-
альное: чай, сигареты. Или какой-то другой ин-
терес. Ну, а потом с тобой либо свыкнутся, либо
нет. Если поведёшь себя правильно и не будешь
«пороть косяки», тогда ты станешь своим. А если
допустишь какую-то ошибку, тогда станешь изго-
ем, «косячной рожей».
И это тоже надо сознавать отчётливо.
Я повернулся на голос. Молодой, прыщавый па-
рень, с какими-то белыми глазами.
– Чёрт я, – сказал я доверчиво, словно соседу
через забор.
– Чёрт!?..
– Ага...чёрт. Только хвост у меня спереди.
– Га-ааа! Кипиш, отвали от человека. Завари
лучше чайку.
За столом хлебал супчик из «бич»-пакетов шу-
стрый старичок лет шестидесяти. Широко улы-
бался, словно акула.
– Откуда будешь?
– Восьмёрка.
– Первоход? Лютый спец?
– Он самый.
– Такая же канитель. В первый раз чалюсь. На
общий режим собираюсь! Га-ааа!
Из-под серой застиранной майки выглядывали
русалки, солнце, профиль Сталина, похожий на
усатую женщину. На кисти руки – лучи заходя-
щего солнца, имя Витя. На пальцах татуирован-
ные перстни.
Мда-а... богатая, видать, была биография у это-
го Вити-первохода.
Я уже слышал о том, что по поручению следо-
вателя тюремные кумовья-опера проводят опера-
тивные разработки.
Не верьте сериалам, в которых преступления
раскрываются при помощи экспертов, дедукции
и экстрасенсов. Это блеф. Большинство висяков
раскрывается старым проверенным дедовским
способом. При помощи наседок.
Почти в любой следственной камере находится
какой-нибудь Витя, Коля, Саня, всегда готовый
дать дельный совет, поддержать в трудную мину-
ту, поговорить за жизнь, а между делом выяснить
кое-какие детали, интересующие оперчасть.
Человек, никогда не соприкасавшийся с тюрь-
мой и нахватавшийся верхушек о том, что блат-
ные не сдают и не сотрудничают с ментами, неиз-
менно тянулся за советом к бывалому сидельцу.
Он был не способен быстро определить зыбкую
грань между теми, кому можно доверять, и теми,
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 1 (90) 2016 год
кому верить нельзя. Между действительностью и
иллюзией, между друзьями и врагами, между на-
стоящей жизнью и видениями.
Ему было необходимо поделиться теми мыс-
лями, которые, как паразиты, грызли его день и
ночь. Для психологической разрядки ему необхо-
димо было выговориться. Неважно перед кем.
Редко встречаются люди, способные держать в
себе то, что беспокоит их в данный момент боль-
ше всего.
И тут очень вовремя подворачивался взрослый
опытный человек, прошедший Крым и Рым, со-
чувствующий твоей беде, не жадный на сигареты
и советы.
Он говорил очень важные в тот момент слова:
«Не ссы! Нагонят тебя с суда. Получишь услов-
но».
И становился отдушиной, куда сливалась вся
интересующая мусоров информация. Такие люди
умели расположить к себе.
Прыщавый достал кусочек мыла, натёр им сна-
ружи кружку. Перевязав её куском полотенца,
подвесил над унитазом, так, чтобы её не было
видно через глазок в двери. Потом, присев на
корточки поднёс к кружке кусок вафельного по-
лотенца, свёрнутый вместе с полиэтиленовым
пакетом. Получилось пламя, как у настоящего
олимпийского факела.
Через несколько минут чифир был готов.
Тут же к закопчённой кружке, называемой чи-
фирбаком, подсело человек пять. Дед-первоход
несколько раз перелил тёмно-коричневое зелье
из чифирбака в эмалированную кружку и обрат-
но. Потом протянул кружку мне.
– Ну понятно, как первоход, так сразу вместо
холодильника. На вашей командировке как пьют?
Чифиристы переглянулись, первоход понял.
– По два. Не ошибёшься.
На разных зонах и тюрьмах чифирят по разно-
му, иногда пьют по три, но чаще по два глотка.
Кружка пошла по кругу. Было видно, что уже
после первых глотков некоторых начало тош-
нить, но они продолжали делать вид, что мама с
детства давала им эту гадость вместо молока.
(Продолжение следует)
Similar topics
» Маргинальная литература. Сергей Герман (Бонн, Германия). Фраер (прод.)
» Русский horror. Сергей Туманов (Сургут). Ночлег
» Маргинальная проза. Игорь Ткачев (Минск, Беларусь). Путешествие в Брест
» Журнал "Современная всемирная литература"
» Фантасмагория. Сергей Рок. (Краснодар, Россия). Электроман
» Русский horror. Сергей Туманов (Сургут). Ночлег
» Маргинальная проза. Игорь Ткачев (Минск, Беларусь). Путешествие в Брест
» Журнал "Современная всемирная литература"
» Фантасмагория. Сергей Рок. (Краснодар, Россия). Электроман
Page 1 of 1
Permissions in this forum:
You cannot reply to topics in this forum
|
|